Тысяча и одна ночь. Ночи 901-1001

Девятьсот первая ночь

Когда же настала девятьсот первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что кот говорил мыши: „Позволишь ли ты мне провести у тебя ночь, а потом я уйду своей дорогой?“ И когда мышь услышала слова кота, она сказала: „Как ты войдёшь в мою нору, когда ты – мой враг по естеству, и пропитание твоё – моё мясо? Я боюсь, что ты меня обманешь, так как это одно из твоих свойств, ибо нет для тебя обета, а ведь сказано: „Не должно доверять прелюбодею красивую женщину, или бедняку, нуждающемуся, деньги, или огню – дрова“. Для меня не обязательно доверять тебе, и сказано: «Вражда по естеству, чем слабее её носитель, тем сильнее“.

И кот ответил мыши потухшим голосом, в наихудшем состоянии: «Поистине, то, что ты высказала из назиданий, правда, и я не порицаю тебя, но прошу отвернуться от былой природной вражды, нас с тобой разделявшей, ибо сказано: „Кто просит сотворённого, тому простит творец его“. Я был прежде тебе врагом, и вот я сегодня прошу тебя о милости. Ведь сказано: „Если хочешь, чтобы твой враг был тебе другом, сотвори с ним Благое“. И я, сестрица, даю тебе клятву и обет Аллаха, что не буду никогда вредить тебе, и к тому же нет у меня на это силы. Доверься Аллаху и сотвори благое – прими мою клятву и мой обет».

И мышь ответила: «Как я приму обет того, с кем у меня утвердилась вражда и кому обычно меня обманывать? Будь наша вражда из‑за чего‑либо, но не из‑за крови, я, право, сочла бы её ничтожной, но эта вражда прирождённая, и сказано: кто доверится своему врагу, тот подобен вложившему руку в пасть ехидны». И кот сказал, исполнившись гнева: «Моя грудь стеснилась, и ослабла моя душа! Я уже в предсмертных муках и скоро умру у твоих дверей, и грех передо мной ляжет на тебя, так как ты можешь меня спасти. Вот моё последнее тебе слово».

И мышь охватил страх перед великим Аллахом, и вошло в её сердце милосердие, и она сказала себе: «Кто хочет от Аллаха великого помощи против своего врага, пусть окажет ему милость и благо. Положусь на Аллаха и спасу этого кота от гибели, чтобы получить за это награду».

И мышь вышла к коту и втащила его к себе в нору волоком, и кот оставался у неё, пока не набрался сил, не отдохнул и не поправился немного. И он горевал о своей слабости и о том, что у него пропала сила и мало осталось друзей, а мышка жалела его и успокаивала, и подходила к нему, и бегала вокруг него.

Что же касается кота, то он полз по норе, пока не занял выхода, боясь, что мышь выйдет из неё. И мышь захотела выйти и приблизилась к коту, как обычно. И когда она оказалась от него близко, кот схватил её и вцепился когтями и начал её терзать и трясти. И он хватал её зубами, поднимал от земли, и бросал, и бегал за ней, и терзал её, и мучил. И тогда мышь стала звать на помощь, и попросила освобождения у Аллаха, и начала упрекать кота, говоря: «Где обеты, которые ты мне давал, и где клятвы, которыми ты клялся? Таково твоё воздаяние мне за то, что я впустила тебя в мою нору и доверилась тебе? Правду сказал сказавший: „Кто примет обет своего врага, пусть не ждёт для себя спасения“. И сказавший: „Кто вручит себя своему врагу, тот заслуживает гибели“. Но полагаюсь на моего творца: он – тот, кто освободит меня от тебя».

И когда она была в таких обстоятельствах и кот хотел на неё броситься и растерзать, вдруг проходил охотник с хищными собаками, приученными к охоте. И одна из собак прошла над входом в нору и услышала, что в ней большая драка, и подумала, что это лисица рвёт кого‑нибудь. И собака бросилась в нору, чтобы поймать лисицу, и встретила кота, и потянула его к себе. И когда кот попал в лапы собаке, он занялся самим собою и отпустил мышь живой, без единой раны, а что касается его самого, то охотничья собака вынесла его, перерезав ему жилы, и бросила его мёртвым. И оправдались на коте и мыши слова сказавшего: «Кто милует, тот помилован будет в будущей жизни, а кто притесняет, тот притеснён будет немедленно».

Вот что случилось с ними, о царь, и никому не подобает нарушать обет тому, кто ему доверился. А с тем, кто предаёт и обманывает, случится то же, что случилось с котом, ибо как судит молодец, так и судим он будет, а кто обратится к благу, получит награду. Но не печалься, о царь, и пусть не будет тебе это тяжко, ибо твой сын, после несправедливости и притеснения, вернётся к благому поведению. А этот мудрец, что у тебя везирем, Шимас, хотел не скрывать от тебя ничего о том, о чем он тебе намекнул, и это с его стороны правильно, ибо говорится: «Люди, сильнее всего страшащиеся, – самые обширные по уму и больше всех ревнуют о благе».

И тогда царь подчинился, и велел выдать толкователям щедрую награду, и отпустил их, а затем он поднялся и вошёл в свой покой и принялся размышлять об исходе своего дела.

Когда же настала ночь, он пришёл к одной из своих жён (а она была ему всех дороже и милее) и лёг с нею. И когда прошло над ней около четырех месяцев, ноша шевельнулась у неё в животе, и она обрадовалась сильной радостью и уведомила об этом царя, и царь воскликнул: «Оправдался мой сон, к Аллаху взываем о помощи!» И потом он поместил свою жену в самом лучшем покое, оказал ей крайнее уважение, одарил её обильными наградами и наделил её многим, а после этого он позвал одного из слуг и послал его за Шимасом. И когда Шимас явился, царь рассказал ему о том, что его жена понесла, и он радовался и говорил: «Оправдался мой сон, и пришло осуществление надежды! Может быть, окажется, что эта ноша – ребёнок мужеского пола, и будет он наследником моего царства. Что же ты скажешь об этом, о Шимас?» И Шимас промолчал и не произнёс никакого ответа. И царь сказал ему: «Что это, я вижу, ты не радуешься моей радости и не даёшь мне ответа? Узнать бы, не противно ли тебе это дело, о Шимас!» И тут Шимас пал перед царём ниц и сказал: «О царь, – да продлит Аллах твою жизнь! – что пользы ищущему тени под деревом, когда огонь выходит из него, и какая сладость пьющему чистое вино, если он им подавился? Какой прок утоляющему жажду от сладкой холодной воды, если он утонул в ней? Я – раб Аллаха и твой раб, о царь, но сказано: „О трех вещах не подобает говорить разумному прежде их завершения: путешественнику, пока не вернётся он из путешествия, тому, кто на войне, пока не покорил он врага, и женщине носящей, пока не сложит она ношу…“

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот вторая ночь

Когда же настала девятьсот вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Шимас, сказав царю: „О трех вещах не подобает говорить разумному прежде их завершения“, – молвил после этого: „Знай же, о царь, что говорящий о чем‑нибудь, что не завершилось, подобен богомольцу, на голову которого пролилось масло“.

«А какова история богомольца и что с ним случилось?» – спросил царь. И везирь сказал:

«Знай, о царь, что некий человек жил подле одного шерифа из шерифов некоего города, и этому богомольцу полагалась каждый день выдача из надела шерифа: три хлебные лепёшки, немного масла и мёда. А масло в этом городе было дорогое, и богомолец собирал то, что ему доставалось, в кувшин, и наполнил его, и повесил у себя над головой из страха и осторожности. И когда однажды, в одну ночь из ночей, он сидел на постели, держа в руке свой посох, ему пришла мысль насчёт масла и его дороговизны, и он сказал себе: «Мне следует продать все масло, какое у меня есть, и купить на вырученные деньги овцу и разделить владение его с каким‑нибудь феллахом[646]. В первый год она принесёт самца и самку, а на второй год она принесёт самку и самца, и эти овцы будут все время размножаться, принося самцов и самок, пока их не станет много. И тогда я выделю свою часть, и продам из неё, сколько захочу, и куплю землю, и выращу на ней сад, и построю великолепный дворец, и приобрету одежду и платья, и куплю рабов и невольниц. И я женюсь на дочери купца, и устрою свадьбу, какой никогда не бывало, и зарежу животных, и приготовлю роскошные кушанья, и сладости, и варенья, и прочее, и соберу на свадьбу забавников, фокусников и играющих на музыкальных инструментах, и приготовлю цветов, благовонных растений и всяких пахучих трав, и позову богатых и бедных, и учёных, и начальников, и вельмож правления, и всякому, кто чего‑нибудь попросит, то я и дам, и я приготовлю всякие кушанья и напитки. Я пущу глашатая кричать: «Кто чего‑нибудь попросит – получит». И потом я войду к моей невесте, после открывания[647], и буду наслаждаться её красотой и прелестью, и есть, и пить, и веселиться, и скажу себе: «Ты достиг желаемого!» И отдохну от набожности и благочестия. И после этого моя жена понесёт и родит мальчика, и я буду на него радоваться, и устрою из‑за него пиры, и воспитаю его в неге, и научу его мудрости, вежеству и счёту, и сделаю его имя известным среди людей. Я буду похваляться им между устраивающими собрания и стану побуждать его к приятному, – а он не будет прекословить мне, – и удерживать его от мерзостей и порицаемого, и наставлять его в благочестии и творении добра. Я буду наделять его роскошными, прекрасными дарами и, если увижу, что он всегда послушен, умножу ему дары праведные, а если увижу я, что он склонился к ослушанию, я опущу на него этот посох».

