(сборник рецензий)

Нечего с ними церемониться!

«Бегство Шелли» Александра Харви[1]

Эта книга — одно из славнейших богохульств в истории книгопечатания. Я уже давно узнал в Александре Харви одного из тех крайне редких гениев, на которых, кажется, Америка обладает до курьёзного всеобъемлющей монополией. Соединённые Штаты не создали ни одного всесторонне развитого представителя высшего класса, однако породили множество тех, кого я мог бы — без какого-либо желания оскорбить их — назвать чудовищами.

Шахматная игра Поля Морфи является совершенно sui generis[2]. Он отличается не только по виду, но и по степени от всех остальных мастеров, и в силу этого факта, благодаря особенной природе шахмат как таковых, Морфи обусловил полный переворот теоретических основ игры. В своих шахматных задачах Сэм Лойд и В. А. Шинкман демонстрируют совершенно одинаковую особенность. Их задачи не всеохватывающи и не сбалансированы, в отличие от задач других мастеров шахматного искусства. Их сравнить не с чем. Чувствуешь себя натуралистом, изучившим до этого всю фауну Старого Света и внезапно познакомившимся с австралийской зоологией. В сфере искусства Америки есть Джордж Грей Барнард, чей Линкольн не похож ни на одну скульптуру, созданную ранее. В сфере водевилей у нас есть Ева Тенгвей, о которой я уже писал с немалым энтузиазмом. Если все остальные артисты подобны разным видам бургундского, кларета, портвейна и шампанского, то она вовсе не входит в их число, напоминая кокаин. В литературе упомянутым людям соответствуют По и Уитмен. Ни один из этих великих мужей не имел и малейшего образовательного базиса. Они вознеслись, словно обретший новые формы дух Адриана де Вриса. Александр Харви определённо напоминает мне По. Однако он По, лишённый трагического и извращённого элемента; при этом его комический дух, несомненно, приносит большее наслаждение, чем чей угодно — из прошлого или современности — среди знакомых мне авторов. Комедия По — это хорошо проработанное, неуклюжее, тяжелое дурачество. Александр Харви совершенно спонтанен и при этом столь исключительно деликатен и остёр, что напоминает бистури безумного хирурга.

В «Бегстве Шелли» он воспользовался формулой Бернарда Шоу для создания абсурда. Эта формула весьма проста. Некто размышляет о том, что Цезарь не был героем для своего слуги, и что порой тога сидела на нём криво. Шутка заключается в том, что героическая фигура становится смешной, приобретая реальность. Метод Шоу — это, в некотором смысле, клоунада. Александр Харви демонстрирует совершенное художественное восприятие жизненных реалий. В этой книге он показывает персонажей, по достоверности своей подобных героям Бальзака.

Читая книгу, постоянно чувствуешь себя действительно присутствующим при описываемых сценах жизни Шелли. Атмосферу двух первых декад XIX века, с её аффектациями и предубеждениями, мы вдыхаем в свои лёгкие, читая этот текст. Шелли смешон до ужаса, он — Главный Арлекин в безумной домашней пантомиме; и чудо в том, что Александр Харви, демонстрируя нам эту пирушку придурков, нищебродов, ханжей и отсталых людишек, способен одним лишь своим прикосновением «медь жизни в злато обратить». Возвышенное фантастическим образом оказывается сделанным из ничего, буквально без каких-либо усилий. И в этом — тайна жизни. Это возвышенный и сакральный жест богов: взять нечто вульгарное, глупое, банальное — и внезапно обратить его в цветок.

Вот почему я хочу подчёркнуто заявить: я считаю Александра Харви величайшим реалистом, живущим сегодня. Дурацкая рационалистическая возня с причиной и следствием никогда ни первую не охватывает, ни второе не понимает. Александру же Харви ведомы таинства Пана.

Александр Табаско

«За гранью жизни» Джеймса Брэнча Кейбелла[3]

Около четырёх лет я пребывал на необитаемом острове, и теперь я серьёзно встревожен, созерцая след ноги на песке. На самом деле, пребывая лишь среди своих коз, я привык к одиночеству, а потому обзор на эту книгу пишу с особой ответственностью, поскольку издатель умолял меня её проигнорировать. Я совершенно не переношу издателей и не собираюсь игнорировать книгу из-за их просьб; впрочем, даже если бы мне этого захотелось, я оказался бы в ситуации Валаама.

Эта книга необыкновенно хороша. Я отлично понимаю, почему в «Таймс» мистера Кейбелла называют «одним из наиболее претенциозных и позёрствующих американских авторов». Наверное, в «Таймс» помнят других авторов. Но чего же они хотят сегодня? Когда-то эта газета извергала гром. Теперь — она лишь имитирует раскаты грома, и всё, на что хватает авторов тамошних обзоров — это анализ описаний войны или маринистических зарисовок. Бога ради, чем же остаётся заниматься американскому автору, если не позёрствовать? Он оказался в столь ужасной среде, что обнаружить его совершенно невозможно. Как обвинять петуха, не нашедшего жемчужину в куче навоза? К счастью, на мистера Кейбелла мне указал мистер Менкен. Так, мне посчастливилось прочесть эту книгу без каких-либо предубеждений по её поводу — только так, конечно, и можно читать книгу. Написана она превосходно. Это — апология романтизма. Какая разница, если она создана среди людей, сводящих весь романтизм к Роберту В. Чамберсу? В этой книге встречаются удивительные вещи. Мне кажется, что ирония мистера Кейбелла не восхитительна настолько, как его юмор. Он говорит: «Прозаичнеший из материалистов заявляет, что все мы произошли от свихнувшейся рыбы, которой каким-то образом взбрело в голову, что её долг — жить на поверхности земли, и которая преуспела в этом». Свихнувшаяся рыба была права. Возможно, эта рыба не была свихнувшейся. Возможно, она увидела, что ей нечего выпить, кроме одной лишь воды, и решила эмигрировать. Если это безумие, то и я свихнулся. Надеюсь, мистер Кейбелл также безумен, и мы встретимся с ним на Соломоновых островах.

Соломон К. Кроули

«Дама с собачкой», «Душечка», «Жена», «Дуэль», «Ведьма» и другие рассказы Чехова в переводе Констанс Гарнетт[4]

Я обедал в «Бревурте» с несколькими близкими друзьями и, без задней мысли, упомянул Чехова. Нас окликнул сухощавый юноша из-за соседнего столика и представился. Он не мог не обратить на нас внимания. Так редко можно услышать, как кто-то здесь говорит о Чехове. Ведь именно он познакомил английских читателей с Чеховым. Своими словами он мне напомнил Дориана Грея, рассказывавшего о Чудесном Детстве. Подумал я и о худшем из сонетов Китса, и о «Чаттертоне». Однако же сухощавый юноша оказался мистером Робертом Николсом: он стал инвалидом вследствие того, что в его шее застряла пуля — это сразу же объяснило мне всю ситуацию, к моему удовлетворению. Мистер Николс рассказал о том, что был великим поэтом, а также — о том, как встретил войну, о победе — или о том и другом сразу. Он сказал, что мать его зовут Марией, но Толпа ошибочно утверждает, будто бы отец его носит имя Иосиф. Чехову не под силу соревноваться с подобными историями. Я забыл напрочь всё, что было сказано о нём тогда. Хотелось бы мне написать обзор на какую-нибудь книгу мистера Николса.

Однако же сейчас я пишу о Чехове, так что придётся перейти к нему.

Мистер Эдвард Гарнетт, с банальностью, которой от него заслуженно ожидали, отмечает, что «Чехова называли русским Мопассаном, и существует несколько действительно важных сходств между мировоззрениями французского и русского мастеров». Погружаясь всё глубже в общие места, он продолжает утомлять нас ремарками об «искусстве этих обоих непоколебимых реалистов».

Можно предположить, что Констанс Гарнетт занялась этим тяжёлым трудом — переводом с русского — в качестве компенсации за беспощадную скуку, вызванную её никчёмным мужем. Так всеведущее Проведение творит добро из зла, ведь она оказалась превосходным переводчиком, способным схватить дух оригинала.

Разумеется, Чехов — русский Мопассан, ведь каждый русский проклят быть русской версией чего-то европейского. В искусстве литературы нет ничего исконно русского, потому как русские находятся на стадии обезьяны в процессе эволюции. Неважно, насколько Чехов гениален — всё равно нужно придать ему форму чего-то уже существующего.

Приходилось ли вам видеть эти Гигантские Библии, чьи обложки покрыты драгоценностями, которые никто не мог в те времена ни отполировать, ни огранить, отчего выглядели они, словно осколки стекла или обсосанные леденцы? Приходилось ли видеть вам эти далматики, обшитые жемчугами руками принцесс? Пожалуй, никому не хотелось бы их примерить.

Русское искусство всегда было лишено и самого искусства, и его корней. Наполеон наверняка был в крайне плохом настроении, когда назвал собор Василия Блаженного «той мечетью», но это и вправду мечеть. Возможно, это величайшее в каком-то смысле здание, однако велико оно именно в качестве мечети, даже в большей степени, чем собор св. Марка или Кафедральный собор в Гренаде. Однако же великие русские не теряют своего величия из-за того, что им пришлось одеться в цивилизованные одежды. Существует лишь одно исключительно русское искусство, и это «русский балет», опять же, не изобретённый русскими. Настоящий русский балет — одичалое подражание итальянскому балету. Разве вы не видели те неогранённые изумруды размером с грецкий орех, в которых цари просверливали отверстия, чтобы носить их на нитках? В своих величайших тупостях русский дух по-прежнему по-детски велик. Я полагаю, русский повар приготовил бы что-нибудь вкусное из Эдварда Гарнетта, как китайский повар готовит шедевры из щенков.

В целом, шедевры Чехова не стоит судить по стандартам Ги де Мопассана. Наши Гарнетты-Барнетты-Дарнетты не способны разделить его рассказы на:

А)    юмористические;
Б)     фольклорные;
В)     исторически-пасторально-комические и т.д.

Каждый рассказ следует рассматривать самостоятельно, потому-то критики и похожи на некий род затравленных сурков. Говоря же как сурок (по праву сурка, изложенному в статье 1 Великой Хартии Сурков), могу сказать, что Чехов пишет намного лучше, когда не думает о своих копеечных гонорарах. Чехов написал великое множество отвратительных текстов, принуждаемый издателями. Но в своих лучших работах — таких как «Ведьма» — он непревзойдён. Чувствуется приятное сожаление о том, что такую ведьму не встретишь в повседневной жизни — даже Глэдис Беласко и Лея де л’Аме Морт (или Дель Амор)[5] с трудом способны восполнить горечь потери. Les amours nes de l’imagination — следует либо курить опиум или гашиш, либо жить в России, либо позволить русской женщине обманывать себя, либо читать Чехова.

Это превосходное издание Чехова, однако меня больше заботит тот факт, что огромное издательство вроде «Макмиллана» может опубликовать Чехова (либо не боясь преследований, либо подкупив судей) с очевидной надеждой продать огромное количество экземпляров, в то время как наш родной Чехов вроде Александра Харви затрудняется с поиском издателя, и все остальные американские Чеховы не могут опубликовать ни одного рассказа.

[в электронной версии оригинала подпись отсутствует]

«Небесное супружество» Теодора Шрёдера и Иды К.[6]

Эта книга осталась совершенно неотредактированной мистером Теодором Шрёдером — если не считать весьма короткую вступительную статью. Я бы сказал, что эта статья — один из замечательнейших документов, созданных человеком, и, разумеется, стоило бы издать его в виде отдельной книги. Автор манускрипта называет себя женой ангела. Она развивает философию, связанную с этим тезисом, в огромнейшем масштабе. Её знания огромны. Она находит следы сходства в верованиях каждой страны мира, и (располагая аналогичным личным опытом) я с трудом мог бы оспорить связь между её утверждениями.

