Пионеры! о пионеры! 1

Всякому, кто решил проложить новый канал, следует ожидать неприятностей. Даже если речь идет всего лишь о Суэцком перешейке и простодушный инженер воображает, что достаточно перенести столько-то тонн песка с одного места на другое, в действительности не успеет он даже вонзить кирку в землю, как обнаружит, что ущемил необъятное множество чужих интересов — общественных, политических, финансовых и бог весть каких еще. То же самое относится и к рытью новых каналов в человеческих мозгах. Вводя в практику хлороформ, Симпсон наивно полагал, что это касается только врачей, но тотчас был атакован с церковной кафедры 2. Все его контраргументы пропали втуне, и, вероятно, нам пришлось бы обходиться без хлороформа и по сей день, если бы какая-то светлая голова не спасла положение, указав, что сам Бог не чурался анестезии: ведь Он погрузил Адама в глубокий сон, чтобы вынуть ребро, из которого затем была создана Ева.

Брань из помойной ямы

В наши дни новое движение должно уже достаточно преуспеть, чтобы удостоиться нападок со стороны людей солидных и облеченных ответственностью. А для этого ему нужно пережить первую атаку, идущую из трущоб. Язык трущоб состоит в основном из бессмысленной брани, которая сводится, по существу, к обвинениям в богохульстве и безнравственности, ибо исходит от людей, не способных ни слова сказать без божбы или непристойного намека. Нередко к этим двум пунктам добавляется третий — обвинение в безумии, которое пускают в ход, если новая идея оказывается хоть мало-мальски доступной для их понимания. Впрочем, есть и другая причина, по которой обвинения сводятся именно к этим трем пунктам: все они таковы, что могут доставить человеку серьезные неприятности (если удастся их доказать), и при этом в некотором смысле справедливы по отношению к любому, поскольку опираются на более или менее произвольный критерий нормальности. Старинное обвинение в «ереси», естественно, во многом лишилось прежней силы в стране, население которой на девять десятых признано еретиками 3; но и такие понятия, как «безнравственность» и «безумие», в наши дни почти утратили какую-либо определенность. Цензор разрешает музыкальную комедию и запрещает «Царя Эдипа», а мистер Бернард Шоу заявляет, что цензор поступил безнравственно. И большинство представителей образованного класса, скорее всего, с ним согласятся.

Безумие и богохульство

С безумием дело обстоит совсем просто: нужно лишь найти подходящее греческое или латинское название для любого поступка. Если я открываю окно, значит, у меня клаустрофобия; если закрываю — агорафобия. Все профессора в один голос скажут, что корень всех эмоций без исключения — сексуальность, и определят мое увлечение живописью как некий своеобразный противоестественный порок. Архитектор в наши дни не может возвести храмовый шпиль, не навлекая на себя подозрений в попытке возродить культ Приапа. Единственное, к чему это привело, — что все перечисленные оскорбительные термины лишились всякого смысла, кроме сугубо юридического. Некоторый общеупотребительный смысл сохраняется еще за термином «подлог», но только потому, что никакому умнику покамест не взбрело в голову обвинить в подлоге всех своих политических и религиозных оппонентов. А жаль! Наверняка у Тацита или Петрония найдется пара-тройка поддельных фрагментов, а значит, не составит труда доказать, что все, кто изучает античную литературу, — соучастники подлога. Что же касается обвинения в богохульстве, то оно бессмысленно всегда: его швыряли в лицо Сократу, Еврипиду и Христу, Аль-Мансуру, Бабу и преподобному Р.Дж. Кэмпбеллу4 .