И он поднял свой посох, чтобы ударить сына, и попал по кувшину с маслом, что был у него над головой, и разбил его, и тут черепки посыпались на богомольца, и масло потекло ему на голову, на одежду и на бороду, и стал он для всех назиданием.

И поэтому, о царь, не подобает человеку говорить о вещи, прежде чем она будет».

«Ты прав в том, что сказал, – молвил царь, – и прекрасный везирь ты, так как высказал истину и посоветовал благое. Стала у меня твоя степень такою, как тебе любо, и всегда будешь ты мне приятен».

И Шимас пал ниц перед Аллахом и перед царём, и пожелал ему вечного счастья, и воскликнул: «Да продлит Аллах твои дни и да возвысит твой сан! Знай, что я ничего от тебя не скрываю, ни в тайном, ни в оглашаемом, и твоё благоволение – моё благоволение, а твой гнев – мой гнев. Нет у меня радости, кроме твоей радости, и я не могу ночью заснуть, зная, что ты на меня гневен, ибо Аллах великий наделил меня всем благом через твои награды мне, и я прошу великого Аллаха, чтобы он охранял тебя своими ангелами и воздал тебе прекрасно при встрече с ним».

И возвеселился тут царь, и затем Шимас поднялся и ушёл от царя. А через некоторый срок жена царя родила мальчика, и пошли к царю вестники и возвестили ему о сыне, и царь обрадовался великою радостью, и поблагодарил Аллаха многою благодарностью, и воскликнул: «Слава Аллаху, который наделил меня сыном после утраты надежды! Он есть заботливый, кроткий к рабам своим!» И потом царь написал всем жителям своего царства, извещая их об этом событии и призывая их в своё жилище. И явились эмиры, начальники, учёные и вельможи царства, подвластные ему, и вот то, что было с царём.

Что» же касается его сына, то от радости ему ударили в литавры во всем царстве, и жители пришли, чтобы явиться к царю, изо всех краёв, и пришли люди науки, философы, словесники и мудрецы, и вошли все вместе к царю, и каждый достиг места сообразного его сану. А потом царь дал знак семи великим везирям, главой которых был Шимас, чтобы каждый из них говорил, по мере бывшей в нем мудрости, о том, что ему близко, и начал глава их, везирь Шимас, и попросил у царя позволения говорить.

И когда царь позволил ему, он сказал: «Хвала Аллаху, который вызвал нас из небытия в бытие, и пожаловал рабам своим владык из людей справедливых и правосудных во власти, которою их облёк он, и в деяниях праведных, а также в том наделе, который отпустил он, через их руки, их подданным! В особенности таков наш царь, который оживил мёртвые наши земли тем, что пожаловал нам Аллах из благ, и наделил нас, по благости своей, привольной жизнью, покоем и правосудием. Какой царь сделает для жителей своего царства то, что сделал для нас этот царь и в заботе о наших выгодах, о соблюдении наших прав и оказании справедливости одним из нас против других, в малом небрежении нами и исправлении несправедливостей? Милость Аллаха людям в том, чтобы был у них царь, пекущийся о делах их и охраняющий их от врага, ибо крайняя цель врага – покорить своего неприятеля и держать его в руке. Многие люди приводят своих детей к царям как слуг, и пребывают они у них на положении рабов, чтобы отражать от них врага, в нашу же страну не вступали враги во время нашего царя, по великой благодати и большому счастью, которого не могут описать описывающие, ибо оно выше описания. И ты, о царь, заслужил того, чтобы удостоиться сей великой милости, и мы под твоим покровительством и под сенью твоего крыла – да сделает Аллах прекрасной твою награду и да продлит он твой век! Прежде всего неустанно просили мы великого Аллаха, чтобы оказал он нам милость, вняв нам, и сохранил тебя для нас и даровал тебе доброго сына, которым прохладились бы твои глаза, и Аллах (слава ему и величие!) принял наши слова и внял нашей молитве…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот третья ночь

Когда же настала девятьсот третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Шимас говорил царю: „И Аллах великий принял наши слова, и внял нашей молитве, и подал нам помощь близкую, как подал он её рыбам в пруде с водой“. „А какова история рыб и как это было?“ – спросил царь. И везирь сказал:

«Знай, о царь, что был в одном месте пруд с водой, и было там несколько рыб. И случилось с этим прудом, что воды в нем уменьшилось и не осталось её достаточно, чтобы была рыбам польза, и они едва не погибли. И сказали они: „Что‑то будет с нами! Как нам ухитриться и у кого спросить совета о спасении?“

И поднялась одна рыба (а она была больше их по уму и по годам) и сказала: «Нет у нас иной хитрости для спасения, кроме как просить Аллаха. Но поищем совета у рака – ведь он над нами старший. Идёмте к нему и посмотрим, каково будет его мнение, – он более нас сведущ в истинах слова».

И рыбы одобрили её мнение, и все пришли к раку и увидели, что он залёг в своей норе и не знает и не ведает о том, что с рыбами. И рыбы пожелали раку мира и сказали ему: «О господин наш, разве не касается тебя наше дело, когда ты наш правитель и начальник?» И рак сказал им в ответ: «И вам мир! Что с вами такое и чего вы хотите?» И рыбы рассказали ему свою историю и то, что их поразило в убыли воды, и сказали, что когда она высохнет, им придёт гибель. И потом они сказали: «И вот мы пришли к тебе и ожидаем от тебя совета и того, в чем будет спасение, – ты ведь наш старший и более знающ, чем мы».

И рак надолго опустил голову и затем сказал: «Нет сомнения, что у вас недостаток ума, раз вы отчаялись в милости великого Аллаха и в поручительстве его за благополучие всех его тварей. Разве не знаете вы, что Аллах (слава ему и величие!) наделяет своих рабов без счета и что определил он их надел раньше, чем сотворил? И назначил он каждому созданию жизнь ограниченную и надел определённый, по божественному своему могуществу – так как же будем мы нести заботу о чем‑нибудь, когда оно начертано в неведомом? И мнение моё, что нет ничего лучше, чем просьба у великого Аллаха, и надлежит каждому из нас исправить свои помышления перед господом, и в тайном, и в оглашаемом, и взмолиться Аллаху, чтобы освободил он нас и спас от бод, ибо Аллах великий не обманывает надежды того, кто на него уповает, и не отвергает просьбы того, кто ищет к нему близости. И когда направим мы наши обстояельства, исправятся дела наши, и достанется нам полное благо и счастье. И придёт зима, и зальёт Аллах нашу землю по молитве праведника и не разрушит добра тот, кто его воздвигнул. Лучше всего нам терпеть и ждать того, что сделает с нами Аллах. И если постигнет нас смерть, как бывает обычно, мы отдохнём, а если постигнет нас то, что требует бегства, мы побежим и перейдём из нашей земли туда, куда захочет Аллах». И все рыбы подтвердили в один голос: «Твоя правда, о господин наш, воздай тебе Аллах за нас благом». И каждая из них отправилась к себе, и прошло лишь немного дней, и послал Аллах сильный дождь, который наполнил вместилище пруда ещё больше, чем раньше.

Так и мы, о царь, отчаивались, не зная, будет ли у тебя сын, и раз пожаловал Аллах нам и тебе это благословенное дитя, мы просим Аллаха великого сделать его сыном подлинно благословенным и прохладить им твоё око, и сделать его твоим праведным преемником, и наделить нас через него так же, как наделил он нас через тебя. Ибо Аллах великий не обманет того, кто к нему направляется, и не должно никому терять надежду на милость Аллаха».

И затем поднялся второй везирь и пожелал царю мира, и царь ответил ему, сказав: «И с вами мир!»

И этот везирь молвил: «Называется царь царём только тогда, когда одаряет он и действует справедливо, и судит праведно, и проявляет щедрость, и хорошо поступает с подданными, поддерживая законы и обычаи, принятые между людьми, воздавая должное одному в пользу другого, сдерживая пролитие крови и удаляя зло. И должен он славиться отсутствием небрежения к беднякам и помощью высшим и низшим и предоставлять им право должное, чтобы стали все подданные за него молиться и исполнять его веления, ибо нет сомнения, что царь о такими свойствами любим своими подданными и стяжает в дольней жизни величие, а в последней жизни – почёт и благоволение творца её. Мы же, собрание рабов, признаем, о царь, что все, что мы описали, есть в тебе, и так сказано: „Лучшее из дел, чтобы царь был справедливым, лекарь – искусным и учёный – сведущим и поступающим согласно своему знанию“. Теперь мы наслаждаемся этим счастьем, а раньше впали мы в отчаянье, потеряв надежду, что достанется тебе сын, который унаследует твоё царство, но Аллах (да возвысится имя его!) не обманул твоей надежды и принял твою молитву, ради благих твоих мыслей о нем и потому, что вручил ты ему своё дело. Прекрасная надежда – надежда твоя, и сталось с тобою то, что сталось с вороном и змеёй».