Мистер Шрёдер совершенно логично называет её работу Беспрецедентным Вкладом в Эротогенетическую Интерпретацию Религии, однако совершает ошибки petitio principii и non distributio medii[7] с исключительной беззаботностью. Он голословно утверждает касательно данного конкретного случая собственное предположение, якобы отношения автора с ангелом были чистой галлюцинацией, которую доказать никак не представляется возможным. Он утверждает, что, поскольку одно лицо одновременно и любовница, и верующая, религия в данном случае лишь извращенная манифестация сексуального инстинкта. Чтобы увидеть никчёмность его размышлений, даже не стоит с ним полемизировать. Собственно говоря, раз уж доказано, что Бог — лишь имя для сексуального инстинкта, мне кажется, несложно понять, что сексуальный инстинкт — это и есть Бог.

Этот манускрипт абсолютно здрав в каждой строчке. Тот факт, что женщина покончила с собой через 12 или 15 лет, не более противоречит здравости манускрипта, чем суицид Сократ доказывает, будто бы «Государство» — лишь бред сумасшедшего. Я не согласен со всем, что эта талантливейшая женщина написала впоследствии, однако она, конечно же, обладала знаниями экстраординарной глубины. Кажется, что она имела доступ к сокровеннейшим тайникам. Лично я склонен приписывать её самоубийство скорее мести тамошних дворцовых стражей, чем какой-либо другой причине. На простом английском языке она изложила в положительном смысле ошеломляющие вещи. Эта книга бесконечно ценна для каждого, кто изучает оккультизм. Ни одна магическая библиотека не является полноценной без неё.

Бафомет

«Паваны и Блуждания»^[8] Эзры Паунда

Славься, Отечество![9]

К величайшему счастью, «Паванам и Блужданиям» мистера Эзры Паунда было суждено появиться именно во времена текущей неопределённости американизма. Ведь мистер Паунд, если мне позволят выразиться столь дерзко в обычном обзоре на книгу, является американцем на все сто процентов. Он обладает всей полнотой американской страсти к правилам, американской веры в обучение, американской одержимости точными определениями; он преисполнен тем причудливо национальным качеством, сделавшим Америку землёй колледжей и вечерних школ, благодаря которым самый скромный гражданин может научиться общаться так, словно он повидал мир, зарабатывает 125 долларов в неделю, никогда не забывает имена и номера, услышанные однажды, пишет в данный момент рассказ для «Бродвей Ревю», рисует комиксы, командует женой, никогда не позволяет себе выглядеть старше 35 лет и собирается дожить до ста.

Пока что мистера Паунда игнорирует широкая американская публика. Несмотря на то, что всем читателям и критикам страны следовало бы тысячными толпами стремиться возвестить «новое рождение нашей новой души, первого американца», — а ведь мистер Паунд остаётся первым Полноценным американским интеллектуалом, экипированным совершенно, вооружённым до зубов, — они продолжают считать его экзотичным, фантастичным позёром-обновленцем. Полагаю, причина этого в том, что он живёт в Европе, пишет верлибры и восхваляет человека с фамилией «Годье-Бжеска». Эти пустяки никоим образом не влияют на сущностный американизм его поступков и средств, которые позволяют эти поступки осуществлять.

Он начал с того, что следовал правилам, теперь же он создаёт их. Он копировал шедевры в соответствии с инструкциями, — а теперь творит собственную Композицию. Он занялся своим развитием со всей серьёзностью Уиттьера, Таппера, Хоуэллса и мистера Уинстона Черчилля. Его почтение к технике и работе в сфере искусства имеет бостонское происхождение. Когда он не изучает законы или не полагает их, ему настолько же неловко, как школьному учителю за барной стойкой. Его американский пуританизм клюёт его в ухо постоянно. Его ненависть к тому, что он называет риторикой, его страсть к «ясному» и «тяжеловесному», его искренняя вера в то, что поэзия никогда не должна быть «средством коротания досуга» — всё это происходит из американского сознания; то же самое касается и его отвращения к пуританскому поэту Мильтону, чья крайняя чувственность, усиленная её пуританским подавлением, порой великолепно предстаёт в величайших из строк мильтоновской поэзии.

Однако же пуританство мистера Паунда слишком удалено от своего изначального варианта. Подобно современному американскому пуританству, оно пребывает в меланхолии, не обладая ни творческой, ни разрушительной силой. В ней нет ничего жестокого и ужасного — не более, чем у пуритан Новой Англии. Такое пуританство «цепляет» мистера Паунда, но не захватывает его; у этого явления осталось недостаточно сил для такого влияния. Паунд не Демогоргон, но лишь школьный учитель — не жертва и не жрец. У него достаточно учительской любви к мелу и доске, истинного педагогического чутья догмы, истинного педагогического мастерства постукивания по столу, а также — он умеет мастерски прикасаться мелом к доске таким образом, чтобы мел не крошился. Ни один писатель, похоже, никогда не был в столь высокой степени приемлем для американского ума, ибо ни одна нация на свете не верит в школьных учителей и их методы в той мере, в которой это свойственно Америке, ни одна нация не почитает педагогику столь глубоко. «Что же такое хороший стиль, — спросили у меня вчера, — если меня не могут ему обучить?»

Мистер Паунд, конечно, не сказал бы, что можно научиться быть поэтом или прозаиком, но он настолько страстно отдаётся «художественным принципам», он настолько по-пуритански осознаёт, что является правильным и неправильным для человека искусства, что мы никогда не получим даже сокращенного рабочего дня в Зале Этической Культуры его эстетики. Хотя он и предстаёт как творец в «Паванах» или как критик в «Блужданиях», ему приходится постоянно напоминать нам о близости строгого режима и парты. На собственном примере и путём предписаний он насаждает доктрину: «Открой записную книжку и пиши». Так, подобно другим доктринёрам, мистер Паунд предрасположен к постоянно повторяющемуся греху озвучивания полувероятных и сомнительных банальностей. «Достижение мастерства в любом искусстве — труд всей жизни», — к примеру. Как насчёт искусства лирической поэзии, как насчёт Сафо, Китса и раннего Суинбёрна? Опять же, мы должны быть «лично вовлечёнными», подчёркивает мистер Паунд, и нам следует «не использовать абсолютно ни одного слова, не добавляющего ничего к выражению мысли автора». Подобные изречения и банальны, и неверны, они и не значат ничего неочевидного и ничего толкового не дают. Последний из этих принципов гласит: «Сочиняй в последовательности музыкальной фразы, а не в последовательности ритма метронома». Если это значит, что строки:

Родился в мае брат мой Джон;
Постарше я чуть-чуть, чем он, —

не являются хорошей поэзией, тогда всё в порядке. Но если это значит, что строки

До тех пор дева страданий сладость
Изольёт маме, ждущей рядом[10], —

это не поэзия, тогда всё сказанное — нонсенс. В любом случае, изречение бессмысленно, оно в итоге ни к чему не ведёт. Нам не нужна официальная цензура грубых и скрежещущих рифм, мы нуждаемся в чём-то большем, чем просто сравнение регулярной последовательности рифм с последовательностью стуков метронома, чтобы унижать гений великих поэтов, которым не довелось писать верлибры.

Мистер Паунд и сам пытается «играть» с рифмой в «Паванах». «L’homme Moyen Sensuel» подтверждает впечатление от него как от серьёзного школьного учителя и американца. Ведь развлекается-то он сознательно; он настолько же осознанно развлекается, насколько школьный учитель осознанно надевает свой Норфолкский костюм для игры в гольф, ловли рыбы или путешествия в Париж; и в своём понимании юмора как самостоятельного явления — явления, взятого отвлечённо от всего другого, — он совершенный американец, американец a l’outrance[11]. «Строгий реализм», другой фрагмент «Паван», провозглашает именно такой независимый и отвлечённый американский юмор, который представляет собой не щепотку соли, а целый кусок, предлагаемый в качестве полноценной трапезы. «Строгий реализм» опубликовали бы в журнале «The Smart Set», если бы рукопись туда была отправлена, а редактор оказался в хорошем настроении. «L’homme Moyen Sensuel» в этом смысле является намного более вызывающим текстом, так как стремление автора взорваться в этом тексте настолько очевидно, что возникает приятное удивление, когда этот взрыв так и не осуществляется. Любопытно, к какому результату приходит автор; однако же, как ни странно, он вообще ни к чему не приходит. Стих настолько байроничен по своей общей манере, что ощущается необходимость наличия там каких-нибудь колкостей; и совершеннейшим образом шокирует тотальное отсутствие таковых.

В книге мистера Паунда постоянно повторяется исключительно американская фраза — «делать для вида». Автор пишет «для вида» не только «L’homme Moyen Sensuel»: он постоянно убеждает читателя, будто он чем-то занят, хотя и ничего не делает. Возьмём один из первых четырёх текстов из «Паван». Всё это вступления, которые так и не разворачиваются в действия. Мистер Паунд так старательно и тяжко готовится к браку со своим Искусством, однако же — увы! — союз так и не заключается.

Даже при всей его стерильности, в нём есть нечто привлекательное. Он настолько американец, что не может не нравиться англичанину. Американцы, раздражающие нас, не являются американцами в достаточной степени. Как невозможно злиться на настоящего профессора или настоящего американца, так невозможно злиться и на мистера Паунда. Взгляните хотя бы на простое, совершенно американское удовольствие, которое он извлекает из использования французский слов и фраз! Он, подобно другим подлинным американцам и подлинным профессорам, обезоруживает наивностью, честностью, трудолюбием, терпеливостью. Он интригующе терпим — как к другим, так и к самому себе. Ясно видно, что он приятный и, я уверен, добрый человек. Я говорю сейчас без иронии. Эта американская доброта, эта американская терпеливость — прекрасные выразительные национальные качества, которые не могут оценить по справедливости иностранные наблюдатели. Эти качества следовало бы сделать более известными: и американизм мистера Паунда также следовало бы сделать более известным.

Луис Уилкинсон

«Критика эволюции» Т. Б. Бишопа[12]

Кровавый Билл[13], как принято считать, был в некоторой степени суров к бельгийцам. Однако же сокрушительные предположения насчёт безумия как причины его действий, применимые к маниакальной дикости призыва из Первой Книги Царств (15:3), не оправдывают выраженной в этих словах неразборчивой тупой звериной ярости:

«Теперь иди и порази Амалика и истреби все, что у него; и не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла» (1 Цар. 15:3).

Кто автор этого приказа? Это — отец Иисуса Христа. «Я и мой отец — одно». Следовательно, это Бог Вильгельма фон Гогенцоллерна, американского народа (если их газеты не врут) и совершенно немногих английских троглодитов, среди которых мистер Т. Б. Бишоп является живым подтверждением «выживания ничтожнейших».

Мистер Бишоп действительно верит, что этот племенной демон создал бабочек и поместил в небе радугу в качестве гарантии того, что мир никогда не будет уничтожен водой. Он даже считает, что однажды такое уже случилось! Когда какой-нибудь исследователь занимается красотой, устройством или доказательством работы разума, мистер Бишоп впадает в старческую ярость. Он был бы не против, чтобы его коллегу поразили вместе с женой, детьми, скотом и т.д. Мистер Бишоп не будет счастлив, пока не удостоверится, что их поджарили без отлагательств и каких-либо надежд.