Отвлекающий маневр

Богохульство как юридическое понятие — это, разумеется, совершенно другое дело. Вспомним хотя бы нашумевший недавно случай, когда гонениям подвергся представитель Ассоциации рационалистов, некий Гарри Бултер. К теологии это не имело ни малейшего отношения. Вопрос стоял иначе: не оскорбил ли обвиняемый ближних своих? Не был ли он недопустимо груб в выражениях? И судья, и Джозеф Маккейб5 признали: да, был. Но в наши времена ни в одной цивилизованной стране людей не преследуют за высказывание философских гипотез, какую бы теологическую подоплеку те ни имели. Мы не вправе уподобляться тем казуистам от инквизиции, которые не пожалели усилий, чтобы доказать, что из гипотезы Бруно об имманентности Бога логически следует невозможность Его Воплощения (а потому автора гипотезы необходимо сжечь). Только самые узколобые сектанты могут сейчас называть Герберта Спенсера атеистом. То, что подразумевает под атеистом человек с улицы, — это воинствующий атеист, наподобие Брэдлафа или Фута6 ; а самая яркая особенность Odium Theologicum7 заключается в том, что носители этой болезни, вместо того чтобы трезво и спокойно противопоставить свои аргументы рассуждениям противника, сразу же прибегают к отвлекающему маневру, обвиняя оппонента в аморальности. Из всех дурацких заблуждений человечества нет глупее положения о том, что из неверия в Бога непосредственно следует и неверие в мораль. Учитывая, сколько усилий прилагает Англия, чтобы выглядеть теистической страной, наш соотечественник должен обладать исключительными моральными качествами — не только отвагой, но и целой плеядой прочих добродетелей, — чтобы просто встать и заявить, что он не верит в Бога (по незабываемому выражению доктора Уэйса8 , «человеку должно быть неуютно говорить, что он не верит в Иисуса»); а моя неприязнь к атеизму объясняется в основном тем, что слишком многие его приверженцы докучают мне вопросами этики. Один бесподобный идиот, который, я надеюсь, закончит свои дни экспонатом Британского музея, недавно заметил в одной вольнодумной газете, что бороться за уничтожение церквей совершенно необязательно, «потому что они всегда будут приносить пользу как площадки для взвешенного и серьезного обсуждения важных этических проблем». Лично я предпочел бы вернуться к тем временам, когда перед проповедником стояли песочные часы 9.

Говорил горшку котелок

Еще меня всегда забавляло, как это слово, «богохульство», употребляется в христианских миссионерских журналах, на которых я фактически вырос. Эти издания от корки до корки набиты самыми чудовищными измышлениями о языческих богах и самыми бессмысленными оскорблениями в их адрес, выходящими из-под пера грубейших невежд. Лишь несколько лет назад английская публика наконец уяснила для себя, что Будда никогда не считался богом, и открытие это совершили отнюдь не миссионеры, а ученые светской направленности. В Америке и по сей день миссионерские общества продолжают твердить невероятнейшие выдумки об индийских обычаях. Послушать их, так первый долг всякой индийской матери — скормить своего младенца крокодилам, которые для этой цели выстраиваются в очередь по всей Индии. Впрочем, все это меркнет по сравнению со злодействами тех индусов, которые смеют потешаться над богами праведных американцев. Со своей стороны, прожив полжизни в «христианских», а полжизни — в «языческих» странах, могу сказать, что выбирать между разными религиями особого смысла нет. Все их аргументы, в конечном счете, сводятся к страстным декларациям, ровным счетом ничего не доказывающим.

Религия и покер

Есть одна замечательная история (в Индии, между прочим, гораздо более известная, чем в Англии) о миссионере, который объяснял бедному язычнику, до чего бесполезны его боги. «Вот смотри, — сказал он, — я оскорбляю твоего идола, но он — всего лишь мертвый камень, он не может дать мне сдачи и наказать меня». «А я оскорбляю твоего Бога, — ответил индус. — Его и увидеть-то нельзя; а уж дать мне сдачи или наказать меня он и подавно не может». «Но-но! — одернул его миссионер. — Когда ты умрешь, мой Бог тебя накажет». И бедный индус не нашел ничего лучше, как заявить в ответ: «А когда умрешь ты, мой идол накажет тебя». В той же Америке, кстати говоря, я усвоил первый принцип религии: если до флеш-рояля не хватает карты, лучше делать ставку на простую пару 10.

Оргии!

