Fr. Nyarlathotep Otis, 6.07.2017[1]

Fr. Nyarlathotep Otis: Вторая тема (это будет сейчас не столько лекция, сколько беседа) лично для меня началась, естественно, вот с этого «подопытного кролика»:

Детскую этологию я постигаю на практике, поведение животного под названием человеческий детёныш. Совсем недавно мы были с дочкой в детской игровой комнате. Пока она занималась своими делами, я смотрел на все эти игровые автоматы с мигающими заставками и обратил на это внимание. Суть вопроса — в том, почему дети любят эти яркие огоньки. Причём я, естественно, смотрю не только за своим ребёнком, такое у многих детей: именно яркие огоньки и быстрое мигание. Если мы, допустим, выложим несколько картиночек, цветных шариков, некоторые из которых будут с природными цветами, более мягкими, а другие — с кричащими и кислотными, то с большой вероятностью дети выберут именно кричащие и кислотные. И ещё несколько подобных моментов. Мультфильм, выполненный более реалистично, вызовет меньше эмоций, чем мультфильм, сделанный в ярком диснеевском стиле. Чем это вызвано с эволюционной точки зрения?

То есть, если переформулировать мой вопрос с точки зрения эволюциониста, он выглядит примерно так: почему преимущественно вымирают те особи, которые не радуются в детстве ярким картинкам, огонькам и так далее. Конечно, это пока что не достоверная научная статистика, это не материал для диссертации, а просто небольшая затравочка для дальнейший статистических исследований. Но если судить на первый взгляд — мы видим, что большинство детей обращает внимание именно на такие цвета. Если бы выживали те, кто лучше реагирует на иное сочетание цветов, то и киноиндустрия, и индустрия игровых автоматов шли бы по другому пути — просто из чисто практических соображений использовали бы то, что привлекает детей с другими предпочтениями. Но понятно, что дети с другими предпочтениями тоже есть, и пока что, до подробного статистического анализа, можно прикинуть, что таких гораздо меньше.

Смотрим на другие детские игры — то есть, на то, что ещё любят дети. Дети любят быстрые движения — например, догонялки. Догонялки — это тренировка охотничьих навыков или, соответственно, навыков убегать. Дети любят прятки. Тут тоже понятно: затаиться, чтобы не нашёл хищник. Дети любят мягкие игрушки. Что такое мягкая игрушка? Детёныш или мать. Это тренировка родительских инстинктов, а для ребёнка это ещё и мать — нечто мягкое, во что можно уткнуться в случае опасности, что тянет прижать к себе. Дети любят ходить по тоненьким мостикам, заборчикам, бордюрам. Что это такое? Кто мы биологически? Древесные существа. Значит, это то, что позволяет развивать вестибулярный аппарат. То есть, большинство игр, большинство детских интересов вообще, связано с выживательными навыками. Но вот вопрос: где человек в нашем эволюционном прошлом мог сталкиваться с яркими вспышками и яркими цветами вообще? Ведь всё перечисленное — оно характерно для детёнышей животных вообще. Если бы эта черта, положительная эмоциональная реакция на яркие вспышки, была бы эволюционно вредна, то многие люди вымирали бы на стадии ребёнка, либо взрослые сохраняли бы это стремление к ярким вспышкам. А вот яркие цвета… У кого есть какие мнения?

Слушатель 1: Яркие вспышки — это свет солнца между листвой.

Fr. Nyarlathotep Otis: А почему на него должна быть такая радостная реакция?

Слушатель 1: Потому что мы, на самом деле, не древесные, а саванные существа, а защиту от саванных хищников дают деревья, в частности — лес.

Fr. Nyarlathotep Otis: Интересная гипотеза, но, опять-таки, эти вспышки не разноцветные и не кислотные, и они не вызовут такую радостную реакцию, это будет скорее сигнал затаиться.

Слушатель 1: Если будет очень яркий свет, а потом закрыть глаза, появятся фосфены — яркие вспышки внутри, которые можно раскрасить в ещё более яркие цвета. Это ещё в детстве проводилось, их, при желании, можно сделать красными, синими, просто добавляя какую-то работу мозга. Может быть, радость вызывает просто яркий мельтешащий свет? Пока что я думаю, что листва — это хорошо, типа спасся, отсюда и радость, а яркие вспышки — это фосфены, сигнализирующие о том, что ты укрылся под деревьями.