«А как это было и какова история ворона и змеи?» – спросил царь. И везирь сказал:

«Знай, о царь, что один ворон жил со своей женой на дереве приятнейшей жизнью. И достигли они времени вывода птенцов (а была пора зноя), и выползла из своей норы змея, и направилась к тому дереву, и, уцепившись за ветки, добралась до гнёзда ворона, и залегла в нем, и пролежала в течение летних дней. И оказался ворон выгнанным, и не находил он никакого выхода и не имел места, где бы прилечь. А когда кончились дни жары, змея ушла в свою нору, и ворон сказал жене: „Поблагодарим великого Аллаха, который спас нас и освободил от этого бедствия, хотя мы и лишились в этом году пищи, но Аллах великий не пресечёт нашей надежды. Поблагодарим же его за то, что он послал нам безопасность и здоровье телесное. Не на кого нам положиться, кроме как на него. И если Аллах захочет и мы доживём до будущего года, Аллах возместит нам наш приплод“.

И когда пришло время вывода птенцов, змея вылезла из своей норы и направилась к дереву, и когда она уцепилась за ветку, чтобы залезть, как обычно, в гнездо ворона, вдруг ринулся на неё коршун и ударил её по голове и разодрал её.

И змея упала на землю, покрытая беспамятством, и приползли к ней муравьи и съели её, и ворон с женой оказались в безопасности и покое, и вывели много птенцов, и поблагодарили Аллаха за своё спасение и за появление детей.

А нам, о царь, надлежит благодарить Аллаха за то, что пожаловал он нам и тебе этого багословенного и счастливого младенца после отчаяния и прекращения надежд. Да сделает Аллах прекрасной твою награду и исход твоих дел!..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда второй везирь кончил свою речь, он заключил её словами. „Да сделает Аллах прекрасной твою награду и исход твоих дел“.

А потом поднялся третий везирь и сказал. «Возрадуйся, о царь справедливый, благу немедленному и награде в будущей жизни, ибо всякого, кого любят люди земли, любят и люди неба. Аллах великий уделил тебе свою любовь и вложил её в сердца жителей твоего царства; ему же благодарность и ему хвала, от нас и от тебя, чтобы умножил он свою милость тебе и нам через тебя. И знай, о царь, что человек не может ничего без веления Аллаха (велик он!), и он есть даритель, и всякое благо у человека к нему восходит. Распределил он блага среди рабов своих, как ему любо. И некоторых одарил он дарами многими, а других озаботил добыванием пищи; и одного сделал он начальником, а другого – не охочим до мирских благ, охочим до Аллаха, ибо он есть тот, кто сказал: „Я вредоносец, пользу приносящий, я исцеляю и насылаю хворь, обогащаю и разоряю, умерщвляю и оживляю: в руке моей – все, и ко мне исход конечный, и надлежит всем людям благодарить его“. И ты, о царь, – из счастливых, пречистых, ибо сказано: „Счастливейший из чистых тот, для кого соединил Аллах блага дольней и последней жизни и кто довольствуется тем, что уделил ему Аллах, и благодарит его за то, что установил он. Тот же, кто преступил меру и искал не того, что определил Аллах для него и против него, подобен дикому ослу с лисицей“.

«А какова их история?» – спросил царь. И визирь сказал:

«Знай, о царь, что одна лисица каждый день выходила из своего логова, чтобы раздобыть себе дневной надел. И она была однажды где‑то в горах, и вдруг день окончился, и лисица пошла обратно. И она увидела другую лисицу, которая шла ей навстречу, и одна начала рассказывать другой, как она растерзала свою добычу, и она говорила: „Вчера мне попался дикий осел. Я была голодна – три дня не ела – и обрадовалась и поблагодарила великого Аллаха, который послал мне этого осла. И потом я взяла его сердце, и съела его, и насытилась. И я вернулась в моё логово, и прошло три дня, и я не нашла никакой еды, и все‑таки я до сих пор сыта“.

И лисица, услышав эту историю, позавидовала сытости другой лисицы и сказала себе: «Обязательно поем сердца дикого осла!» И она не ела несколько дней, так что отощала и едва не умерла, и сократились её поиски и усердие, и она залегла в своём логове. В один из дней она была в логове, и два охотника проходили мимо, направляясь на охоту. И им попался дикий осел, и они весь день гонялись за ним. И потом один из них метнул раздвоенную стрелу с зубом, и стрела попала в осла, и вошла ему внутрь, и, достигнув его сердца, убила его перед норой лисицы. И охотники подошли к ослу, и нашли его мёртвым, и вытащили стрелу, которая попала ему в сердце, но вышло только древко, а раздвоенный наконечник стрелы остался в брюхе дикого осла. И когда наступил вечер, лисица вышла из своего логова, стеная от слабости и голода, и увидела дикого осла, который валялся у входа в её нору. И лисица обрадовалась сильной радостью, так что едва не взлетела от радости, и воскликнула: «Хвала Аллаху, который облегчил мне удовлетворение желания! Я и не надеялась, что добуду дикого осла или что‑либо другое. Может быть, это Аллах свалил его и пригнал к моей норе».

И затем лисица прыгнула на осла, разодрала ему брюхо и, засунув туда голову, стала искать его сердце, и наконец она нашла его и, схватив ртом, проглотила. И когда сердце оказалось у неё в горле, зубец стрелы залепился за кость её шеи, и лисица не могла ни проглотить сердце, ни вытолкнуть его из горла. И она убедилась в своей гибели и сказала: «Поистине, не следует твари искать для себя чего‑либо сверх того, что определил ей Аллах! Если бы я удовлетворилась тем, что определил мне Аллах, я бы не пришла к гибели».

Поэтому, о царь, следует человеку быть довольным тем, что определил ему Аллах, благодарить его за милости и не прекращать надежду на своего владыку. Вот и тебя, о царь, за благие твои намерения и свершение блага наделил Аллах сыном, после утраты надежды, и мы просим Аллаха великого, чтобы наделил он его долгой жизнью и постоянным счастьем и сделал бы его благословенным преемником, исполняющим, вслед тебе, твой обет, после долгой твоей жизни».

И потом встал четвёртый везирь и сказал: «Поистине, царь, если ты разумен и сведущ в главах мудрости…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятая ночь

Когда же настала девятьсот пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что четвёртый везирь, встав, сказал: «Поистине, царь, когда он разумен и сведущ в главах мудрости, законах и науке об управлении и притом праведен в намерениях, справедлив к подданным, уважает тех, кого надлежит уважать, почитает тех, кому подобает почтение, прощает, когда возможно, если неизбежно это, охраняет властителей и подвластных, облегчает их бремя, награждает их, бережёт их кровь, прикрывает их срамоту и исполняет данные им обеты, – тот царь достоин счастья в дольней жизни и в последней, ибо это оберегает его от подданных и помогает ему утвердить свою власть и одолеть врагов и достигнуть желаемого, при увеличении милости к нему Аллаха и поддержке его в благодарении ему и получении его покровительства. А если царь противоположен этому, то всегда пребывает он в испытаниях и бедствиях, вместе с жителями своего царства, так как он притесняет и близкого и далёкого, и бывает с ним то, что было с царевичем‑странником.

«А как это было?» – опросил царь. И везирь сказал: «Знай, о царь, что был в странах Запада царь, притеснявший в своём приговоре, несправедливый, своенравный насильник, пренебрегавший защитой своих подданных и всех, кто входил в его царство. И не входил в его царство никто без того, чтобы наместники царя не отнимали у него четырех пятых его имущества, оставляя ему одну пятую, не более. И определил Аллах великий так, что был у этого царя сын, счастливый, поддержанный Аллахом. И когда сын увидел, что обстоятельства земной жизни не в порядке, он оставил её и ушёл, с малых лет, странствовать, поклоняясь великому Аллаху, и отказался от сей жизни и того, что в ней есть, и вышел, повинуясь Аллаху великому, и начал странствовать по степям и пустыням, и заходил в города. И в какой‑то день вошёл он в свой город, и когда он остановился около сторожей, те схватили его и обыскали, но не увидели с ним ничего, кроме двух одежд – одной новой, другой старой, и отняли у него новую одежду и оставили ему старую, после унижений и оскорблений.

И царевич начал жаловаться и говорить: «Горе вам, о притеснители! Я человек бедный, странствующий, и какая может быть вам польза от этой одежды? Если вы мне её не отдадите, я пойду к царю и пожалуюсь ему на вас!» И сторожа, в ответ ему, сказали: «Мы сделали эго по приказанию царя, и что тебе вздумалось сделать, то делай».

И странник пошёл и, дойдя до владений царя, хотел войти, но привратники помешали ему, и он отошёл назад и сказал про себя: «Мне не остаётся ничего иного, как подождать царя, когда он выйдет, и пожаловаться ему на моё положение и на то, что меня поразило». И когда он был в таком положении и ожидал выхода царя, он вдруг услышал, что один из солдат рассказывает о нем. И он понемногу стал приближаться, пока не остановился напротив ворот, и не успел он опомниться, как царь уже выходит. И странник пошёл рядом с ним, и пожелал ему удачи, и рассказал, что ему выпало в его городе от сторожей, и пожаловался на своё положение. Он рассказал царю, что он – человек из людей Аллаха, отказавшийся от дольней жизни, и что он вышел, ища благоволения Аллаха великого, и начал странствовать по земле, и всякий, к кому он приходил из людей, благодетельствовал ему как мог. И он входил во всякий город и во всякое селение, будучи в таких обстоятельствах.