Помимо того, мистер Бишоп пишет книгу, чтобы доказать истинность всего этого доисторического бреда. Например, он действительно утверждает, что ногти и клыки были милостиво дарованы людям в ответ на их молитвы! Можно было бы возразить, мол, невозможно пройти мимо того факта, что природа жестока. Дело в том, что идеи Бишопа о милости несколько грубоваты, как и его идея написать книгу. В сущности, это и не книга. Это обычная компиляция. Главный аргумент заключается в том, что если двое учёных расходятся в какой-то мелочи теории, то вся наука оказывается бесполезной. Он нисколечко не понимает, о чём пишет. Он не понимает канонов разума. Идея у него всего одна: якобы Библия (канонический перевод) является буквально истинной в каждой детали. Главное объяснение для всего, что отличается от общей картины мира — это приписывание таковых расхождений греху. Он утверждает, впрочем, что причиной греха был дьявол, которого создал Бог, и что Бог предвидел и позволил всё это, чтобы применить пытки почти к каждому, кроме мистера Бишопа. Так, он яростно отрицает, будто бы Бог, сознательно сотворивший дьявола, совершенно не ответственен за всё это. Следовательно, этот Kaiserlich-Chautauquamericanisch-Bishopisch Бог[14] логически невозможен и абсурден. Оное обстоятельство, впрочем, не умаляет его чудовищности, выраженной в этой неметафизической концепции.

Мистер Бишоп — один из известнейших английских филантропов. Посмотрим же, как он ведёт себя в семейном кругу. Вот выдержка из счёта, который он отправил племяннику вместе с семейным адвокатом. Следует понимать, что племянник в тот момент нуждался в переводе значительной суммы денег, находившейся в руках адвоката, о чем мистер Бишоп знал:

«Посещение миссис Бишоп, когда она сообщила нам о том, что мистер Бишоп получил от Вас письмо по поводу Вашей болезни и нужды в средствах, и поинтересовалась, будет ли безопасно для мистера Бишопа отправлять Вам какие-либо суммы и участвовать в решении Ваших проблем».

«Посещение мистера Т. Б. Бишопа, когда он показал нам Ваше письмо и заявил, что собирается отправить Вам 12 фунтов стерлингов».

Порывистый человек иногда может печалиться из-за своих щедрых порывов. Видимо, девиз мистера Бишопа — «Безопасность прежде всего». Много лет назад, как было отмечено ранее в «Эквиноксе», мистер Бишоп заставил свою сестру работать до смерти, чтобы сэкономить на услугах стенографистки. Мистер Бишоп — человек весьма богатый, однако он никогда не позволяет этому обстоятельству противоречить его моральным принципам. После смерти сестры у него осталась еще одна, и от неё он требовал просто неограниченных свершений. Когда она уже лежала мёртвой в своём доме, он писал длинные письма её сыну об одном фунте и 3,5 пенсов, которые она задолжала бакалейщику, 16 фунтах и 9 пенсах, которые она задолжала мяснику, и т.д. Я допускаю, что похоронил он её за счёт местного прихода, хотя у меня и нет информации на этот счёт; однако известно, что он унаследовал всё её имущество, и все деньги, потраченные на её похороны, должны были в конечном итоге быть взяты из его собственного кармана, о чём не очень хочется думать, когда тебе уже 78, ты стар, богат, знаменит, и твоя последняя родственница лежит мёртвой в твоём доме. Я допускаю, что он мог заплатить пару шиллингов за дешёвый гроб, так как кажется, что он действительно очень беспокоился по этому поводу. Два года спустя он пытался выжульничать что-нибудь из имущества упомянутого племянника, и одним из его аргументов являлось обещание поставить надгробную плиту на могиле сестры в случае получения денег, на которые у него нет прав. Надеюсь, что до этого читатели «Эквинокса» не знали о существовании таких людей как мистер Бишоп; что они считают крестьян из «Земли» Золя совершенно вымышленными персонажами; к сожалению, крестьяне Золя отвратительны настолько же, насколько и мистер Бишоп. Он сам является весьма серьёзным аргументом против эволюции, в отличие от своей книги. После того, как его сестра Ада износилась, он столкнулся с необходимостью платить наёмной стенографистке и решил, что дешевле будет жениться. Тогда он отправился в Лландидно[15]; и, подобно Аврааму, обнаружившему барана, запутавшегося в кустах, обнаружил корову, чья нога увязла в Специальной Детской Миссии Служения[16] — корову исключительно огромного размера — и взял её в жёны номинально, а также, фактически, секретарём и экономкой. Впрочем, эта женщина достигла неожиданного успеха. Она заставила его сбрить бороду, и мистер Бишоп, который считался ранее одним из почтеннейших джентльменов Лондона, стал выглядеть, словно обезьяна. Он был похож на обезьяну настолько, что местный зоолог часто посещал его дом по воскресным вечерам. Мы также убедились в том, что он мыслит, как обезьяна: Бог, которого он создал по собственному образу и подобию, более жесток, чем горилла, и значительно менее разумен. В чём же различия между мистером Бишопом и обезьяной? Они не очевидны, и мне кажется, что какой-нибудь учёный согласится предоставить обезьянам возможность исследовать таковые. Но если обезьяны будут упорствовать, относя мистера Бишопа к виду Nuctanthropus, мы, пожалуй, должны и сами попробовать разобраться с ситуацией и решить, нельзя ли классифицировать его в качестве таракана. Первым шагом к такому решению может стать исторически первый аргумент — обоняние.

H. Sapiens

«Случай множественной личности Дорис» д-р У. Ф. Принса и д-р Дж. Хилопа[17]

Перед нами — прекрасный коротенький текстик, предназначенный для исследователей оккультизма: всего-навсего 2000 страничек, и один Господь знает, сколько фунтов весит эта книга. Некоторые стоящие вещи там есть. Первый и второй тома написаны доктором Принсом и касаются психологического аспекта развития и лечения случая; третий том написан Хислопом — там ситуация рассматривается с точки зрения «спиритизма», и предпринимается попытка доказать, что множественные личности, в действительности — это «духи», которыми «одержима» несчастная девушка, и которые являются корнем всех проблем. Тени колдовства и Нового завета — экое славное возрождение в ХХ веке!

Вот и эта девушка, Дорис Фишер, 1889 года рождения (по происхождению немка), в которой развилось в сумме пять разных личностей, каждая из которых получила собственное имя. Кроме изначальной «Дорис», мы обнаруживаем «Больную Дорис», «Маргарет», «Спящую Маргарет» и «Спящую Настоящую Дорис». Эти пять личностей демонстрируют, согласно книге, разные характеристики (как это обычно бывает) и совершенно различны с психологической точки зрения. Разумеется, некоторые из них проявляются в результате эмоционального шока и пропадают под воздействием гипноза и правильного ухода; одна за другой они пропадают, пока не остаётся лишь «Реальная Дорис» — с некоторыми следами пребывания «Спящей Маргарет», подобной некоему подземному потоку реальности. Эти имена, разумеется, принадлежат множественным личностям; они возникают в результате перетасовки этих личностей — в качестве их альтернативных проявлений.

Следует отметить, что доктор Принс осуществил интересные исследования в области этого странного случая, и если мы верим в реальность описанного, то случай представляет весьма существенный интерес с психологической точки зрения.

Разумеется, сложно доказать, что всё это не является хитроумным жульничеством. Подобные девушки могут и притворяться, чтобы привлечь к себе внимание; однако же давайте примем реальность этого случая в качестве логической посылки. Так, мы имеем дело с личностью, нуждающейся в уходе и лечении, причём чем скорее, тем лучше.

Однако же наши друзья начинают возиться с «медиумами», и в результате у них собирается экстраординарный объём барахла, совершенно не связанного с темой книги: с помощью этого хлама они пытаются доказать, что альтернативные личности действительно являются «духами»! Большую часть этих посланий они получили через «Миссис Ченовет», медиума, который фигурировал по большей части в Докладах Американского общества, так что лишь Небесам известно, какой непрекращаемый поток ужаснейшей дребедени можно было от неё получить. При просмотре т.н. «Докладов» об этом медиуме возникает ощущение, что всё записанное — это преступная трата времени и денег Общества, занимающегося подобными вещами, и столь же преступным является продолжение сливания денег в подобную клоаку Никудышности. Чем же этот медиум так зацепил почтенного секретаря Общества? Может быть, здесь имеет место быть более чем научный интерес? Нет ли более тонких мотивов, по которым глава Психического движения Америки смиренно преклоняется перед бессвязными «Учениями», полученными через очевидно жульничающего медиума? У любого постороннего человека, почитавшего эти тексты, мгновенно сформировалось бы мнение — очевидно, — что «медиум» возвысил себя лишь благодаря апелляции к тщеславию упомянутого профессора: она превозносит его лестью до небес, и он становится слеп к очевидным вещам, фактам и здравому смыслу.

Вот типичные «Самородки мудрости» с их заседаний:

«Они не особо ясно говорят о нашей жизни по сравнению с тем, как будет, когда они придут — но всё это так. У меня есть и вера, но знание лучше. Я помню молитву, которую хотелось услышать от неё раньше, ведь я чувствовал, что это важно — молиться и учить её этой коротенькой молитве» (1917, с. 327).

Если это не жаргон медиумов, то хотелось бы знать, что это такое! Однако же по другому поводу мы читаем:

«Отправляйся в ад, там ты найдёшь искомую информацию, мой сладенький» (с. 622).

Прекрасный совет!

А вот ещё небольшая жемчужинка, поданная в качестве одного из доказательств загробной жизни:

«Мамочка дала совет, а теперь идёт помочь в работе по доказательству того, что любовь, и забота, и интерес не пропадают после смерти, но все они усиливаются, и страсти становятся деяниями и влияют на друзей и любимых. Никто не смог испытать силу мысли и нашу способность что-то менять, но когда мы обнаруживаем, что вещи, о которых мы думаем и мечтаем, обретают реальность, тогда видим, что наши мысли имеют некую силу, даже несмотря на то, что мы ничего не говорили и не делали. Меня не интересует, что сказанное не согласуется с тем, как я считал ранее. Нужно говорить о вещах то, что они собою представляют, а не то, чего бы от них хотелось».

O tempora, o mores! Надо признать, что бессмертие так и не было доказано; и Чудесный Медиум Хислопа продемонстрировал нам это! Мы унаследуем Царствие Небесное, и послужат там Компилятивные Ангелы Английской Грамматики (будем надеяться) всем тем, кто пользуется услугами Миссис Ченовет!

Когда читаешь подобные вещи, возникает вопрос: Как интеллигентные учёные — возможно, обладающие навыками в других сферах исследований — могут принять подобный нонсенс в качестве доказательства чего-либо помимо очевидного жульничества «медиума»? Как их понимание очевидных вещей может быть настолько никчёмным, их суждения — настолько предубеждёнными, — что они принимают эдакий бред в качестве доказательства существования «духов»? Единственный вывод — необходимое в данном случае заключение, — что дело в их «воле к вере», в результате которой определяющее влияние принадлежало не очевидным фактам, а их личным заинтересованным и предубеждённым суждениям.

Если анализировать факты, можно обнаружить, что все утверждающие о своей вере в «загробную жизнь» в основном либо немного, либо намного старше шестидесяти. Очевидно, они впадают в детство. Они настолько озабочены сохранением собственных душ, объединением «Науки и Религии», демонстрацией возможностей собственного «Бессмертия», что теряют напрочь чувство юмора, пропорции, очевидности — и прочие качества, которые вместе определяют истинного учёного. Жизнь постепенно подходит к концу, и чем менее они получают от неё удовольствия, тем чаще посещает их Призрак Уничтожения; чтобы от него убежать, они хватаются за любую соломинку, принимают любые «доказательства», проглатывают любые «факты», полученные через двухкопеечного медиума, и кажется, что у них самые скользкие «доказательства» принимаются на веру.

В результате, они соглашаются со всем хламом, вроде упомянутого ранее (который является частью официальных записок), и всерьез заявляют, что могут таким образом доказать жизнь после смерти — Бессмертие души! Ну и ну! Печальные слова, дети мои, но печальнее всего видеть светлые умы, обманутые подобными Псами.