Fr. Nyarlathotep Otis: Вариант с фосфенами интересный, но, как можно будет увидеть дальше, с моей гипотезой он тоже сочетается. А вот какая версия у меня. Где мы можем видеть то, что видим в детских игровых комнатах? Пожар? Реакция явно будет совсем другая. Яркие бабочки и птицы? Но это саванна, а не тропический лес, да и всё равно странная реакция на животных, которые не служат ни пищей, ни угрозой. Вобщем, моя гипотеза — что такая реакция связана с адаптацией к ярким сновидениям и другим изменённым состояниям сознания. Причём, что очень важно, для вхождения в эти состояния не требуются какие-то сторонние вещества, потому что у нас в организме тоже присутствуют вещества, изменяющие состояние сознания (например, эндогенный ДМТ). Именно поэтому мы можем в определённых ситуациях — танцы, ритмичные удары, депривация, какие-то специальные практике — входить в трансоподобные состояния и видеть мир иначе. И поэтому у кого-то могут быть простые сновидения, у кого-то более яркие, а кто-то вообще сновидит наяву.

Почему, на мой взгляд, это явление оказывается биологически важным для выживания? Представим древнюю человеческую группу. Человек видит яркие сны. Какая реакция может быть в этом случае? Весь спектр эмоций: испуг, восторг, радость, любопытство. Фактически, не получая никаких внешних раздражителей, он может испытать всю гамму чувств. А если есть какие-то дополнительные внешние раздражители — то тем более. Можно, конечно, возразить, что во сне не будет ничего такого, чего человек не пережил в жизни. И я бы согласился, если бы не сны, которые бывают у меня. В них может что-то скомбинироваться так, что ты можешь испытать ощущения, с которыми никогда не сталкивался. Например, у меня было сновидение, в котором, ближайшая аналогия, я «видел», как летучая мышь. Это я уже потом сравнил своё восприятие с летучей мышью, потому что знаю, что она «видит» с помощью ультразвука. Но сам-то я не имею такого опыта. И было много ещё сновиденных опытов, с которыми я никак не сталкивался, причём не только визуальных, но и, например, эмоциональных. Всем, надеюсь, понятно, что сновидения вызываются биохимическими процессами. Есть люди, у которых большое количество определённых эндогенных веществ, а если маленькое количество этих веществ, вызывающих сновидения, то такие люди вообще не видят снов или видят редко, какие-то серые и незапоминающиеся.

Слушатель 2: Я более компетентна в формировании снов. Когда человек засыпает, стадии восприятия начинают меняться, и чаще всего сновидения носят компенсаторный характер. То есть, если человек живёт рациональной жизнью, в сновидения вытесняют интуицию, некие образы, которые он не переживает в сознательной жизни. Также очень интересный момент — что люди с очень активной жизнью практически не видят снов. Я общалась с такими, они спят мёртвым сном, вообще не видят сновидений. Также люди, которые хотят свою сновидческую жизнь сделать более интересной, мне рассказывали, как они принимали разного рода вещества, которые меняют биохимию мозга. Если мы будем брать такие процессы, что многие алкоголики видят яркие сновидения, — есть такое понятие как белая горячка, то есть алкогольный делирий, есть снохождение, потом у них появляются сновидения наяву. Сновидения могут быть очень красочными, но они характеризуют нас и наше бессознательное. Бывают какие-то архаические слои, но запоминаем мы то, что ближе к нам. Запоминаем мы то, что можем осознать, что можно как-то описать. На самом деле, это описать сложно. Можно добавить также, что во время сна вырабатывается мелатонин, серотонин начинает переходить в мелатонин, он является веществом, за счёт которого происходит этот процесс.

Fr. Nyarlathotep Otis: Насчёт активных людей, у которых не бывает сновидений, — не соглашусь на собственном опыте. А так да, у нас есть определённые вещества, которые могут без сторонних вливаний вызывать эти изменённые состояния. При этом у одних это в зачаточном состоянии, у других (у большинства) какое-то среднее состояние, и существует ещё группа людей, которые способны к снам наяву, — «визионеры». И понятно, что если уж совсем это количество веществ, вызывающих сновидения наяву, начинает зашкаливать, то этот человек выживать уже не способен (во всяком случае, в одиночку, пока соплеменники не увидят выгоды в этой его способности и не начнут подкармливать и защищать), потому что у него начинает реальный мир путаться с миром галлюцинаций.