«И когда я входил в этот город, – говорил он, – я надеялся, что его жители сделают со мной то же, что они делали с другими странниками, но твои подчинённые преградили мне дорогу и отняли мою новую одежду и измучили меня побоями. Обдумай же моё дело, возьми меня за руку и вызволи мою одежду, и я не останусь в этом городе ни одного часа».

И несправедливый царь, в ответ ему, сказал: «Кто посоветовал тебе войти в этот город, когда ты не знал, что делает его царь?» И странник ответил: «После того как я получу мою одежду, делай со мной что хочешь». И когда несправедливый царь услышал от странника такие слова, произошла перемена его состава[648], и он воскликнул: «О глупец, мы отняли у тебя одежду, чтобы ты унизился. А раз ты поднял передо мной такой крик, я отниму у тебя душу».

И он велел заточить странника, и тот, войдя в тюрьму, стал сетовать, что от царя последовал такой ответ, и укорять себя за то, что он не оставил этого дела и не сохранил свою душу. А когда наступила полночь, странник встал на ноги и помолился продлённой молитвой и сказал: «О Аллах, ты есть судья справедливый, и ты знаешь моё состояние и то, как сложилось моё дело с этим царём притесняющим. И я, твой обиженный раб, прошу, чтобы, по изобилии твоей милости, ты спас меня из рук этого несправедливого царя и низвёл на него твоё отмщение, ибо ты не пренебрегаешь обидой всякого обидчика. И если ты знаешь, что он меня обидел, низведи на него твою месть этой ночью и опусти на него твоё наказание, ибо твой суд справедлив и ты помощник всех опечаленных, о тот, кому принадлежит могущество и величие до конца века!»

И когда тюремщик услышал молитву этого несчастного, все его члены охватил страх, и когда он был в таком состоянии, вдруг в том дворце, где был царь, загорелся огонь и сжёг все, что там было, даже ворота тюрьмы, и не спасся никто, кроме тюремщика и странника. И странник пустился в путь и пошёл вместе с тюремщиком, и они до тех пор шли, пока не достигли другого города, а что касается города несправедливого царя, то он сгорел до конца из‑за жестокости его царя.

Мы же, о счастливый царь, – мы и вечером и утром молимся за тебя и благодарим Аллаха великого за его милость в твоём существовании, доверяясь твоей справедливости и благим поступкам. И была у нас большая забота из‑за отсутствия у тебя сына, который наследовал ты твоё царство, – мы боялись, что окажется над нами, после тебя, другой царь, а теперь Аллах пожаловал нас, по своему великодушию, и прекратил нашу заботу и привлёк к нам радость существованием этого благословенного мальчика. И мы просим Аллаха великого, чтобы он сделал его праведным преемником и наделил его славой, и вечным счастьем, и постоянным благом».

И затем поднялся пятый везирь и сказал: «Да будет благословен Аллах великий…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестая ночь

Когда же настала девятьсот шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что пятый везирь сказал: „Да будет благословен Аллах великий, наделяющий праведными дарами и драгоценными наградами. А затем – мы уверились, что Аллах оказывает милость тем, кто его благодарит и охраняет его веру. И ты, о царь счастливый, прославлен этими высокими добродетелями и справедливостью и творишь правый суд меж твоих подданных так, как угодно великому Аллаху. И поэтому возвысил Аллах твой сан, и осчастливил твои дни, и подарил тебе этот добрый подарок – то есть это счастливое дитя, после утраты надежды, и охватила нас поэтому радость вечная и веселье непрерывающееся, так как были мы прежде сего в великой заботе и сильном огорчении из‑за отсутствия у тебя сына, и размышляли мы о том, сколько в тебе заключается справедливости и кротости к нам, и боялись, что определит тебе Аллах смерть, и не будет никого, кто бы был тебе преемником и унаследовал бы после тебя царство, и разойдутся наши мнения, и возникнет между нами раскол, и станется с нами то, что сталось с вороном“.

«А какова история ворона?» – спросил царь. И везирь, в ответ ему, сказал:

«Знай, о счастливый царь, что была в одной из степей широкая долина, и были там каналы, деревья и плоды, и птицы прославляли там Аллаха, единого, покоряющего, творца ночи и дня, и были среди птиц вороны, и жили они приятнейшей жизнью. И был предводителем и судьёй между ними ворон, кроткий к ним и заботливый, и были они с ним безопасны и спокойны, и столь прекрасно было меж них устроение, что ни одна из птиц не могла их одолеть. И случилось, что предводитель их преставился, и пришло к нему дело, определённое для всех тварей, и опечалились о нем птицы великой печалью, и усилилась их печаль оттого, что не было среди них никого, ему подобного, кто бы встал на его место. И собрались они все и стали, советоваться меж собою о том, кто встанет над ними, чтобы был он праведным. И одни выбрали ворона и сказали: „Этот годится, чтобы быть царём над нами“. А другие не согласились и не захотели его. И возник между ними раскол и спор, и увеличилась среди них смута, а потом наступило у них соглашение, и они договорились, что проспят эту ночь, и никто из них не вылетит на другой день спозаранку, чтобы искать пропитания, но все дождутся утра. И когда встанет заря, они соберутся в одном месте и посмотрят, какая птица взлетит раньше. И сказали они: „Это будет та, которой повелел Аллах быть над нами, и она – наш избранник на царство! Мы сделаем её нашим царём и вручим ей власть над нами“. И все птицы согласились на это, и дали друг другу такое обещание, и условились соблюдать этот обет.

И когда они были в таких обстоятельствах, вдруг поднялся сокол, и они сказали ему: «О отец блага, мы выбрали тебя над нами правителем, чтобы рассматривал ты наши дела». И сокол согласился на то, что они сказали, и ответил: «Если захочет Аллах великий, будет вам от меня большое благо».

И после того как птицы поставили его над собою, сокол, каждый день, когда вылетал на добычу и вылетали вороны, ловил одну из них наедине, и ударял её, и съедал её мозг и глаза, и бросал остальное, и он делал это до тех пор, пока птицы не догадались об этом, и увидели они тогда, что большая часть их погибла, и убедились в своей гибели. И они стали говорить друг другу: «Что нам делать! Большинство из нас погибло, и мы поняли это только тогда, когда погибли из нас старейшие. Нам следует беречь наши души!» И на следующее утро птицы убежали от сокола и разлетелись.

И мы теперь опасались, что случится с нами подобное этому и окажется над нами другой царь, но Аллах послал нам это благодеяние и обратил твоё лицо к нам, и ныне мы уверены, что будет добро и жизнь в единении, и безопасность, и верность, и благополучие на родине. Да будет же благословен Аллах великий, хвала ему и благодарность и благое восхваление, и да благословит Аллах царя к нас, его подданных. Да наделит он нас и его счастьем величайшим и да сделает его счастливым в жизни и твёрдым в усердии».

И потом поднялся шестой везирь и сказал: «Да поздравит тебя Аллах, о царь, наилучшим поздравлением в дольней жизни и в будущей! Сказаны были прежде слова древних: „Кто молится, постится и соблюдает права родителей и справедлив в приговоре своём, – встретит господа к себе милостивым“. Ты был сделан над нами властителем и поступал справедливо и был счастлив при этом в начинаниях, и мы просили Аллаха великого, чтобы сделал он обильным воздаяние тебе и вознаградил тебя за твою милость. Ты слышал, что говорил этот мудрец о наших опасениях лишиться счастья, если не будет царя или будет другой царь, не такой, как этот, и увеличатся среди нас после него разногласия, и наступит беда из‑за разногласий наших. И если дело таково, как мы сказали, надлежит нам обратиться к великому Аллаху с молитвой, – быть может, подарит он царю сына счастливого и сделает его, после него, наследником царства. А затем, после этого, скажу: нередко бывает исход того, что любит человек и желает в жизни, ему неведом, и поэтому не следует человеку просить господа своего о деле, исхода которого он не знает, ибо нередко вред от него к небу ближе, чем польза, и бывает его гибель в том, чего он ищет, и поражает его то, что поразило змеезаклинателя, и его жену, и детей, и домочадцев…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот седьмая ночь

Когда же настала девятьсот седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что шестой везирь говорил царю: „Не следует человеку просить господа своего о деле, исхода которого он не знает, ибо нередко вред от этого к нему ближе, чем польза, и бывает его гибель в том, чего он ищет, и поражает его то, что поразило змеезаклинателя, и его детей, и жену, и домочадцев“.

«А какова история змеезаклинателя, и его детей, и жены, и домочадцев?» – спросил царь. И везирь сказал:

«Знай, о царь, что был один человек змеезаклинателем, и он воспитывал змей, и это было его ремесло. У него была большая корзина, где было три змеи. И каждый день он ходил со змеями по городу, и это было для пего способом добыть свой надел и надел для своей семьи. И под вечер он возвращался домой и потихоньку клал гадов в корзину, а утром брал их и опять шёл с ними по городу. И таков был его обычай, и он не сообщал своим домочадцам о том, что в корзине.