Ходжсон Д. Нетт

«Деревня» Эрнеста Пула[18]

Какую ужасную иллюстрацию для обложки сделал Боурдмен Робинсон — ему, наверно, очень нужны были деньги! Это, впрочем, совершенно правильная обёртка для такой книги. Эрнест Пул проехался на танке невежества и вульгарности через русские степи. Воды мистера Пула[19] — не слишком глубокие, исключительно стоячие и покрытые тонким слоем зелёной ряски предрассудков Новой Англии. Он слишком отвратителен даже для журналиста. Его слова вроде «разломанный»[20] заслуживают того, что сам он называет «le peine de mort»[21]. Метод его заключается в нагромождении деталей, ни одну из которых он не понимает. Нет даже намёка на видение. Нет понимания России. Ничего, кроме интервью с неинтересными людьми, чья сознательная речь никоим образом не показывает, каковы они на самом деле, или же, как мы говорили, когда речь была менее усложнённой — с людьми, которые не знают, о чём говорят. Как хватило у него бесстыдства запятнать герб Пулов, ножничных рыцарей с Сэвил Роу!

Книга интересна в достаточной степени каждому, кто знает хотя бы немного о России, и лишь потому, что каждая её страничка вызывает хохот. Один старый поэт, чьё имя я забыл[22], заметил:

Одних возвысить могут странствия. Других же —
Подобных проволоке медной иль латунной —
Лишь опускает расстояние всё ниже…

Кажется, что дни невинных Боже-помоги-мне туристов подошли к концу. Современного туриста, в промежутках между прививками, ИМКА[23] принуждает к моральной ответственности, христианской серьёзности и подобных вещам. Человек с трудом может пройти из Нью-Йорка в Филадельфию и не написать при этом серьёзную биографию Джорджа Фокса. Простака сменил педант. У меня нет никакой надежды на будущее человечества.

S. O. S.

 «Гомер для детей» Патрика Колума[24]

Одной из характеристик творчества является всесторонняя применимость его результатов. Раз уж дети Америки воспитываются на величайшей истории мира, было бы чудесно, если бы люди лет в тридцать тоже к ней приобщались. Впрочем, кажется безнадёжной задача заставить нынешнее поколение понять: пусть они и читают греков, всё равно они дикари, которые если и не являются каннибалами, то только потому, что не имеют необходимых кулинарных навыков.

Так, Патрик Колум попытался цивилизовать юную Америку верным путём. Никогда никто не делал ничего более важного, ведь цивилизация и образование фундаментальны. Реформаторы зачастую ошибаются, как и все лекари, пытаясь излечить симптомы. Совершенно бесполезно пытаться вылечить симптомы Америки.

Вилли Погани — это не Флаксман, но он в достаточной степени Флаксман для детей, и, раз за разом, как на иллюстрации на странице 106, он Флаксман в достаточной степени для каждого. (Нельзя требовать от иллюстратора вроде него быть совершенным Флаксманом во времена, когда художникам приходится зарабатывать себе на хлеб.) Однако невозможно восхвалить сверх меры прозу Патрика Колума. Она вполне проста для ребёнка, который только научился читать. Она вполне хороша для зануды, погружённого в изъеденные червями книги — вроде меня, пропитанного насквозь Стерном и Свифтом. Книга вроде этой оживляет увядшие цветы надежды; пока живут люди, волящие стараться, будет жить и надежда для человечества.

А. К.

«Как петь песню» Иветты Гильбер[25]

Всем известно, что Иветта Гильбер — величайшая актриса своего времени. Трагично, что её искусство оказалось столь эфемерным. Особая острота её выступлений подобна той, которую чувствует каждый в вечном искусстве греков, заново пробуждённом Сингом в мире дикого Запада. Я имею в виду «Всадников моря». От опыта мы унываем; слова развращены в борделе жизни. Во «Всадниках моря» Синг просто сказал: «Человек утонул».

Его гений срывает паутину, которая опутала вход в пещеру нашего воображения. Мы понимаем значение слов: «Человек утонул».

Сила, заставляющая нас чувствовать — божественная часть искусства. Это творческая мощь, которая отвечает «Ага» на циничный вопрос пророка: «Господи, оживут ли кости сии?» Именно это и сделала Иветта Гильбер с песней. Всего лишь для одного столетия. Она заставила время говорить, выдавая свои секреты тем, кто способен жить в божественном воздухе духа, так легко загрязняемом журналами, коктейлями и автомобилями.

В Иветте Гильбер я вижу не только артистку в обычном смысле этого слова, но деятеля искусства[26] вроде Блейка. Её вступление к книге, в котором говорится о Времени, могло бы быть частью Книги Экклезиаста, написанной Соломоном до того периода, когда он уже не был способен писать. Суета сует? Иветта Гильбер презрительно отвечает: «Останавливается ли когда-нибудь жизнь?»

Я не певец. Музыкальная техника для меня является мрачной мистерией. Однако же, читая эту книгу, я встретил тысячу великолепных советов, касающихся всего искусства. Книга — более чем просто о том, «как петь песню». Это философский трактат о том, КАК делать что-либо вообще. Искусства едины. Все они суть творение. Как написано, Любовь есть закон, любовь в соответствии с волей. Именно осознание этого факта и делает любое искусство возможным. Этим объясняется причина, по которой в Америке нет деятелей искусства, или же, другими словами, можно сказать, что «пальчик детки удушённой, под плетнём на свет рождённой»[27] является единственным стоящим ингредиентом в котле обезумевшей буржуазии.Говоря об этой книге, невозможно вдаваться в детали. На каждой странице Иветта Гильбер неосознанно раскрывает собственное уникальное величие. Её мозг достаточно велик для того, чтобы понимать каждую мельчайшую деталь собственной техники, не забывая ни в коей мере того факта, что техника абсолютно бесполезна без гениальности. В Америке полно мастеров технической стороны дела, и я подозреваю, что порой рождаются и гении. Но гения подавляют до того, как он способен воспользоваться техникой, а вот техников, к сожалению, совершенно не подавляют. Однако же каждому, кто, захотев заниматься чем-то достойным, попадает в тюрьму, стоит спать с этой книгой под подушкой, если у него есть подушка.

Алистер Кроули

«Мальчик, который знал, о чём сказывали птицы» Патрика Колума[28]

Я думаю, что рисунки Дугальда Стюарта Уокера в высшей степени очаровательны. Они прекрасно дополняют тонкий и нежный гений Патрика Колума. Это всего лишь книга для детей. Но, слава богу! — среди нас есть те, кто всё ещё остаётся детьми. Это всего лишь книга волшебных сказок. Но, слава богу! — до сих пор порой встречается волшебство. До сих пор существует немного людей, любящих красоту и волящих сражаться за свободу. Если читать газеты, можно представит, что свобода умерла навсегда. Однако какими бы путами ни была связана вольность, всегда будет несколько людей вроде Патрика Колума, благодаря которым её факел по-прежнему будет гореть. Нам могут запрещать говорить или писать то, о чём мы думаем, однако жизнь всегда будет жить в сказочном мире, и грядёт тот час, когда двери сказочного мира отворятся, и железный герой, взращённый волшебным молоком, сразит тиранов.

Алистер Кроули

«Гитанджали» и «Сбор плодов» Рабиндраната Тагора[29]

Зная, что всё хорошее в Рабиндранате Тагоре — это стиль У. Б. Йейтса, я ожидал, что вступление будет написано человеком, который мог бы стать и романтичным, если бы изволил умываться и менять воротник хотя бы раз в месяц. Вступление начинается так: «Через несколько дней я сказал выдающемуся бенгальскому доктору медицины: “Я не говорю по-немецки”». От вопроса, считает ли дурачок себя счастливым, сделав такое признание, меня отвлекло воспоминание.

Снова я оказался в Тэнъюэ. Мы обедали в доме консула, и вдруг вваливается посыльный и сообщает, что консул, который уехал усмирять какие-то племена, болен, возможно, при смерти. Мы вскочили — Джордж Форрест, ботаник, и я — и сразу собрались. Часа два мы потеряли, прождав «выдающегося бенгальского доктора медицины», которому нужно было доесть рис. Выехали мы уже в девять. Стояла ужасная, ветреная ночь, луна предательски выглядывала сквозь дыры в разодранных тучах. На пони было невозможно ехать, поскольку его копыта постоянно скользили на влажных плитах в темноте. Идти также было трудно, так как мои горные ботинки с железными подошвами были совершенно скользкими. Однако же мы, задыхаясь, поднимались холмами, спускались долинами — всё это в ночи. На хребте огромной горы показалась серая и холодная заря. Вдали я увидел какие-то точки. Я слез с пони и, очертя голову, понёсся вниз по склону. Я почти достиг подножия холма, когда разглядел носилки консула. Форрест бежал впереди. Я огорчённо развернулся, увидев, что ноги консула связаны. Я знал, что он мёртв. В стране, где тысячи болезней подстерегают человека, было необходимо, чтобы врач срочно установил причину смерти. Какое счастье, что с нами был выдающийся бенгальский доктор медицины! Но в этом предприятии была одна лишь проблемная деталь.

Как только я сказал ему, что консул мёртв, он развернул своего осла и погнал его вперёд, в безопасное место. Святая Кали, да ведь можно и самому заразиться! Никакого смысла преследовать эту тварь не было. Он мог подождать нашего возвращения. Мы отнесли консула в его дом, и Форрест попросил меня вернуть доктора. Необходимо было сделать официальное заключение о смерти и её причине. Я вернулся в дом «выдающегося бенгальского доктора медицины». Он сидел напротив горки риса. Я привлёк его внимание, погрузив свой кнут из китового уса в глубины его жира. От пятидесяти до шестидесяти актов применения оного инструмента обеспечили его присутствие в комнате, где мы поместили тело. Но даже страх перед кнутом не заставил его прикоснуться к трупу.

Рабиндранат Тагор — самое большое жульничество, когда-либо предложенное ни о чём не подозревающей американской публике. Его мистицизм даже никчёмную болтовню Метерлинка делает мужественной. Никогда в жизни не читал я такой дряни. То же самое касается и рисунков. Всё, что печатается в «Молодой Индии», соответствует англо-индийскому смыслу, вкладываемому в слово бабу. Дух Индии буквально отсутствует. Рисунки и тексты напоминают бессмысленные каляки-маляки начинающего ученика. И это при том, что эдакий бабу, эдакий современный индус, принимая из Англии всё, что ему кажется благородным, например, рыцарство, в то же время замышляет против неё заговоры, вроде восстания сипаев в Бенгалии.

Дай Бог, чтобы британцы покинули Индию на полгода, дабы сами индусы могли истребить этих безродных рыбоедов, этих сукиных детей, этих париев-бастардов, которые позиционируют себя в Америке в качестве «молодой нации».

Ква Ли Я

«Танец Шивы» Ананды Кента Кумарасвами[30]

Сюжет отвратителен. Безусловно, нет равных доктору Кумарасвами по способности впутываться в часто не самые приятные ситуации. Нельзя быть до конца уверенным в том, насколько сам доктор Кумарасвами в этих ситуациях виноват, поскольку где бы он ни появился, грань между meum и tuum истончается до паутинки, оставляющей желать лучшего. Возьмём хотя бы его первенца, бастарда Нараду. Был ли, в конце концов, отцом его «червь»? У нас нет никаких доказательств этого, кроме ничем не подкреплённого свидетельства матери Нарады, второй жены «червя». Как знать? Даже цвет кожи ребёнка ни о чём не говорит, ведь в Лондоне в то время было множество людей с подобной пигментацией.