По общему мнению, всякий, кого какой-нибудь дурак решил назвать атеистом, предается так называемым «оргиям», и спорить с этим мнением, кажется, бесполезно. Но кто-нибудь может сказать мне, что такое эти оргии? Нет? Ну что ж, придется лезть за словарем. Orgia, употребляется только во множественном числе, происходит от Ergon («работа, дело»): священные обряды или культ, отправлявшийся посвященными служителями Деметры в Элевсине; также обряды Вакха. Также может означать любые обряды, богослужение, жертвоприношение и любые таинства, не связанные напрямую с религией; а глагол Orgazio означает, соответственно, проводить оргии, или церемонии, или любые священные обряды. Хорошенького же мы мнения о священных обрядах, если это слово в конечном счете стало означать нечто совершенно противоположное, как в наши дни! Для человека с улицы оргия — это какой-то дикий пьяный разгул. По-моему, пора уже кому-нибудь принять слово «оргия» как боевой клич и показать, что евхаристия — это единственная разновидность оргии, способная вернуть мирянам истинный экстаз (не имеющий ничего общего ни с алкоголем, ни с сексом); ибо не секрет, что повсеместное отпадение от религии целых наций — процесс, отрицать который хватает глупости лишь немногим слепцам, — объясняется только тем, что огонь в священной лампаде ныне угас. За пределами нескольких монастырей едва ли сыщется хоть какая-нибудь церковь какой бы то ни было конфессии, прихожане которой действительно ожидают для себя каких-то духовных результатов от посещения общественных служб. К Святому Павлу на дороге в Дамаск в наши дни позвали бы доктора, и тот диагностировал бы эпилепсию. Нового Магомеда, вышедшего из пещеры и объявившего себя посланником Божьим, сочли бы помешанным (впрочем, безвредным). А ведь с подобных явлений начинается всякая религиозная пропаганда.

Крестный путь

Между тем опознать подлинного посланника Божьего очень просто. Он обладает некой таинственной силой, которая помогает ему выстоять вопреки всем ухмылкам и насмешкам окружающей публики. А затем до тех, кто поумнее, доходит, что он опасен, и на него спускают этих старых, не сказать чтобы добрых, собак  — богохульство и безнравственность. Все это можно наблюдать на примере жития нашего Господа. Поначалу от него отделывались презрительным «он одержим бесами», что было эквивалентно нашему сегодняшнему «да он просто псих»; но когда обнаружилось, что у этого психа есть последователи, причем такие сильные и красноречивые, как Петр, не говоря уже о таком финансовом гении, как Иуда Искариот, на смену презрению быстро явились нелепые обвинения в богохульстве и намеки на безнравственность: «Он друг мытарям и грешникам». Здравомыслящие светские власти только посмеиваются над подобным бурлением в умах, так что фарисеям приходится доказывать правительству, что в его же интересах — призвать к ответу этого опасного выскочку. Они могут преуспеть; и тогда, несмотря на то, что правительство прекрасно сознает, что поступает не по справедливости, нового Спасителя распинают. И не что иное, как эта последняя слава, которую приносит казнимому само распятие (ибо реклама в равной мере необходима в любую эпоху), становится гарантией полного торжества того, кого гонители наивно считают своей жертвой. Так уж слепы мы, люди, что и сам посланник, и его враги, и светские власти исполняют сообща именно то единственное, что может привести их к гибели. Что до посланника, то он никогда бы не добился успеха, не будь он доподлинным Посланником, и в действительности почти неважно, какие меры он принимает, чтобы доставить по назначению свою весть. Ибо все участники здесь — лишь пешки в великой игре, которую ведет некая безграничная мудрость и бесконечная сила.

Чинные, пристойные обряды

Таким образом, все подобные обвинения бессмысленны, из какого бы источника они ни исходили, и придавать им значение не следует. Пытаясь доказывать, что Элевсинские мистерии, исполняемые ныне в Кэкстон-холле, — это чинные, пристойные обряды, я бы только зря потратил время. Да, действительно, временами свет в зале гаснет; но то же самое происходит и в некоторых операх Вагнера, и в определенных церемониях мистического характера, которые без труда припомнят многие из моих читателей-мужчин. Более того, время от времени на сцене воцаряется глубокая тишина, и я прекрасно отдаю себе отчет, какие ужасные подозрения это может вызывать в такую эпоху, как наша!

Перевод © Анна Блейз, 2011

1. Рефрен из стихотворения Уолта Уитмена «Молодость, день, старость и ночь», посвященного первопроходцам. — Здесь и далее примечания переводчика.