И случилось, что когда змеезаклинатель вернулся, как обычно, домой, его жена спросила его: «Что в этой корзине?» И змеезаклинатель ответил: «А что тебе нужно? Разве припасов у вас не больше, чем много? Довольствуйся тем, что уделил тебе Аллах, и не спрашивай о другом». И женщина промолчала и стала говорить про себя: «Обязательно обыщу эту корзину и узнаю, что в ней есть». И она твёрдо решилась на это, и уведомила своих детей, и накрепко приказала им спросить отца про корзину и приставать к нему с вопросами, чтобы он им рассказал, и тут мысли детей привязались к тому, что в корзине что‑то съедобное. И дети стали каждый день требовать от отца, чтобы он показал им, что в корзине. И отец обещал им, и старался их ублаготворить, и запрещал им об этом спрашивать, и так прошёл некоторый срок, а мать все подстрекала детей, и дети уговорились с матерью, что не станут есть и пить напитка, пока тот не исполнит их просьбу и не откроет корзину.

И змеезаклинатель пришёл однажды вечером со множеством кушаний и напитков и позвал детей есть с ним, но дети отказались прийти к нему и выказали ему гнев. И заклинатель начал уговаривать их хорошими словами и говорил: «Подумайте, чего бы вы хотели, чтобы я принёс вам из еды, питья или одежды?» И дети сказали ему: «О батюшка, мы хотим только, чтобы ты открыл нам эту корзину и мы бы посмотрели, что в ней, а иначе мы убьём себя». – «О мои дети, – ответил им заклинатель, – нет в ней для вас блага, и в том, чтобы её открыть, для вас только вред». И заклинатель стал им грозить и обещал побить их, если они не отступятся от этого. Но в детях усиливался лишь гнев и желание узнать, что в корзине. И тогда их отец рассердился и взял палку, чтобы их побить, и дети разбежались по дому, а корзина стояла тут же, – заклинатель её не спрятал. И пока муж был занят детьми, женщина поспешно открыла корзину, чтобы посмотреть, что в ней, и вдруг змеи выползли из корзины и, ужалив сначала женщину и убив её, стали кружить по дому и губили больших и малых, кроме заклинателя, и заклинатель бросил свой дом и ушёл.

И когда ты обдумаешь это, о счастливый царь, ты поймёшь, что человеку не следует желать ничего, кроме того, в чем не отказывает ему Аллах великий; напротив – пусть успокоится его душа на том, что определил ему Аллах и чего пожелал он. Вот и ты, о царь, – при изобильном твоём знании и превосходном разуме, Аллах прохладил твоё око появлением сына после утраты надежды и успокоил твоё сердце, и мы просим Аллаха великого, чтобы сделал он его одним из халифов справедливых, угодных великому Аллаху и подданным».

И потом поднялся седьмой везирь и сказал: «О царь, я знаю достоверно и убеждён в том, о чем упоминали мои братья, эти везири – учёные и мудрецы, и о чем они говорили в твоём присутствии, о царь, а также в том, что они приписали тебе из справедливости и хороших поступков и чем ты отличаешься от прочих царей, выше которых они тебя сочли, и это часть того, что мы обязаны сделать, о царь. И что до меня, то я скажу: „Хвала Аллаху, который приблизил тебя к своей милости и даровал тебе устроение царства по своему милосердию и помог тебе и нам увеличить благодарность ему, и все это только из‑за твоего бытия. И пока остаёшься ты среди нас, мы не опасаемся притеснения и не стремимся к несправедливости, и никто не может взять над нами верх, несмотря на нашу слабость. Ведь сказано: «Лучшие из подданных те, чей царь справедлив, а худшие из них те, чей царь притеснитель“.

И сказано также: «Жить со львами сокрушающими, но не жить с султаном притесняющим». Да будет же за это хвала Аллаху великому, хвала вечная, так как пожаловал он нам твоё бытие и наделил тебя этим благословенным сыном после того, как ты утратил надежду и далеко зашёл в года, ибо высший дар в дольней жизни – благой сын. Ведь сказано: «У кого нет сына, у того нет потомства и посмертной славы». И тебе благодаря твоей твёрдой справедливости и благим твоим мыслям о великом Аллахе дарован этот счастливый сын, и появился у тебя этот сын благословенный по милости великого Аллаха нам и тебе за хорошие твои поступки и благое терпение. И произошло с тобою то же, что произошло с пауком и ветром».

И царь спросил: «А какова история паука с ветром?..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восьмая ночь

Когда же настала девятьсот восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь спросил везиря: „А какова история паука с ветром?“ – везирь сказал:

«Знай, о царь, что один паук прицепился к воротам, отдалённым и высоким, и сделал себе дом и жил в нем в безопасности. И он благодарил великого Аллаха, который предоставил ему это место и успокоил его страх перед червями. И он прожил таким образом некоторое время, благодаря Аллаха за своё спокойствие и непрерывность надела, но творец решил испытать его, сняв его с места, чтобы посмотреть, какова его благодарность и стойкость. И он наслал на паука сильный восточный ветер, и ветер понёс его вместе с домиком и бросил в море, и волны принесли его на сушу, и он поблагодарил Аллаха великого за спасение и принялся укорять ветер, говоря: „О ветер, зачем ты это со мной сделал и какое досталось тебе благо из‑за того, что ты перенёс меня с моего места сюда? Я ведь был спокоен и безопасен в моем доме на верхушке тех ворот“.

«Прекрати упрёки, – сказал ветер. – Я отнесу тебя обратно и доставлю тебя туда, где ты был прежде». И паук терпел, надеясь, что скоро вернётся на своё место, пока северный ветер не улёгся, не унеся паука обратно. И подул южный ветер, и пронёсся над пауком, и подхватил его, и помчался с ним в сторону того дома. И когда паук пролетал над ним, он узнал его и прицепился к нему.

И мы просили Аллаха, который вознаградил царя за его одиночество и терпение и наделил его этим мальчиком после безнадёжности и великих лет, и не вывел он его из дольней жизни, не наделив его прохладою ока и не одарив его тем, чем он одарён из владычества и власти, и умилосердился Аллах над его подданными и оказал им милость».

И царь воскликнул: «Хвала Аллаху превыше всякой хвалы и благодарение превыше всякого благодарения! Нет бога, кроме него, создателя всякой вещи, который светом своих творений дал нам узнать высоту своего величия! Даёт он власть и владычество, кому пожелает из рабов в своих землях, ибо он забирает из них кого хочет, чтобы сделать его преемником своим и управителем над своими созданиями. И повелевает он ему быть с ними справедливым и правосудным, и соблюдать законы и установления, и поступать согласно истине, и придерживаться в делах подданных того, что любо ему и им любо. И те из владык, которые поступали согласно велению Аллаха, счастья достигли своего и велению господа своего были послушны, и избавит их господь от ужасов дольней жизни и благую награду даст им в жизни будущей, ибо Аллах не губит награды свершающих благое. А те из них, кто поступает не по велению Аллаха, совершают ошибку глубокую, и ослушались они господа своего и предпочли жизнь дольнюю последней; нет у них в жизни дольней дел памятных, и нет им доли в жизни последней, ибо Аллах не даёт отсрочки людям насилия и притеснения, и не пренебрегает он ни одним из рабов. Упомянули везири наши о том, что из‑за справедливости нашей к ним и благих действий наших с ними пожаловал Аллах нам и им свою поддержку в благодарении его, обязательном из‑за великих его милостей, и всякий из них сказал то, что внушил ему Аллах, и далеко зашли они в благодарении Аллаха великого и в прославлении его за его милость и благодеяние. И я благодарю Аллаха, ибо я – всего лишь подневольный раб, и моё сердце – в руке его, и язык мой следует ему, и я доволен тем, что судил он мне и им, что бы ни случилось. И всякий из везирей высказал то, что пришло ему на ум относительно этого мальчика, и упомянули они о возобновлении к нам милости, когда достиг я в летах того предела, где побеждает безнадёжность и слабеет уверенность. Хвала же Аллаху, который спас нас от потери и смены правителей, подобно смене ночи и дня! Было это великой милостью к ним и к нам! Восхвалим же Аллаха великого, который послал нам этого мальчика, услыхав нас и вняв нам, и поставил его наследующим в халифате высокое место. Мы просим, чтобы, по своему великодушию и кротости, он сделал его счастливым в начинаниях, поддерживал бы его в благодеяниях, и был бы он царём и властителем над подданными, поступая согласно справедливости и правосудию, и охранил их от гибельного произвола своей милостью, великодушием и щедростью».

И когда царь окончил говорить, учёные и мудрецы поднялись и пали ниц перед Аллахом, и поблагодарили царя, и поцеловали ему руки, и каждый из них удалился к себе в дом. И тогда царь вошёл в свои комнаты, и увидел мальчика, и призвал на него благо, и нарёк его Вирд‑ханом. И когда прошло из жизни мальчика двенадцать лет, царь захотел обучить его наукам и построил ему дворец в середине города и выстроил в нем триста шестьдесят комнат. Он поместил мальчика в этом дворце и назначил ему трех мудрецов и учёных и велел им не пренебрегать его обучением ни ночью, ни днём и сидеть с ним в каждой комнате один день и стараться, чтобы не было пауки, которой бы они его не обучили, и чтобы стал он во всех науках сведущим. И они должны были писать па дверях каждой комнаты, какой из разных наук они учили в ней мальчика, и докладывать царю каждые семь дней, что он узнал в науках. И мудрецы обратились к мальчику, и начали его обучать, не прерывая занятий ни ночью, ни днём, и не скрыли от него ничего, что знали в науках. И обнаружилась у мальчика острота ума и превосходная сообразительность и способность к восприятию паук, какой не обнаруживалось ни у кого прежде. И учёные докладывали царю каждую неделю о том, чему его сын научился и что он основательно выучил. И царь усваивал при этом прекрасную мудрость и благое вежество, и мудрецы говорили: «Мы никогда никого не видели, кто был бы одарён таким умом, как этот мальчик! Да благословит тебя в нем Аллах, да даст он тебе насладиться его жизнью!»