Когда от «червя» ушла первая жена, и он расписался со второй, казалось бы, не должно было возникнуть никаких серьёзных сложностей. Не тут-то было! В первый раз уехав от неё, он устраивает себе в Индии гарем, а она, отправившись вслед за ним вместе с его лучшим другом доктором Пайрой Муллом, сразу же вступает с последним в интрижку. «Червя» это даже обрадовало, и он с радостью принял обоих, ведь Пайра Мулл был очень богатым.

Второй ребёнок, Рохини, является плодом этой связи. В то время «червь» как раз работал над книгой индийских народных песен и попытался тайком включить туда несколько переводов, сделанных любовником жены, под собственным именем. Впрочем, ему пришлось (после скандала) признаться в этом, и мы должны понимать, что «червь» так просто сдался лишь потому, что не знал и десяти слов языка, с которого он якобы переводил. Это ли не достаточно сложная ситуация для кого угодно? Ах, нет! Доктор Кумарасвами лишь взмахнул руками, словно в танце. Он драмы и пожёстче может пережить. И вот — мы видим «червя» с женой в Нью-Йорке. Первое его впечатление от города — Огромные Цены, и он пытается поскорее сбагрить свою жену первому встречному. Наконец, он заключает дружеское соглашение, предусматривающее развод и заключение брака между Элис и её новым любовником[31]. Не помню точно, кому они решили оставить детей: то ли какому-то неизвестному типу, то ли первому, кто возьмётся вести их дела.

Однако же через три месяца — снова трагедия. «Червя» поражает ужасный факт: оказывается, новый любовник Элис не настолько проникся их общей схемой. Он изъявляет нежелание оплачивать развод, вполне здраво признавая отсутствие каких-либо причин платить за освобождение другого мужчины от его хлама. Ситуация осложнилась фактом беременности Элис.

«Червь» решает свои проблемы с исключительной гениальностью. Прежний опыт продемонстрировал ему неспособность жены переносить морские путешествия, будучи в интересном положении. Перед рождением второго ребёнка она была близка к выкидышу и смерти. «Как же мне, — сказал он сам себе, — спастись от всего и сразу? Займусь-ка я своей женой. Я положу всему этому конец. Я рассорю её с любовником. Я буду посылать ей телеграммы и делать всё необходимое. И я верну её в Англию. Это путешествие уничтожит плод и, вполне возможно, её саму тоже; тогда, быть может, Пайра Мулл заберёт у меня хотя бы одного ребёнка — своего собственного. Ну а Нарада по закону и не мой сын. Он всего лишь бастард безродный».

Так думал «червь», и так он поступил. Единственной деталью, которая в его схеме дала сбой, стало то обстоятельство, что жена его, несмотря на все сложности, всё же пережила свой переезд. Всё это время «червь» жил с немецкой проституткой; денег было мало, и время от времени он давал этой несчастной женщине копии разных работ нового любовника жены, неизвестных в Америке, а она продавала их в Нью-Йорк. Сам автор, о чьих авторских правах они и слышать не желали, после того, как Элис своим необъяснимым отъездом так или иначе разбила ему сердце, стал чем-то вроде отшельника.

И вот, жена вернулась обратно, не солоно хлебавши. К тому времени «червю» достаточно надоела немка, и он с другой женщиной уехал в Чикаго, оставив жену с любовницей в одной комнате на улице МакАльпин. Вместо того чтобы ругаться, они подружились, и совершенно леденящий сценарий убийства остался нереализованным. Теперь Элис напряжённо пытается вернуть любовника, но он из тех людей, которых опыт чему-то учит. Так, он предохраняет своё творчество от новых попыток «червя» украсть что-нибудь ещё.

Кажется, доктор Кумарасвами покидает историю в той точке, когда должны были бы начаться самые интересные затруднения. Однако на этом история и заканчивается. «Червь» становится куратором Восточного Отделения в каком-то Музее изобразительных искусств Бостона и теперь живёт там с новой женой, ещё счастливее, чем с прежней. Может быть, это и жизнь, но не искусство.

Плакальщик в Зелёном

«Перспективы четвёртого измерения» Клода Брэгдона[32]

Великое удовольствие — читать эту книгу, и хотя в некоторых местах мы вынуждены не согласиться с автором, общим эффектом от прочтения является ощущение, словно ты находишься дома; речь идёт о планете чистой и возвышенной мысли. Мы не можем сказать, что мистер Брэгдон в каком-либо смысле является оригинальным мыслителем, каким был Хинтон, однако он предпринял действия для распространения и популяризации идей Хинтона. Некоторые аналогии в этой книге весьма ярки.К нашему сожалению, мистер Брэгдон связан теософским догматизмом. Он говорит о «новой свободе» и строит всю свою аргументацию на идее, что якобы материальный мир — это шоу теней. Так, он считает, что реальный (в смысле — идеальный) мир намного легче познать, если связать себя по рукам и ногам бессмысленными и ужасными табу самых примитивных племён. Он также ошибается, как нам кажется, располагая йога, чьи достижения являются полностью эгоистичными, выше гениального человека. Блаватская не совершала таких ошибок. Она расположила поэта над адептом.Несмотря на свои тостойные попытки[33], мистер Брэгдон не является чистым мыслителем, вроде Хинтона. Он всего лишь маленький буржуа, надевший на себя шляпу Хинтона — и шапка оказалась настолько большой, что закрыла ему глаза. Он не видит, что интерпретация феноменов в качестве духовных не разрушает их реальность и истинность их взаимоотношений, но, скорее, подтверждает оные. Слабые мыслители всегда одержимы дурацкой идеей, будто, если нечто является тенью, сном, иллюзией — значит, это нечто не существует. Законы снов строги, как законы математики. Нельзя делать всё, что пожелаешь, с иррациональным числом, лишь потому, что оно представляет собой «невозможное» или «воображаемое» количество. Это одна из ловушек для дураков, в которые попадаются ослы в львиных шкурах вроде мистера Брэгдона.

О. М.

«Астрологический календарь дней рождения» Лео Бернарта[34]

В предисловии мистер Бернарт справедливо замечает, что для составления гороскопа необходимы точная дата и время рождения. Однако же он публикует книгу, в которой гороскоп составляется на основе лишь дня рождения. День рождения не говорит астрологу ни о чём, кроме позиции солнца в зодиакальном круге во время рождения, и эта позиция варьируется в малой, но существенной степени из года в год. Так, солнце может оказаться не просто не в ноге Геркулеса, но в большом пальце, который, возможно, и чей-то чужой. Ошибка часто изумительным образом иллюстрируется самой же книгой. Например, и Уильям Стед, и Адмирал Фаррагут родились пятого июля.11 июля родились Джон Квинси Адамс и Ванамакер. По поводу этой счастливой комбинации говорится: «У вас прекрасная мимика и певческий голос. Вы не настолько пристрастны к литературе и науке, как следовало бы. Вы предпочитаете лёгкую сторону жизни, которая весьма хороша, однако нужно уделять время и серьёзной стороне». Касательно 23 июля мистер Бернарт говорит кардиналу Гиббонсу, что он религиозный человек, но не ортодокс. Для меня стало открытием, что кардинал «любит конфеты до из ряда вон выходящей степени».Многие из этих описаний, очевидно, рассказывают о людях, упомянутых в качестве родившихся в соответствующие дни. Например, 22 октября: «Вы эмоциональны, драматичны, и вполне вероятно, что вас ждёт успех на сцене» — речь идёт о Саре Бернар. И в день рождения Нансена: «Вы полны юношеских романтических идей, которые, скорее всего, проявляются в поисках потерянных или погребённых сокровищ, либо же путём исследования подземных ходов или малоизвестных пещер». А это — об Эдуарде VII: «Вас ждёт блестящая карьера». «Вам нравится мир». «Вы чрезвычайно тактичны и дипломатичны». «Вам нравятся радости жизни». «Вы следуете за своими увлечениями и будете иметь множество любовных связей в жизни». Однако же «вы — в высшей степени домосед».Некоторые вещи весьма забавны. Литературные способности в день рождения Конан Дойла и Марии Корелли. Поэтический талант в день рождения Эллы Уилер Уилкокс!Было сказано достаточно, чтобы продемонстрировать абсолютную бесполезность этого метода уклонения от сложностей, связанных с занятиями астрологией.

Cor Scorpionis

«Тарр» Уиндема Льюиса[35]

Мистер Уиндем Льюис жил в течение несколько лет на содержании у одной молодой дамы, почитаемой и любимой многими деятелями искусства. Она сочувствовала ему, поскольку он сказал ей, что пишет стихи — это простительная ложь. Возможно, он даже сам верил в это. Она спросила у меня, могу ли я помочь ему с публикацией его поэзии, и я написал ему. Он ответил мне, пожаловавшись, что упомянутая дама пыталась соблазнить его. Эта деталь показалась весьма неприятной Огастесу Джону, Уолтеру Дюранти, мне самому и некоторым другим. Я написал мистеру Льюису и заявил, что он тупой хам, и что я его отлуплю, если увижу. И он действительно оказался тупым хамом. Совершенно легко можно устроить сенсацию, отправившись в церковь и закричав там «в Ад вместе с Иисусом!» во время благословения паствы Святыми Дарами. Это и есть художественный метод мистера Льюиса. Украшает ли он комнату скверной имитацией Климта, пытается ли неискренне подражать кубистам, футуристам или вортицистам — всегда это один и тот же тупой хам, который шумит в церкви.«Бласт» был абсолютно бессмысленной вульгарностью, которой никого не удалось обмануть. «Тарр» — это попытка повторить ту же выходку. Он пичкает страницы французскими словами и фразами совершенно без нужды и пишет о кровище, взрывах и блядях, просто чтобы шокировать средний класс. В этом и проявляется характер тупого хама. Что же он ещё может, кроме подобного?

Алистер Кроули

 «Безумец, его притчи и стихи» Халиля Джебрана[36]

Меня не особо заботят рисунки в этой книге. Они беспорядочны и, по большей части, условны. Однако же мне очень нравятся некоторые из притч. Не очень разумным было бы сравнить мистера Джебрана с Блейком, ведь Блейк был гением, каждое действие которого порождалось раскалённой добела страстью. В данном случае мы имеем дело с меньшей рыбкой, плавающей в мелких и спокойных водах. Дух здесь скорее французский, чем ирландский. Во всяком случае, он говорит достаточно коротко для того, чтобы быть способным заявить о себе. Вот одна из его притч:

ПУГАЛО

Однажды я сказал пугалу:— Наверно, ты устало стоять в одиночестве посреди поля.И оно ответило:— Радость пугать глубока и протяжённа, и я никогда не устану от неё.Сказал я, минуту подумав:— Это правда; ведь я тоже познал эту радость.Ответило оно:— Лишь те, кто набит соломой, могут знать её.Тогда я покинул его, не зная, комплимент оно выразило или же самоуничижение.Прошёл год, за который пугало стало философом.И когда я пришёл к нему снова, две вороны строили гнездо под его шляпой. А вот другая: НОВОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ Прошлой ночью я изобрёл новое удовольствие и лишь только вознамерился впервые опробовать его — ангел и дьявол прибежали к моему дому. Они встретились у дверей и сцепились в драке за моё новозданное удовольствие; один кричал: «Это грех!», — а другой: «Это достоинство!» Умница!

А. К.