С другой стороны, что дают нам эти яркие образы? Они дают нам развитие нашей фантазии. Мы учимся комбинировать те образы, которые видим в нашем обычном окружении, более просто, чем человек, не видящий ярких снов. Многие писатели, художники и т. д. черпают своё вдохновение из сновидений. Кстати говоря, и учёные тоже: тут то же бензольное кольцо или таблица Менделеева. Когда человек работает-работает, и тут — бах! — за счёт того, что он способен к ярким сновидениям, всё это складывается в какую-то такую мозаику, и он способен на какой-то прорыв. С другой стороны, человек, который видит яркие сны, становится более интересен в обществе: он может рассказывать что-то такое, чего не может рассказать другой, и менять направление развития своего коллектива. То есть, можно разделить людей по количеству изменяющих сознание эндогенных веществ. Если в человеческой популяции — в примитивном обществе, стаде, племени —мало людей хоть с каким-то количеством этих эндогенных веществ, изменяющих сознание, — то, получается, это племя вполне себе нормально выживает в стабильных условиях. Но оно мало способно к развитию, мало способно адаптироваться к каким-то меняющимся условиям. Если какое-то среднее соотношение, то, с одной стороны, люди не уходят в галлюцинаторные психозы и вполне способны адекватно охотиться, заниматься собирательством и т. д, а с другой — те люди, которые в популяции более способны к творческому мышлению, в том числе и за счёт эндогенных веществ, могут направлять развитие своего общества тогда, когда ситуация начинает меняться. Это оказывается группа «творчески одарённых австралопитеков», которые могут двигать культурное развитие в определённую сторону. Если же количество членов племени с большим количеством эндогенных галлюциногенов большое, то понятно, что вся группа не может быть визионерами, она просто вымрет. С другой стороны, если яркие визионеры до сих пор не вымерли, то что это значит? Это значит, что в человеческом коллективе хорошо развита забота о своих сородичах. Сам по себе «австралопитек-визионер» не выживет, однако, видя ту пользу, которую он приносит благодаря своим прозрениям, племя продолжает о нём заботиться. И если есть большая прослойка людей со средним уровнем, которые просто видят сны, и небольшое количество визионеров, то это наиболее оптимальная структура племени, которое и не вымрет, сражаясь с воображаемыми мамонтами, и может более динамично приспосабливаться к меняющимся условиям.

А теперь вернёмся к детям. Предположим, что есть несколько племён, и у людей одного из них есть бывают видения, но оно недостаточно к ним приспособлено. Когда мы начинали этот разговор, мы говорили, что яркие образы могут получаться не только во сне, но и при депривации сна, в результате определённых нагрузок и пр. Так вот, есть племя, представители которого видят яркие образы, но психологически недостаточно устойчивы, чтобы на них продуктивным образом реагировать. И есть другое племя, где присутствуют такие же яркие образы, но представители этой группы ещё и способны в условиях изменённого состояния сознания продуктивно действовать. Естественно, с большей вероятностью выживает вторая, потому что в первом случае кто-то чего-то насмотрелся — и начинает болезненно реагировать, возможно развитие неадекватных форм поведения. Если же у человека есть и яркие образы, и способность адекватно на них реагировать, то племя с большой вероятностью выживет.

Так вот, я считаю, что детское восприятие таких огоньков, сочетаний цветов и звуков, необычных тактильных ощущений является маркером того, что, став взрослым и оказавшись в изменённых состояниях сознания, человек с большей вероятностью вынесет из этого какой-то позитивный опыт, чем перепутает галлюцинаторного саблезубого тигра с настоящим. Понятно, что для доказательства этой гипотезы нужна серия экспериментов, возможностью провести которые я не обладаю, но я могу сказать, что требуется. Прежде всего, следует статистически подтвердить реакцию детей на разные раздражители — с контрольной группой, репрезентативной выборкой и т. д., и проверять их реакцию на одни и те же раздражители: действительно ли большая часть детей будет выбирать кислотные шарики по сравнению с некислотными и т. п. Дальше требуется проводить уже биохимические исследования: проверять уровень эндогенных веществ, и проверять их корреляцию с предпочтением этих ярких раздражителей. Вот эти два исследования надо провести. Теперь жду вопросов и, главное, критики слабых мест, которые мне надо прорабатывать самому.

Слушатель 3: Похоже, всегда есть этот богемный слой, который двигает культуру, и есть вся остальная масса человеческая, с которой всё понятно. Есть аутисты, которые реагируют на все раздражители как дети, и они, как правило, являются более одарёнными. И, опять же, если бы о них кто-то заботился… Всегда есть мир науки, который всегда содержит государство, но вот дети как маркер того, что выживают…

Fr. Nyarlathotep Otis: Как маркер того, что, в среднем, по мере эволюции, уровень этих эндогенных веществ повышается, и, соответственно, нынешняя реакция — это маркер того, что нынешний уровень этих эндогенных веществ выше, чем у австралопитеков.