И когда мальчик завершил срок двенадцати лет, он выучил из каждой науки самое лучшее и превзошёл всех учёных и мудрецов, бывших в его время, и мудрецы привели его к царю, его отцу, и сказали ему: «Да прохладит Аллах твоё око, о царь, этим счастливым сыном! Мы привели его к тебе, после того как он изучил все науки, так что ни один из учёных нынешних времён или мудрец не достиг тою, чего он достиг».

И царь обрадовался сильной радостью, и ещё больше стал благодарить великого Аллаха, и простёрся ниц черёд ним (велик он и славен!), и воскликнул: «Хвала Аллаху за его милости, которые неисчислимы!» И потом он позвал Шимаса, везиря, и сказал ему: «Знай, о Шимас, что мудрецы пришли ко мне и рассказали, что мой сын изучил все науки, и не осталось среди наук науки, которой бы его не научили, так что он превзошёл в этом тех, кто был прежде него. Что же ты скажешь, о Шимас?» И тут Шимас пал ниц перед Аллахом (велик он и славен!), и поцеловал руку царю, и молвил: «Не может яхонт, хотя бы был он в твёрдой горе, не сиять, как светильник, твой же сын – жемчужина, и не мешает ему его юность быть мудрым. Хвала же Аллаху за то, что он даровал ему!

Если захочет Аллах великий, я завтра спрошу его и допрошу о том, что он знает, в собрании, где я соберу для него избранных учёных и эмиров…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девятая ночь

Когда же настала девятьсот девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь Джиллиад услышал слова Шимаса, он приказал остроумным учёным, сообразительным вельможам и искусным мудрецам явиться назавтра в царский дворец, и они все явились, и когда они собрались у дверей царя, тот позволил им войти. А потом явился Шимас, везирь, и поцеловал руки царевича, и царевич поднялся и пал ниц перед Шимасом. И Шимас сказал ему: „Не следует детёнышу льва падать ниц перед кемлибо из зверей, и не подобает, чтобы сочетался свет с тьмою“. – „Когда детёныш льва увидел везиря царя, он пал перед ним ниц“, – сказал царевич. И Шимас молвил. „Расскажи мне, что есть вечное, свободное, что есть его два бытия и что вечно в двух бытиях его?“ И юноша отвечал: „Что до вечного, свободного, то это Аллах (велик он и славен!), ибо он – первый без начала и последний без конца А два бытия его – это жизнь дольняя и жизнь последняя, и вечное в двух бытиях его – блаженство последней жизни“. – „Ты был прав в том, что сказал, – молвил Шимас, – и я принимаю от тебя это, но только я хотел бы, чтобы ты мне сказал, откуда узнал ты, что одно бытие – жизнь дольняя, а другое – жизнь последняя?“ И юноша ответил: „Из того, что дольняя жизнь сотворена, и не возникла она ни из чего сущего, и восходит происхождение её к бытию изначальному, но только она – явление, быстро проходящее, и необходимо в ней воздаяние за дела, а это требует восстановления того, что преходяще. А последняя жизнь – бытие второе“. – „Ты был прав в том, что сказал, – молвил Шимас, – и я принял от тебя это, но только я хотел бы, чтобы ты мне рассказал, откуда узнал ты, что блаженство последней жизни есть то, что вечно в двух бытиях?“

И мальчик ответил: «Я узнал это из того, что последняя жизнь – обитель воздаяния за дела, которую приготовил сущий вечно, без прекращения». И тогда Шимас сказал: «Расскажи мне, кто из людей дольней жизни наиболее достохвален за деяния свои». – «Тот, кто предпочитает последнюю жизнь жизни дольней», – ответил мальчик. «А кто же предпочитает последнюю жизнь дольней?» – спросил Шимас. И мальчик ответил: «Тот, кто знает, что пребывает он в доме уединённом, и создан он только для гибели, и что после гибели он призван к расчёту, и что если бы был кто‑нибудь оставлен в этой жизни навек, навсегда, не предпочёл бы он дольнюю жизнь последней».

«Расскажи мне, существует ли последняя жизнь без жизни дольней?» – молвил Шимас. И мальчик ответил: «У кого нет дольней жизни, у того не будет и жизни последней. Но я считаю, что дольняя жизнь и живущие в ней и исход, к которому они направляются, подобны жителям деревень, которым построил эмир тесный дом и ввёл их т) да и приказал выполнять некую работу, и назначил каждому срок, и приставил к каждому человека. И того из них, кто выполнял то, что было ему приказано, человек, приставленный к нему, выводил из тесноты, а тот, кто не выполнял того, что было ему приказано, когда истекал назначенный срок, бывал наказан. И когда это было так, вдруг начал сочиться из щелей того дома мёд, и когда люди поели этого мёда и отведали его вкуса и сладости, они стали медлить в работе, им назначенной, и кинули её себе за спину и стали терпеть тесноту, в которой пребывали, и горесть, зная о наказании, к которому идут, и удовлетворились той малой сладостью. И человек, к ним приставленный, не оставлял никого из них, когда приходил его срок, и выводил из этого дома. Мы знаем, что дольняя жизнь – обитель, где смущаются взоры, и назначены пребывающим в ней конечные сроки, и тот, кто обрёл малую сладость, существующую в дольней жизни, и занял ею свою душу, будет в числе погибающих, ибо предпочёл он дела дольней жизни жизни последней. А тот, кто предпочитает дела последней жизни жизни дольней и не обращает взора к той малой сладости, будет в числе преуспевающих».

«Я выслушал то, что упомянул ты о делах дольней жизни и последней, – сказал Шимас, – и принимаю от тебя это, но я видел, что обе они властвуют над человеком, и он неизбежно должен удовлетворить их разом, хотя они и различны. И если обратится раб к поискам пропитания, это повредит его душе в месте возвращения, а если обратится он к последней жизни, это повредит его телу, и нет для него пути, чтобы удовлетворить то, что неисходно, разом».

И мальчик ответил: «Кто добывает пропитание в жизни дольней, того укрепляет оно к жизни будущей. Я считаю, что жизнь дольняя и жизнь последняя подобны двум царям – справедливому и несправедливому. Была земля царя несправедливого полна деревьев, плодов и растений, и этот царь не оставлял никого из купцов, не отобрав у него денег и товаров, и они терпели это, так как пользовались плодородием этой земли для пропитания. А что касается справедливого царя, то он послал человека из жителей своей земли, дав ему обильные деньги, и приказал ему отправиться в землю несправедливого царя, чтобы купить там на эти деньги драгоценностей. И человек пустился с деньгами в путь и вступил в эту землю. И сказали царю: „Пришёл в твою землю человек – купец с большими деньгами, и хочет купить здесь на них драгоценностей“. И царь послал за этим человеком, и велел привести его, и спросил: „Кто ты, откуда ты пришёл, кто привёз тебя в мою землю и что тебе нужно?“ И человек ответил: „Я из земли такой‑то и такой‑то. Царь этой земли дал мне денег и приказал купить драгоценностей в твоей земле, и я подчинился его приказанию и пришёл“. – „Горе тебе! – воскликнул царь. – Разве ты не знаешь, что я делаю с людьми моей земли? Я отнимаю у них деньги каждый день. Так как же ты приходишь ко мне с деньгами и находишься на моей земле с такогото и такого то времени?“ – „Из этих денег, – ответил купец, – мне не принадлежит ничего, и они только поручены мне и отданы в мои руки, чтобы я доставил деньги их владельцу“. – „Я не позволю тебе брать пропитание из моей земли, пока ты не выкупишь себя всеми этими деньгами“, – сказал царь…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот десятая ночь

Когда же настала девятьсот десятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь несправедливый сказал купцу, который хотел купить в его земле драгоценностей: „Невозможно, чтобы ты брал в моей земле пропитание, прежде чем выкупишь себя этими деньгами или погибнешь“. И тогда этот человек сказал себе. „Я меж двух царей! Я знаю, что несправедливость этого царя распространяется на всех, кто находится в его земле, Если я его не удовлетворю, будет мне гибель, и пропадут мои деньги – и то и другое неизбежно, – и я не получу того, что мне нужно. А если я отдам ему все деньги, будет мне гибель у царя, владельца денег, – это неизбежно. Нет мне иной хитрости, кроме как отдать царю из этих денег небольшую часть, – я удовлетворю его этим и защищу себя и остальные деньги от гибели. Я буду получать от плодородия этой земли для себя пищу, пока не куплю того, что хочу из драгоценностей, и выйдет, что я удовлетворил царя тем, что я ему дал. Я возьму свою долю из этой земли и отправлюсь к владельцу денег с тем, что ему нужно, и я жду от него такой справедливости и снисходительности, что мне не страшно наказание за деньги, которые взял этот царь, в особенности, если их будет немного“.