«Индия и будущее» Уильяма Арчера[37]

Мистер Арчер был в Индии, полагаю, максимум шесть недель, с пишущей машинкой и своим провинциальным третьесортным умом. Эдмунд Бёрк сказал: «Это множество людей не является презренным и варварским населением. [Этот] народ развивался и становился цивилизованным годами; развивался всеми искусствами изящной жизни в то время, как мы всё ещё жили в лесах».Этот очевидный факт не очевиден для мистера Арчера. Будучи толковым журналистом, он задокументировал множество фактов, которые не позволяют ему утверждать, будто индусы — это негры, швыряющие своих детей крокодилам; хотя на каждой странице чувствуется, как он лелеет это зрелище в своей башке. Его метод исследования Индии — это метод графа Сморлторка[38]; однако граф Сморлторк был джентльменом. Точка же зрения Арчера настолько невежественна и настолько буржуазна, что я вынужден процитировать несколько мест, ибо не верится, что каждое двуногое способно публиковать подобную дрянь. «Бессмысленное бесконечное повторение одной жеманной, важничающей фигуры производит неописуемый эффект ночного кошмара; что можно об этом сказать с точки зрения как искусства, так и религии, я не понимаю. Кого эта фигура представляет — я не уверен…» «Да, кошмар — это единственное подходящее слово. Я не имею в виду, что сегодня какие-то конкретные ужасы совершаются в тёмных альковах этих гигантских храмов. Я не знаю, были ли они когда-нибудь сценами для жутких жестокостей или прочих мерзостей, хотя, конечно, они представляют собой самую совершенную mise-en-scene для подобного. Что мне действительно известно — что всё от углового кирпича до вершины высочайшей гопуры — всё это продукты тёмного, извращённого, болезненно преувеличенного воображения, приобретающего наиболее экстравагантные черты чудовищнейшей из всех мифологий». Вот и всё, что мистер Арчер сказал о величайшем — как с художественной, так и с религиозной точки зрения — храме, существующем до сих пор. И для того чтобы совершеннейшим образом перед всеми осрамиться, он, в глупости своей, ещё и прилагает к книге фотографии храмов, чья красота, полагаю, очевидна даже для читателя-дебила, к которому автор, несомненно, и обращается в первую очередь. «И со всех сторон, в бесчисленных здешних двориках и альковах, виден фетишизм в его низших формах, заложенный в унизительных обрядах». Откуда это животное знает, чем здесь занимались люди? Он и слова не может сказать на их языке. Он увидел их впервые, и по содержательности его критика равна словам дикаря, оказавшегося на телефонной станции. Жалкая тварь продолжает, страница за страницей: «Варвар, варварство, варварский — простите, что я постоянно употребляю так много этих слов. Но они выражают суть ситуации». «В Индии никогда не было “великой цивилизации”…». Совершенно естественно, что этот несчастный слепой топчущий землю чмошник, оказавшись в непосредственной близости от памятников индийской цивилизации (хотя наиболее древние из них и превратились в руины за тысячу, две тысячи, три тысячи лет, а может, и ещё раньше, чем дикари Англии впервые оделись), так и не понял, что такое Касты. Он буквально игнорирует тот факт, что именно кастовая система сохранила индийскую цивилизацию. Индию постоянно завоёвывали — она раз за разом абсорбировала своих завоевателей.Когда этот дурак переходит к вопросам духовности, он становится ещё более смешным, чем до этого. На странице 59 он предоставляет необыкновенно искажённый перечень названий индийских священных текстов и просит прощения в следующей заметке: «Я полагаю, что в этом параграфе я не допустил серьёзных ошибок; описание этой литературы содержит весьма сложные пояснения». А затем он критикует содержание этих книг! Невероятно, что кто-то может быть ослом настолько, чтобы писать барахло, которое можно обнаружить в этой книге. Страница за страницей — лишь неверные утверждения и непонимание. Он даже неспособен увидеть хорошие манеры местных жителей. На протяжении всего времени, которое я провёл в Индии, не припоминаю ни одного примера дурных манер, кроме тех, которые демонстрировали некоторые бабу, обучившиеся им от европейцев из низших классов — вроде Уильяма Арчера.Хуже всего — когда он начинает говорить об искусстве и культуре. «Вполне уместно вспомнить, что Индия — самая тропическая страна их тех, в которых существовало значимое искусство». Этот человек никогда не слышал о Камбодже, Юкатане, Перу, Египте, Западной Африке, Яве. Его искусствоведческие знания достигают глубин Верхнего Тутинга[39]. «Может ли какой-то непредубеждённый наблюдатель отрицать, что даже эти исключительно удачные примеры индийского мастерства омрачены тяжёлыми эффектами условности в форме, преувеличения в композиции и неумеренности в орнаментах? В некоторых сидящих женских фигурах, если смотреть на них сзади, есть определённая естественная грация, однако большинство женщин, заполонивших барельефы — это продукты болезненных условностей, порождающих огромные груди, осиные талии, атрофированные ноги, а также помещающих их в позы, намекающие на насильственное смещение тазобедренных суставов. Действительно ли такие фигуры существовали в тот период — я не знаю; но, даже если это будет доказано, скульптуры являются лишь условными преувеличениями нездорового вкуса». «Наконец, вернёмся прежде всего к фигурам Будды; что же мы скажем о чудесной духовности, приписываемой им? Для меня она вовсе не очевидна. Опущенные веки и неподвижная поза, конечно, выражают идею созерцательности; однако я не смог обнаружить ничего духовного в пресных, бесстрастных лицах». Свиной умишко едва ли способен на большее. Однако же: «В индийских эпосах поэты всегда стараются превзойти себя и друг друга в поисках чудесного — в достоинствах, доблестях, изяществе, испорченности, демонической ярости и менее редких явлениях. Они постоянно всё преувеличивают в своих записях, которые затем ещё более преувеличиваются. Что же удивительного в том, что люди, с детства привыкшие к этим оргиям необузданной фантазии, страдают от некоторого ослабления фибр своего воображения, от невосприимчивости к нормальным и здоровым впечатлениям? Эта невосприимчивость и кажется мне причиной всего худшего в индийском искусстве. Эта невосприимчивость должна быть устранена, чтобы Индия смогла сделать свой лучший интеллектуальный вклад в иллюзорный мир, в котором, однако, созданная Богом иллюзия Природы должна превалировать над созданной человеком иллюзией мифологии и метафизики». Я полностью согласен с политическим выводом книги. Несомненно, ему заплатили за то, чтобы он написал всю книгу именно ради этой концовки. Однако же мне вовсе не кажется, что мистер Уильям Арчер — такая уж омерзительная дрянь. Издатель уточнил, что он родился в Перте (Шотландия). Возможно, он — один из знаменитых «пертских близнецов», которым с рождения тест Вассермана[40] показал позитивный результат. Билл сказал брату: «Что ж, благодаря нашей матери, мы — самые гнилые нищие на земле».

[в электронной версии оригинала подпись отсутствует]

 «Настоящие истории о призраках» Герварда Каррингтона[41]

Мистер Гервард Каррингтон был очень умным молодым человеком, и в этом его проблема. Он до сих пор очень умный молодой человек, и чем старше он становится, тем более проблема увеличивается. Я всегда считал, что он свихнулся со своими идеями насчёт голодания и взвешивания душ, но он всегда производил впечатление величайшей искренности. Он необыкновенно успешно поработал с Эвсапией Палладино. Он почти подорвал доверие к себе, когда заискивал перед государством, обращался с Докладом Брайса так, словно это мистерии Миры, одалживал своё имя Майклу Витти (Whitty, а не Witty[42]), который даже не отрицал того, что является американским представителем жулика и шантажиста Мазерса, так часто обличаемого на страницах «Эквинокса», а также — когда помогал редактировать ревью Кристиансена — очевидного мошенника, вскрывающего и читающего чужие письма. Тех, кто верит в него, не воодушевляет также и тот факт, что ему довелось выпустить такую книгу, как эта. Она весьма умно скомпилирована, её приятно читать, но составитель, кажется, вовсе не потрудился отделить реальные случаи от очевидных вымыслов. Здесь безнадёжно отсутствует дух критики. В частности, больше всего я протестую против публикации превосходного рассказа мистера Мэйчена об Ангелах Монса без какой-либо ссылки на автора, как будто существует хоть малейшее подтверждение правдивости этой истории[43].Мистер Каррингтон — искренний и гениальный исследователь с необыкновенным опытом и учёностью. Наверняка его потянуло на эти злые пути благодаря отвратительному лукавству американских публицистов. Это не менее гадко, чем случай Теодора Драйзера.Инстинкт самосохранения, несомненно, заставил его получить степень доктора философии в каком-то так называемом университете Айовы. Каким же трагическим фарсом является жизнь в Америке для каждого, кто имеет горчичное зерно разума!Ах! Запел петух!

Гамлет Р.

«Пэйшенс Уэрт» Каспера С. Йоста[44]

Я испытываю настолько большой долг благодарности в отношении к миссис Эмили Грант Хатчингс, что не могу не быть предубеждённым насчёт всего, что может быть с нею связано. Следовательно, я сниму этот долг с особой болью и так позволю себе сказать наихудшее о Пэйшенс Уэрт. Это, без сомнений, самая интересная запись слов, якобы сказанных умершим. Пэйшенс Уэрт, несомненно, является личностью, которая, возможно, не выходит за пределы «подсознания миссис Курран» — эта гипотеза разумна, поскольку миссис Курран всегда за доской во время появления Пэйшенс. На мой взгляд, намного проще предположить, что Пэйшенс является подсознательным воспоминанием миссис Курран о её инкарнации елизаветинских времён, чем представлять, будто бы Пэйшенс блуждает в столь неустойчивом астральном плане, не меняясь при этом в течение нескольких веков. Также вполне легко можно представить Пэйшенс в качестве элементаля. Однако, несомненно, её высказывания удивительно чёткие и ясные. В них совершенно нет тех ужасных уродств, к которым мы привыкли благодаря бессвязностям, предоставляемым нам членами Общества психических исследований.Упоминание об Обществе психических исследований снова разрушило мою сдержанность. Сейчас наговорю гадостей и о моей дорогой миссис Хатчингс. Очень легко испоганить всё дело, если заявлять о слишком многом. Рейтинг Иисуса на рынке сегодня был бы значительно выше, если бы какой-то журналист, пытавшийся быть умным, не добавил эту смехотворную языческую историю о рождении девственницей вместе с подобными штуками к ранней и более приемлемой легенде. Так, наиболее значительная критика Пэйшенс Уэрт касается существования того смехотворного романа «Марка Твена». Пэйшенс Уэрт не невозможна и даже не недопустима. Она ошибается. Она допускает анахронизмы. Но все проблемы вполне легко разрешимы. Когда речь заходит о Марке Твене, дело приобретает совершенно другой оборот. Подписать чек может каждый, но вопрос в том, с какой подписью должен быть чек, чтобы банк выдал деньги с депозита. Если я подпишусь как Дж. П. Морган[45], кассир просто рассмеётся. Вполне вероятно, что служащие банка даже не станут утруждать себя арестом такого бедолаги. Попытки наследников Марка Твена воспрепятствовать публикации книги, чьё происхождение настолько очевидно, выставляет их самих в совершенно смехотворном свете. Однако этот факт вызывает ужасные последствия для старой доброй Пэйшенс. Благодаря ему она выглядит как ballon d’essai[46]. Я не думаю, что здесь имеет место какой-либо обман, однако я вижу всевозможные пути для самообмана, особенно — в случае людей, которые едва ли знакомы с таким явлением как магическая защита. Мне кажется, что некий игривый элементаль воспользовался невинностью миссис Хатчингс в области Законов Магии и, соблазнив её сначала простой шуткой с Пэйшенс Уэрт, предал впоследствии, обратившись к Сэмюэлю Л. Клеменсу[47] — да покоится он с миром!

 Уильям Шекспир, посредством доски уиджа

 «Яванский пик» Джозефа Херджешеймера[48]

Атмосфера этой книги настолько соблазнительна, что читаешь её под впечатлением: рано или поздно действие начнётся; однако же этого не происходит.