Слушатель 3: То есть, Вы считаете, что в целом это эволюционное преимущество? Хорошо, но тут Вы сами себе противоречите. В прошлой беседе об «эволюции невиданных зверей» Вы говорили о сумчатых и сказали, что чем лучше кто-то приспособлен к какой-то ситуации, тем скорее он вымрет, если эта ситуация изменится.

Fr. Nyarlathotep Otis: Это если идёт специализация, а тут речь не о специализации. Это как раз инструмент, позволяющий «менять точку сборки» — то есть, грубо говоря, на одну и ту же проблему смотреть с разных сторон, собирать детали мозаики в нечто единое. Развитие творческих способностей — это не специализация, это, наоборот, расширение адаптивных возможностей.

Слушатель 3: Развитие творческих способностей — это адаптация к более спокойной ситуации. Вы сами сказали, что в каких-то более жёстких условиях такие визионеры не выживают.

Fr. Nyarlathotep Otis: Адаптация не к более экстремальной, а к более часто меняющейся обстановке.

Кстати, вспомнил ещё о книге Грэма Хэнкона «Боги и демоны эволюции»:

Там возникновение культуры рассматривается в похожем ключе — в результате употребления уже экзогенных веществ. То есть, грубо говоря, люди столкнулись с какими-то грибами, кактусами и т. д. В этой книжке очень много фактического материала, во многом именно тамошний фактический материал привёл меня к этим рассуждениям. Но там в конце всё заходит в совсем антинаучные дебри: что какая-то працивилизация специально заложила в нашу ДНК способность к изменённым состояниям сознания. И там приводится один момент, который действительно сложно объяснить иным способом, чем его антинаучная концепция. Приводится пример, что многие вещества, изменяющие состояние сознания, влияют не только на человека, но и на беспозвоночных. Известна, например, серия экспериментов, когда паукам давали мескалин, гашиш, Лсд, ещё что-то такое и смотрели, какую они плетут после этого паутину:

И Хэнкок с помощью этого пытается доказать, что это специально было внесено в ДНК наших предков на самых первых этапах эволюции. Но если мы вспомним, что рецепторы на окситоцин, отвечающий за чувственную любовь и привязанность, имеют вирусную, как недавно было доказано, природу… В интернете есть много материалов на этот счёт (см., напр., статью «Вирусы и эволюция человека», https://sunely-tales.livejournal.com/47005.html, хотя я узнал на этот счёт из какого-то научно-популярного фильма), доказывающих, что любовь — это… вирусная болезнь (если говорить именно о любви как привязанности). Или, например, что плацентарность у млекопитающих тоже имеет ретровирусную природу. Это является одним из доказательств роли горизонтального переноса в эволюции. Ретровирусы — это группа вирусов, к которым в том числе относится ВИЧ и различные онковирусы, и большое количество этих вирусов находится в нашей собственной ДНК:

На этой диаграмме вирусоподобные элементы — это ДНК-транспозоны, LTR-ретротранспозоны, LINE- и SINE-ретротранспозоны, это 44% (!!!) всей нашей ДНК, мы настолько «генно-модифицированные организмы», что любые пугалки про ГМО на этом фоне ничего не стоят. Кстати, зрение у всех животных, включая светочувствительные клетки медуз, тоже появилось путём горизонтального переноса — кажется, от диатомовых водорослей, — и перенесено оно через вирусоподобные носители. Это произошло ещё у каких-то древних медузообразных организмов, и нашим собственным зрением фактически мы тоже обязаны вирусам.

Так вот, если уж такие важные для нас явления как зрение, живорождение и любовь могли быть следствием горизонтального переноса, точно так же, благодаря горизонтальному переносу, мог ещё на древнейших эволюционных этапах расселиться ген, отвечающий за изменённые состояния сознания. И это позволяет без всяких «сверхцивилизаций» объяснить, почему пауки так же чувствительны к ЛСД, как и мы. Просто на том уровне развития высшей нервной деятельности, которым обладали приматы, это стало толчком не просто к разовым отклонениям от привычного поведения, а к возникновению того, что мы знаем сейчас как культура, искусство, религия. Во всяком случае, для меня это является если не доказательством, то доводом в пользу того, что в эту сторону стоит работать.

[1] Лекция состоялась в клубе «Парсифаль», Санкт-Петербург.

Транскрипт составил Семён Петриков, ред. Fr. Nyarlathotep Otis.