И потом купец пожелал царю блага и сказал ему: «О царь, я выкуплю себя и эти деньги небольшой частью их, за время от моего прихода в твою землю и до тех пор, пока я не уйду из неё».

И царь принял от него это и отпустил его идти своей дорогой на год, и этот человек купил на все свои деньги драгоценностей и ушёл к своему хозяину. Справедливый царь – подобие последней жизни, а драгоценности, которые в земле несправедливого царя, – подобие благих дел и поступков праведных. Человек с деньгами – подобие того, кто ищет благ дольней жизни, а деньги, которые у него, – подобие жизни человеческой. И когда я увидел это, я понял, что надлежит тому, кто ищет пропитания в дольней жизни: не пропускать дня, не стремясь к жизни последней. И окажется, что он удовлетворил жизнь дольнюю, получив то, что получил от плодородия земного, и удовлетворил жизнь последнюю тем, что сделал, пока жил, в стремлении к ней».

«Расскажи мне, – молвил Шимас, – тело и душа одинаковы ли в награде и наказании, или присвоено наказание только обладателю страстей и совершающему грехи?»

«Склонность к страстям и прегрешениям, – ответил мальчик, – бывает причиной награды потому, что душа от них замыкается и отворачивается и в них раскаивается. Власть же в руках того, кто творит что хочет, и за противоположность свою различаются вещи. Но пропитание необходимо для тела, а нет тела иначе как с душой, и чистота души – в искренности намерений в земной жизни и в заботе о том, что полезно в последней жизни. Тело и душа – два коня в беге на один заклад, два младенца, вскормленные одной грудью, и два сообщника в делах. Сообразно с намерением – разъяснение общего, и тело с душой – сообщники в деяниях и в награде и наказании.

И подобие этого – в истории слепца и сидня, которых взял один человек, владелец сада, и привёл их в сад и велел им ничего в нем не портить и не совершать в нем дела, для него вредного. И когда созрели в этом саду плоды, сидень сказал слепому: «Горе тебе! Я вижу хорошие плоды, и мне захотелось, но я не могу подойти к ним, чтобы их поесть. Встань ты – у тебя ноги здоровые – и принеси плодов, и мы их поедим». – «Горе тебе», – ответил слепой, – ты мне напомнил о них, когда я о них не думал, а я не могу этого сделать, так как не вижу плодов. Какой же хитростью раздобыть их?»

И когда они так разговаривали, вдруг подошёл к ним надзиратель за садом (а был это человек знающий), и сидень сказал ему: «Горе тебе, о надзиратель! Мне захотелось поесть немного этих плодов, но мы таковы, как ты видишь, я – сидень, а мой товарищ – слепой, ничего не различает. Как же нам ухитриться?» – «Горе вам! – сказал надзиратель. – Разве вы не знаете, что владелец сада взял с вас обещание не посягать ни на что, от чего будет саду порча? Воздержитесь и не делайте этого!» – «Необходимо нам достать эти плоды и съесть их, – сказали калеки. – Скажи нам, какая есть у тебя хитрость?»

И когда надзиратель понял, что они не отказались от своего замысла, он сказал им: «Хитрость в том, чтобы слепой встал и поднял тебя, о сидень, на спину и приблизился с тобой к дереву, плоды которого тебе правятся. И когда вы с ним приблизитесь к дереву, ты сорвёшь с него плоды, какие достанешь». И слепой встал и поднял на себя сидня, и сидень направлял его на верную дорогу, пока он не приблизился с ним к одному дереву. И тогда сидень стал рвать то, что ему нравилось. И это стало у них обычаем, пока они не испортили деревьев, бывших в саду, и вдруг владелец сада пришёл и сказал им: «Горе вам! Что это за поступки? Разве я не взял с вас обещания, что вы не будете ничего портить в саду?» И калеки ответили: «Ты знаешь, что мы не можем ни до чего достать, так как один из нас – сидень и не встаёт, а другой – слепец и не видит того, что перед ним. В чем же наш грех?» – «Может быть, вы думаете, я не знаю, что вы придумали и как испортили мой сад? – сказал владелец сада. – Я как будто вижу, как ты, о слепец, встал и поднял сидня на спину, и он стал направлять тебя на дорогу, и ты принёс его к деревьям».

И потом он взял их, и наказал сильным наказанием, и удалил из сада.

Слепец – подобие тела, так как тело видит только при помощи духа, а сидень – подобие души, у которой пет движения иначе, как с помощью тела, а что до сада, то это подобие деяний, за которые воздаётся рабу; надзиратель же, это подобие разума, который приказывает благое и удерживает от злого. Тело и дух – сообщники в наказании и в награде».

«Ты прав, – сказал Шимас, – и я принял эти твои слова. Расскажи мне, какой из учёных, по‑твоему, всех достойнее хвалы». – «Тот, кто знает об Аллахе и кому Полезно знание его», – сказал мальчик. И Шимас спросил: «А кто это?» И мальчик молвил: «Тот, кто ищет благоволения своего господа и избегает его гнева». – «Кто из них всех выше?» – спросил Шимас. И мальчик ответил: «Тот, кто наиболее сведущ в Аллахе». – «Кто из них наиболее испытан?» – спросил Шимас. «Тот, кто, действуя согласно знанию, был терпелив», – ответил мальчик. И Шимас сказал: «Расскажи мне, кто из них всех мягче сердцем». – «Тот, кто чаще всех готовится к смерти и вспоминает Аллаха и меньше всех надеется, – ответил мальчик, – ибо тот, кто дал доступ к себе ужасам смерти, подобен тому, кто смотрит в прозрачное зеркало: он знает истину, и становится зеркало все прозрачнее и блестящее». – «Какие сокровища самые прекрасные?» – спросил Шимас. И мальчик ответил: «Сокровища неба». – «А какое из сокровищ неба наипрекраснейшее?» – спросил Шимас. И мальчик ответил: «Возвеличение Аллаха и восхваление его». И тогда Шимас спросил: «А какое из сокровищ земли наилучшее?» – «Совершение благого», – ответил мальчик…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот одиннадцатая ночь

Когда же настала девятьсот одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь Шимас спросил царевича: „Какое из сокровищ земли наилучшее?“ – тот ответил: „Совершение благого“. И Шимас молвил: „Ты сказал правду, и я принял эти твои слова. Расскажи мне о трех различных способностях: знании, суждении и разумении, и о том, что соединяет их в себе“. – „Знание, – ответил мальчик, – от изучения, суждение – от опыта, а разумение – от размышления, и место пребывания их и соединение – в разуме. Тот, в ком соединились эти три качества, – совершенен, а тот, кто прибавил к ним боязнь Аллаха, – достиг цели“.

«Ты прав, и я принял от тебя это, – сказал Шимас. – Расскажи мне о знающем, мудром обладателе верного суждения живой сообразительности и превосходного, блестящего разумения – изменит ли его вожделение и страсть в тех его свойствах, о которых упомянул я?»

«Два эти качества, – ответил мальчик, – когда входят в человека, изменяют его знание, рассудок, и суждение, и разумение, и подобен он хищному орлу, который остерегался охоты и пребывал в глубине неба от крайней проницательности. И было это так, и он вдруг увидел человека, который расставлял сети. И когда этот человек окончил расставлять сети, он положил в них кусок мяса. И орёл увидел этот кусок мяса, и одолело его вожделение и страсть, и он забыл о виденных им сетях и злой доле тех, кто попадал в них из птиц, и низринулся из глубины неба, и упал на тот кусок мяса, и запутался в сетях. И когда пришёл охотник и увидел орла в своих сетях, он удивился великим удивлением и воскликнул: „Я расставил свои сети, чтобы попадали в них голуби или подобные им из слабых птиц, но как же попался в сети этот орёл?“

И говорится, что разумный человек, когда побуждают его на что‑нибудь страсть и вожделение, обдумывает последствия этого разумом и защищается от того, что они разукрасили, и разумом покоряет вожделение и страсть. И когда побуждает к чему‑нибудь человека страсть и вожделение, должен он сделать разум подобным всаднику, искусному в верховой езде, – когда он садится на беспокойного коня, он тянет его крепкой уздой, пока конь не выправится и не пойдёт, как всадник хочет. А если он глуп, и нет у него ума, и не имеет он своего суждения, и дела для него неясны, и властвует над ним вожделение и страсти, – он поступает согласно страсти и вожделению и оказывается в числе погибших, и нет среди людей никого хуже его по состоянию».

«Ты прав в том, что сказал, – молвил Шимас, – и я принял от тебя это. Расскажи мне, когда бывает знание полезно и когда разум уничтожает вред страсти и вожделения». – «Когда их обладатель пользуется ими в стремлении к последней жизни, – ответил мальчик, – ибо разум и знание оба полезны, но следует их обладателю пользоваться ими в стремлении к мирским благам лишь в той мере, чтобы добывать этим пищу. И пусть отталкивает он от себя зло здешнего мира и пользуется знанием и разумом для дел последней жизни».