Суматранский репер

«Психические феномены и война» Герварда Каррингтона[49]

Эта книга — в высшей степени интересный и полезный вклад в науку будущего. Первая часть её, относящаяся к нормальной психологии, весьма хорошо составлена и предлагает общую картину отдельных феноменов, сопровождающих боевые действия в современных условиях. Это серьёзное исследование актуальных проблем, полностью свободное от патологических точек зрения — как, с одной стороны, у людей вроде Барбюса, а с другой — как у среднестатистического газетного журналиста.Вторая и более объёмная часть книги касается разнообразных сверхъестественных явлений, связанных с войной. Мне кажется, проблема мистера Каррингтона — в бедности материала. Он чувствует, что чем-то книгу нужно заполнить, и, разумеется, использует для этого ужасающее барахло. Он даже не брезгует следами слизняка вроде Гарольда Бегби. Очень жаль, что мистеру Каррингтону с его прекрасной способностью к критическому мышлению и огромным опытом в различении лжи и истины с возрастом довелось отложить своё оружие в сторону. От такого человека, как он, мы ждём разборчивости, а вместо этого — в книге несомненно засвидетельствованные истории помещены бок о бок с «мыслящими лошадьми» и бредом милашки Филис Кэмпбелл. Мистер Каррингтон также весьма невнимателен. Он дважды рассказывает огромную историю о том, как полковник явился в свой старый полк. Вызывает недовольство также и другая деталь. Кажется, автор стал совершеннейшим спиритуалистом, а кроме того, порой позволяет себе весьма непродуманные ура-патриотические высказывания по поводу национальной психологии.Я хотел бы отметить, что любой случай сверхъестественных явлений можно полностью объяснить, если принять розенкрейцерское учение об элементалях. Неуместно здесь излагать его суть в деталях, но тот, кто с этим учением знаком, не испытает никаких сложностей в его применении к любому конкретному случаю.Книга определённо лучше, чем «Настоящие истории о призраках»; она предназначена для читателей с несколько более высоким уровнем интеллекта. Однако путь мистера Каррингтона не ведёт к величию. Герберт Спенсер довольствовался тем, что писал год от года для читателей, число которых едва ли достигало сотни. Браунинг через 35 лет литературной деятельности написал:Судивший, читавший и писавший со временемСтал способен понять, что он такой же, как и я.Сомневаюсь в том, что Варавва был издателем, но Иуда был им точно.

И. Х.

«Целомудренник»[50] Луиса Амфревилла Уилкинсона[51]

Часто спорят о том, насколько далеко литератор может зайти, демонстрируя нам гадкую сторону жизни. Однако ответ на этот вопрос не может обсуждаться. Истина — высшая из всех драгоценностей. Атмосфера новой книги мистера Уилкинсона, несмотря на яркость и беззаботность стиля и освещённость описанных событий, является одной из наиболее трагически мрачных. Сцена открывается тем, что герой напоминает кому-то: вот, мол, третья аппликационная форма, которую следует заполнить и т.д., кроме этого и т.д., искренне Ваш; заканчивается же роман его напоминанием о том же самом некоему лицу — возможно, тому же самому. От такой отвратительной демонстрации ужаса жизни нездоровится и бросает в дрожь. Между двумя аппликационными формами происходит и приключение.Герой, женатый мужчина, встречает очаровательную шестнадцатилетнюю девушку, и они влюбляются друг в друга. Любое допустимое развитие событий предполагает возникновение так называемых аморальных отношений между ними. Сам отец девушки жаждет этого. Но герой остаётся целомудренным. Таким образом, представленная трагедия абсолютно тошнотворна. Литературному критику сложно даже представить, какие жуткие и гадкие мерзости за этим последуют. Герой вынужден уехать в Швейцарию, на месяц-другой; и пока его не было в стране, девушка выходит за канадца и уезжает с ним в Канаду. Мрачность романа даже не смягчается малейшим намёком на какие-то приключения, в которых она участвовала до брака. Нет надежды и на то, что таковые ждут её после брака. В святое место пришла Мерзость Запустения.Однако здесь мы имеем дело со значительно более тревожным наблюдением. Если сказать: «Девушка избегает интрижки с женатым любовником и по чести вышла за канадца», — каждый может ответить: «Какая замечательная история!». Яд пуританства испортил все мысли человеческие. Договорная мораль — сифилис души, и одному лишь богу Меркурию под силу противостоять её влиянию. Наша беда в тысячи раз прискорбнее потому, что большинство из нас не понимает, насколько омерзителен наш недуг. Фразу «брак с канадцем» следовало бы устранить из человеческого языка. Людей следует наказывать за публикацию настолько мерзких и непристойных слов.Тем не менее, подобные вещи случаются ежедневно. Солнце в небесах при виде их охватывается хворью. Но его мука невидима для нас. Жизнь, которая предполагает возможность бесчестия и ужаса вроде «брака с канадцем», является, скорее всего, некой отвратительной разновидностью проклятия; расплатой за бесконечное зло. Однако человечество стало настолько огрубевшим, настолько бесстрастным для любых истинных чувств, что многие люди даже не способны увидеть высокую серьёзность и благородную задачу утверждений вроде приведённого выше. Деградация человечества зашла так далеко, что брак с канадцем кажется по большей мере нормальным и естественным.Несомненно, мистер Уилкинсон сильно вырос в сравнении со своим предыдущим романом, «Шут» («The Buffoon»). В той работе, однако, были сила и остроумие. Та книга в целом была приятной. Там было достаточно комических мест вроде упоминания двенадцатиперстной кишки Поуиса. В «Целомудреннике» автор настойчиво и устрашающе взбирается на новые и новые вершины трагедии. В этом смысле книга немного напоминает «Город страшной ночи» Томсона. Благодаря бесконечному мастерству автора, кульминация происходит, когда сестра главного героя оказывается с умирающим от чахотки мужчиной в Санкт-Морице, и один лишь взгляд на Рай делает окружающий мрак ещё более очевидным и постыдным.К сожалению, в жизни случаются и такие истории. Некоторые из нас общались с представителями тех классов, для которых подобные мерзости не только возможны, но и действительны. Действительно, война внесла огромный вклад в разрушение морали средних классов. Отовсюду раздаётся плач пуританина, которому приходится признать, что жизнь — дикая и прекрасная штука, и что его попытки заставить всех жить в соответствии с этикетом трупов гнилостных неизбежно провалятся. Вот, к примеру, епископ Ворчестерский подсовывает нам безвкусный заменитель ворчестерского соуса. Он сострадательно наблюдает за тем, как три женщины на улице пытаются соблазнить солдата. Очевидно, при появлении епископа солдат «почувствовал, что у него есть шанс, и убежал оттуда» — однако, исходя из сказанного епископом, солдат скорее пытался убежать от епископской, а не от женской угрозы.Мы уповаем на то, что следующий роман мистера Уилкинсона станет попыткой показать нам более светлые стороны картины. Вечная смерть, которую буржуазия называет жизнью, не является единственной чертой опыта. Святой Павел пророчествовал о церкви: «Тело одно, но имеет многие члены»; также написано: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию». Неужто даже наиболее благочестивые и свиноголовые не согласятся с тем, что этот «последний день» уже пришёл? Разве не прошли мы через наибольшие несчастья до самого конца Апокалипсиса, разве не воскликнем мы с Апостолом: «Дух и Невеста говорят: прииди»? «Да, Господи Иисусе, прииди скорее».

Джон Сент-Джон[52]

 «На пороге невидимого. Исследование явлений спиритизма и доказательств жизни после смерти» сэра Уильяма Баррета[53]

Книгу сэра Уильяма Баррета решительно стоит читать тем, кто считает, будто бы в спиритизме и подобных вещах нет никакого смысла. Сэр Уильям Баррет придал своим фактам и выдумкам весьма убедительную форму. Весьма неожиданно, насколько много он знает, насколько он умён, учитывая ограничения, обусловленные тем фактом, что он, как большинство членов Общества психических исследований, не проходил никакого посвящения, и обладает лишь случайным, а не организованным материалом. Он демонстрирует заметный ум, касаясь обсуждаемых проблем. Его книга обладает подчёркнутым превосходством над презренной белибердой, которой является большинство текстов, посвященных спиритизму, «новой мысли» и т.п.Сэр Уильям Баррет критичен, но не скептичен в плохом смысле слова, а его суждения превосходны для любителя. Разумеется, все работы Общества психических исследований, сделанные без посвящения, подобны критике изобразительного искусства, осуществляемой слепым. При этом, однако же, сэр Уильям Баррет написал весьма умную книгу, и я надеюсь, что эти несколько избранных слов одобрения побудят его к дальнейшим попыткам, возможно, не столько в этой сфере, сколько в той, к которой у него может наличествовать врождённый талант.

А. К.

 

«Со Сторожевой Башни»

Сидни Т. Кляйна[54]

Когда я имел удовольствие писать обзор на «Науку и бесконечность» мистера Сидни Т. Кляйна в 9-м номере I тома «Эквинокса», помнится, я просил его написать второй том книги о средствах Достижения. Мистер Кляйн не выполнил мою просьбу во втором томе, однако совершил огромную работу. Он по-прежнему ограничен своей скверной манерой выражать мысли, но значительно более серьёзной проблемой для него является смешение мыслей, вызванное прежним опытом. Он в высшей степени инициативен, однако пытается смешать кварту шампанского вина с пинтовым котлом языка христианского мистицизма. Он не видит необходимости в том, чтобы сбросить эти двойку с тройкой. Он сидит со своими тремя тузами, вместо того, чтобы попробовать взять четвертую карту или, возможно, пару королей, на худой конец. Язык христианства — в частности, паулинистского христианства — безнадёжно погряз в омуте идеи первородного греха.Мистер Кляйн отвергает эту идею с такой же благородной настойчивостью, как и мы в A.·.A.·.. Он принял Закон Телемы. Он понимает. Что нет закона, кроме «Твори свою волю». Он говорит об этом очень много раз. Однако же его врождённые оковы ранят его. Он так и не понял мысль о том, что каждый мужчина и каждая женщина — звезда, и что воля каждого — это воля Бога; во всяком случае, кажется, что он не укрепился в этих идеях. В нескольких местах своей книги он делает утверждения, намекающие на это, а в других случаях демонстрирует свою расколотость совершенно создательно. Он не всегда абсолютно точно подчёркивает, что так называемое «зло» — это часть игры, описанной им в качестве «замысла Бога». Несомненно, в будущем он лучше раскроет эту концепцию магической доктрины. Он уже многого добился. Его интерпретация, например, утверждения «Бог есть Любовь» с трудом отличается от нашего тезиса «Любовь есть Закон».Хотя даже здесь присутствует зараза затяжного манихейства. Кажется, что понятие «Вселюбящего Бога» для него всегда связано с попыткой привести нас к концепции сыновства. Хотя этот «Вселюбящий Бог» — метафизическая сущность, всемогущая, всезнающая, всеприсутствующая и т.д. В результате снова и снова экспрессивный текст мистера Кляйна срывается на дуалистический язык. Ну да ладно: стыдно придираться.Философские и научные знания мистера Кляйна весьма глубоки. Они целостны. Более того, они динамичны и ликующи. Слишком многие философы прошлого несли чушь по поводу Абсолюта с такой святой простотой, что хотелось бы, чтобы Абсолют оказался дьяволом.В этой книге ничего такого нет. Мы видим, что мистер Кляйн радуется Свету, Жизни, Любви и Свободе[55]. Которые приходят благодаря принятию Закона Телемы. Однако я по-прежнему вынужден просить его написать еще один том.Значительная часть его затруднений с объяснениями своих мыслей связана с тем фактом, что он не имеет никакого представления о технике Достижения. Он совершенно верно говорит, что, мол, всё дело в правильном мышлении вместо неправильного, и, конечно, изучение его текстов существенно прояснило бы многие интеллектуальные затруднения. Однако это лишь весьма малая часть Пути. Хорошо говорить, что разум полон фальши, и мистер Кляйн демонстрирует это много раз, как и я делаю во многих местах. Однако же как люди могут использовать свои духовные очи, если они не обучены этому? A.·.A.·. предлагает технику Достижения, настолько бесконечно утончённую и разнообразную, что нужды каждого человека удовлетворяются в процессе этой практики, научно выверенной и подтверждённой в качестве эффективной. Недостаточно принять трактовку вселенной, которую предлагает мистер Кляйн. Это — Мантия Великана. Следует раздобыть собственную одежду по своей мерке. Невозможно заставить себя думать в противоречии со своим опытом. Мысль должна выражать опыт. Для обывателя принятие идей мистера Кляйна было бы такой же пустой формальностью, как подпись под 39 статьями[56].Я уверен, что мистеру Кляйну всё это прекрасно известно, и надеюсь, как уже было сказано, что он скоро позволит нам приобрести новую книгу, в которой, наконец, выразит свои идеи по поводу техники Достижения.А. К.

 «Книга предисловий» Г. Л. Менкена[57]

Хвалите Господа! Пойте Господу песнь новую; хвала Ему в собрании святых.

Поверьте мне, я едва ли надеялся дожить до такого дня, когда в мои руки попадёт подобный сборник критики.

Да веселится Израиль о Создателе своем; сыны Сиона да радуются о Царе своем.

В Америке множество умных людей, и множество образованных, однако же крайне редко эти два качества встречаются в одном существе.

Да хвалят имя Его с ликами, на тимпане и гуслях да поют Ему!

Мистер Менкен с большим трудом пытается избегать умничанья, свойственного всем блестящим умам — и это ему всё же удаётся.

Ибо благоволит Господь к народу Своему, прославляет смиренных спасением.

О восприятии мистера Менкена можно судить хотя бы по одному навигационному ориентиру — проливам Ибсена. В 1901 голу я сказал об Ибсене: «Он — Софокл нравов». И все время говорил о нем как о «совершенно греческом драматурге».

Мистер Менкен говорит: «Всем известный Ибсен — лишь символ (он настолько же настоящий Ибсен, насколько Христос был прогибиционистом)». «Его блестящие навыки в области мастерства драматургии дают ему действительное право претендовать на славу».

Да торжествуют святые во славе, да радуются на ложах своих.

Его порочная радость от бичевания презренных псов водворяет пеан в моё сердце.

«Примите во внимание: это та самая цивилизация, которая не только целовала Метерлинка в обе щеки, но и оказывала Тагору более интимные ласки…»

Да будут славословия Богу в устах их, и меч обоюдоострый в руке их, для того, чтобы совершать мщение над народами, наказание над племенами, заключать царей их в узы и вельмож их в оковы железные, производить над ними суд писанный. Честь сия — всем святым Его. Хвалите Господа.

A. К.

«Санин» Михаила Арцыбашева[58]

Автор «Санина» не создал его в период расцвета своего творчества, как это было в случае «La Cousine Bette»[59]. Он для этого слишком лиричен. Он — словно нерешительная песнь молодого дрозда поутру жизни. Так, этот роман — более чем великий. Это — первый роман эпохи. Это — первая попытка изобразить человека, живущего согласно Закону Телемы, чьё мировоззрение основано на магических формулах Эона Гора: «Каждый мужчина и каждая женщина — звезда»; «Нет закона, кроме “Твори свою волю”». Санин абсолютно отвергает затемняющий взор туман фальшивой морали. Он судит о действиях по их реальным, а не воображаемым последствиям.Бернард Шоу едва-едва попытался изобразить подобный тип в своем Джоне Таннере; однако Таннер, как и Шоу, это взбалмошный болтун, находящийся полностью в рабстве у проклинаемой им морали.Санин действительно живёт в согласии с истиной, которую видит, и это освобождает его, а также тех, кто следует за ним. Эта великая книга бросает луч света на слюнявую седую бородищу Шоу. К ребёнку Вайолет относятся терпимо лишь потому, что Вайолет — миссис Мэлоун[60]. У Шоу недостаточно характера, чтобы признать (даже в художественном произведении) способность женщины воспользоваться ей одной принадлежащим правом и при этом не подвергнуться последующим фантастическим карам — при том, что сегодня тысячи женщин во всех странах мира посылают нравственность к её отцу, к дьяволу, к чему так сокрушительно призывает Шоу. Призраки, враждующие со свободным человеком — это, в действительности, лишь гнилые луковицы с церковного двора. Возьмём для примера хотя бы беднягу Амброза. Он занимает одну из важнейших должностей в Нью-Йорке. Он ведёт свой специфический образ жизни лет пятнадцать. Никто не пострадал. Ничего вообще не произошло. Все приятно проводят время. Затем некто случайно обнаруживает, как ужасно всё сложилось, и что Амброз оказался под угрозой Sing-Sing[61], Matteawan[62] и прочих приятных заведений Гудзона. Он теряет работу. Он изгнан из общества. Он пропадает, словно утренняя дымка. И нет ни тени разумной причины для всего этого, кроме «nefas»[63] проповедника, основанного на смешной турецкой суеверности.Глупость властей немыслима. Люди жаждут хоть немного очевидных свобод, и власть имущие не дадут им их без всех этих перерезанных глоток и церковных грабежей. Видимо, Бог посылает имбецилов вроде Людовика XVI, Николая Романова и прочих лиц, которых я упоминать не стану, в те моменты, когда свободные люди решают, что настал час борьбы за свободу. Услышьте слово Господне: через несколько лет Санин и ему подобные многих перевешают на фонарных столбах.

666

Пер. Георгий Тишинский, 2015

[1] Alfred A. Knopf.

^[2] (лат.) Своеобразной. — Прим. ред.

[3] Robert M. McBride & Co.

[4] The Macmillan Co.

^[5] Здесь каламбур: Lea de L’ame Morte значит «Лужайка Мёртвой Души», а Lea Del Amor — «Лужайка Любви». — Прим. пер.

[6] Репринт из «Психиатра и невролога» («The Alienist and Neurologist»).

^[7] Латинские названия логических ошибок: petition principii — «предвосхищение основания», non distributio medii — «нераспределённый средний термин». — Прим. пер.

^[8] Павана — торжественный медленный танец, распространённый в Европе в XVI в. — Прим. пер.

[9] В оригинале — «My country, ‘tis of thee» («Моя страна, это о тебе») — первая строка из американской патриотической песни, известной под названием «Америка» и впервые исполненной в Бостоне (центральном городе пуританской Новой Англии, свойства которой Кроули приписывает творчеству Паунда). Фраза из песни целиком звучит так: «Моя страна, это о тебе, о сладкая страна свободы, о тебе я пою». — Прим. пер.

[10] Предположительно автором «плохих» стихов является сам Кроули, а «хорошие» взяты из произведения Алджернона Чарльза Суинбёрна (любимого поэта Кроули) «Сиена». Строки приведены в переводе Fr. Nyarlathotep Otis. — Прим. ред.

[11] (франц.) Чрезмерно. — Прим. пер.

[12] Oliphants Ltd.

[13] Уильям Т. Андерсон — один из наиболее жестоких командиров войск Конфедерации во времена Гражданской Войны в США. — Прим. пер.

[14] Нем. «Кайзеровско-чаутоквамериканско-бишоповский Бог». «Чаутоквамериканский» — неологизм Кроули; Чаутоква — обобщённое название Американских образовательных программ с христианским уклоном, которые реализовались в виде публичных лекций возле озера Чаутоква (штат Нью-Йорк). Близким аналогом для русского читателя может быть понятие «Селигер». — Прим. пер.

[15] Морской курорт в Уэльсе. — Прим. пер.

[16] Английская организация по изучению Священного Писания. Сейчас является международной организацией под названием «Союз Писания». — Прим. пер.

[17] Труды Американского общества психических исследований, т. IX, X, XI. 1915, 1916, 1917 (три тома).

[18] The Macmillan Co.

[19] Здесь каламбур: фамилия «Poole» созвучна слову «pool» — «пруд». — Прим. пер.

[20] В оригинале — «destructed», безграмотная форма перфекта глагола «to destroy», ошибочно образованная от именной формы «destruction», над чем и смеётся Кроули. — Прим. пер.

[21] Смертная казнь (фр.). — Прим. ред.

[22] Томас Гуд. — Прим. ред.

[23] YMCA, Юношеская христианская ассоциация. — Прим. пер.

[24] The Macmillan Co.

[25] The Macmillan Co.

[26] В оригинале Кроули использует в обоих случаях слово «artist». — Прим. пер.

[27] У. Шекспир, «Макбет». Пер. М. Лозинского. — Прим. пер.

[28] The Macmillan Co.

[29] The Macmillan Co.

[30] Sunwise Turn, Inc.

[31] Этим «новым любовником» был сам Алистер Кроули. — Прим. пер.

[32] Alfred A. Knopf, 1916.

[33] «Prave’orts» (brave efforts — «отважные попытки») — отсылка к Флюэллену, герою пьесы У. Шекспира «Генрих V», который говорил по-английски, оглушая первый звук на валлийский манер. — Прим. пер.

[34] J. S. Ogilvie Publishing Co.

[35] Alfred A. Knopf. По цене 1,75 $.

[36] Alfred A. Knopf.

[37] Alfred A. Knopf.

[38] Каламбур: «Smorltork» созвучна словосочетанию «Small-talk» («болтовня»). Граф Сморлторк — герой «Посмертных записок Пиквикского клуба» Ч. Диккенса, образец бестолкового исследователя, подменяющего факты собственными вымыслами и мисинтерпретациями. — Прим. пер.

[39] Район Лондона. — Прим. ред.

[40] На сифилис. — Прим. ред.

[41] J. S. Ogilvie Publishing Co.

[42] То есть, не остроумный — от англ. «Witty». — Прим. пер.

[43] Об этом подробнее см. в статье Алистера Кроули «Три великие мистификации Первой мировой», «Апокриф», вып. 24 (http://apokrif93.com/2010/04/tri-velikie-mistifikacii-pervoj-mirovoj/). — Прим. ред.

[44] Henry Holt & Co.

[45] Джон Пирпонт Морган I (1837-1913) — американский предприниматель, банкир и финансист. На момент написания статьи покойный. Возможно, у нас лучше всего было бы в таком случае вспомнить о Борисе Березовском. — Прим. ред.

[46] Пробный шар; шар-зонд (фр.). — Прим. ред.

[47] Настоящее имя Марка Твена. — Прим. ред.

[48] Alfred A. Knopf.

[49] Dodd, Mead & Co., Inc.

[50] A Chaste Man. — Прим. ред.

[51] Alfred A. Knopf.

[52] Название одной из книг Алистера Кроули — Liber DCCCLX (Хроника магического затворничества Достопочтеннейшего Брата O.M.). Также Иоанн, св. Иоанн — намёк на Иоанна Богослова. — Прим. ред.

[53] E. P. Dutton & Co.

[54] E. P. Dutton & Co.

[55] В оригинале: Light, Life, Love, Liberty, — все начинаются с заглавной L, как и Law — Закон Телемы. — Прим. пер.

[56] 39 статей англиканского вероисповедания: каждый англиканец должен заверить своей подписью осведомлённость в содержании этого основного документа Англиканской церкви. — Прим. пер.

[57] Alfred A. Knopf.

[58] B. W. Huebsch.

[59] «Кузина Бетта» Бальзака. — Прим. пер.

[60] Речь идёт о пьесе Б. Шоу «Человек и сверхчеловек». — Прим. пер.

[61] Тюрьма строгого режима в штате Нью-Йорк. — Прим. пер.

[62] Психиатрическая лечебница для преступников. — Прим. пер.

[63] «Негоже» (лат.). — Прим. пер.