«Расскажи мне, чего наидостойнее придерживаться человеку и чем занимать своё сердце», – сказал Шимас. И мальчик ответил: «Праведными деяниями». – «Если человек так делает, что отвлекает его от промысла? Как же поступать для пропитания, ему необходимого?» – спросил Шимас. «В сутках, – ответил мальчик, – для него двадцать четыре часа, и надлежит ему назначить одну часть их для снискания пропитания и одну часть – для покоя и отдыха, а остальное употреблять на приобретение знания, ибо человек, если он разумен, но нет у него знания, подобен неплодородной земле, на которой нет места для обработки и насаждения растений. Если не подготовить её к обработке и не засадить, не будут на ней плоды полезны, а если подготовить и засадить её, принесёт она плоды прекрасные. Так же и человек без знаний – не будет от него пользы, пока не посажено в нем знание, ибо когда посажено в нем знание, приносит оно плоды».

«Расскажи мне о знании без разума, – каково оно?» – спросил Шимас. И мальчик ответил: «Оно подобно знанию скотины, которая узнала, когда ей время есть и пить и когда ей время бодрствовать, но нет у ней разума». – «Ты был краток, отвечая на это, но я принял твои слова, – ответил Шимас.

Расскажи, как мне должно оберегать себя от султана». – «Не давай ему к себе пути», – ответил мальчик. И Шимас спросил: «Как же могу я не дать ему к себе пути, когда он имеет надо мной власть и поводья моих дел в его руках?» – «Его власть над тобой, – ответил мальчик, – зиждется лишь на том, что ему должно от тебя, и если ты воздал ему должное, нег у него над тобой власти». – «Каковы обязанности визиря перед царём?» – спросил Шимас. И мальчик ответил: «Искренний совет и усердие в тайном и в оглашаемом, Здравое суждение и сокрытие его тайн, и пусть не утаивает везирь ничего, о чем подобает царю быть осведомлённым, и не должен он быть небрежным в том, что возложил на него царь для исполнения его нужд. Пусть ищет он его благоволения всеми способами и избегает гнева его».

«Расскажи мне, как поступает с царём везирь», – спросил Шимас.

И мальчик ответил: «Если ты везирь царя и хочешь быть от него в безопасности, то пусть будет твоё внимание и твоя речь к нему выше того, на что он надеется, и просьба твоя о нуждах пусть будет соразмерна с твоим местом у царя. Берегись поставить себя на место, которого царь не считает тебя достойным, чтобы не казалось это от тебя как бы дерзостью. Если же обманет тебя его кротость и ты поставишь себя на место, которого царь не считает тебя достойным, ты окажешься подобен охотнику, который ловил зверей и сдирал с них шкуру, так как она была ему нужна, а мясо бросал. И лев стал приходить к тому месту и поедать падаль, и когда умножились посещения им этого места, он привык к охотнику и привязался к нему. И охотник стал бросать ему мясо и вытирать руки о его спину, а лев помахивал хвостом в знак удовлетворения. И когда охотник увидел, что лев ему доверяет, и привык к нему, и ему послушен, он сказал про себя: „Этот лев смирился передо мной, и я над ним властвую. Я считаю, что мне следует сесть на него верхом и содрать с него шкуру, как с других зверей“.

И охотник осмелел, и вскочил льву на спину, и запотел овладеть им. И когда лев увидел, что сделал охотник, он разгневался великим гневом и, подняв лапу, ударил охотника, и его кости вонзились ему в кишки. И потом лев бросил охотника под передние лапы и разорвал его в клочки.

Из этого я узнал, что подобает везирю держать себя с царём сообразно тому, каким он видит его поведение, и не быть с ним слишком смелым вследствие превосходства своего суждения, чтобы царь к нему не переменился…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двенадцатая ночь

Когда же настала девятьсот двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что мальчик, сын царя Джиллиада, сказал везирю Шимасу: „Подобает везирю держать себя с царём сообразно тому, каким он видит его поведение, и не быть с ним слишком смелым из‑за превосходства своего суждения, чтобы царь к нему не переменился“. И потом Шимас молвил: „Расскажи мне, чем украшается везирь во мнении царя“. – „Исполнением поручения, которое ему вверено, посредством искреннего совета, здравого суждения и осуществления повелений царя“, – ответил мальчик. И Шимас молвил: „Что касается того, что ты упомянул об обязанности везиря избегать гнева царя и делать то, что вызывает его благоволение, и заботливо выполнять ему порученное, то это дело обязательное. Но расскажи мне, как ухитриться, если царь доволен лишь тогда, когда он притесняет и совершает несправедливости и насилия? Как ухитриться везирю, если он испытан общением с этим жестоким царём? Если он захочет отвратить его от его страстей, вожделений и замыслов, то не сможет этого, а если он последует его страстям и объявит его замыслы хорошими, он понесёт тяжесть этого и станет врагом для подданных. Что ты об этом скажешь?“

И мальчик в ответ ему сказал: «То, что ты упомянул, о везирь, о тяжести и грехе, бывает только тогда, когда везирь следует за царём в совершаемых им ошибках. Но подлежит везирю, когда царь спросит его совета об этом, изъяснить ему путь справедливости и правосудия, и предостеречь его от притеснения и насилия, и осведомить его о том, каково хорошее поведение с подданными, и соблазнить его заключающейся в этом наградой, предостерегая его от наказания, за грехи обязательного. И если царь склонится и обратится к его словам, – желаемое достигнуто, а если нет, – то не останься ничего другого везирю, кроме как расстаться с царём мягким способом, ибо в разлуке – для каждого из них избавление».

«Расскажи мне, – попросил везирь, – каковы обязанности царя перед подданными и каковы обязанности подданных перед царём». И мальчик ответил: «То, что он приказывает, – пусть совершают с чистым намерением и пусть повинуются ему в том, что угодно ему и угодно Аллаху и его посланнику. А обязанности царя перед подданными состоят в охране их имущества и защите их гарема, так же как подданные обязаны оказывать царю внимание и повиновение и не жалеть для него своей души, и воздавать ему обязательно должное, и возглашать ему прекрасную хвалу за справедливость и благодеяния, им оказанные».

«Ты изъяснил мне то, что я тебя спросил об обязанностях царя и подданных, – сказал Шимас. – Расскажи мне, остались ли у царя какие‑нибудь обязанности по отношению к подданным, кроме тех, о которых ты сказал». – «Да, – ответил мальчик, – права подданных над царём более обязательны, чем права царя над подданными, потому что пренебрежение их правами более вредоносно, чем пренебрежение его правами, ибо бывает гибель царя и прекращение его власти и благоденствия только из‑за пренебрежения правами подданных. Кто облачён властью, тому следует не оставлять трех вещей: поддержания порядка в делах веры, поддержания порядка в делах подданных и поддержания порядка в делах управления. И если не оставляет он этих трех вещей, его власть длится».

«Расскажи мне, – молвил Шимас, – как подобает дарю поступать, чтобы поддерживать в порядке дела подданных». И мальчик ответил: «Воздавая им должное, поддерживая их обычаи и пользуясь учёными и мудрецами для того, чтобы их учить, а также оказывал правосудие одному перед другим, оберегая кровь от пролития, не прикасаясь к их имуществу, облегчая их тяготы и укрепляя войско».

«Расскажи мне, – молвил Шимас, – каковы обязанности царя перед везирем». – «Нет у царя обязанностей ни перед кем из людей более непреложных, чем обязанность, лежащая на нем по отношению к везирю, и это вследствие трех особенностей. Во‑первых, из‑за того, что поражает паря, когда бывает мнение везиря ошибочно, и из‑за всеобщей пользы, для царя и для подданных, когда суждение везиря здраво; во‑вторых, потому, что люди знают, сколь прекрасно положение везиря у царя, и подданные смотрят на него глазами почтения, уважения и послушания; в‑третьих, везирь, видя это от царя и от подданных, отклоняет от них то, что им ненавистно, и исполняет то, что им любо».

«Я выслушал все то, что ты мне сказал о свойствах царя, везиря и подданных, и принял это, – сказал Шимас. – Расскажи мне, что надлежит делать, чтобы охранять язык от лжи, глупости, поношения чести и неумеренности в речах». – «Надлежит человеку, – отвечал мальчик, – не говорить ни о чем, кроме блага и милостей, и не произносить слова о том, что его не касается. Пусть оставит он злословие и пусть не переносит речей, которые от кого‑нибудь слышал, к его врагу; пусть не ищет он для друга своего или врага несчастья у султана и пусть не задумывается ни о ком, от кого ожидает блага или опасается зла, кроме Аллаха великого, ибо он, поистине, есть вредоносец, пользу приносящий. Пусть не вспоминает он ни о чьих пороках и не говорит, не зная, чтобы не привязались к нему прегрешения и грех пред Аллахом и ненависть людей. Знай, что слово подобно стреле: когда оно пронзит, никто не может воротить его. Пусть остерегается везирь поручать свою тайну тому, кто её разгласит – нередко постигает его вред от разглашения тайны, когда он уверен, что она сокрыта. И пусть охраняет он тайну от друга больше, чем от врага – поистине, сокрытие тайны для всех людей – исполнение доверенного».

«Расскажи мне, – молвил Шимас, – о добронравии в обхождении с родными и близкими». И мальчик ответил: «Нет покоя сынам Адама иначе как при добром нраве, но следует человеку оказывать родным то, чего они заслуживают, и друзьям то, что им следует».

«Расскажи мне, – сказал Шимас, – как следует обращаться с родными». И мальчик ответил: «Что касается обращения с родителями, то тут нужна покорность, нежность в речах, мягкость в обхождении, уважение и почтение. Что же касается обращения с друзьями, то тут нужен добрый совет, щедрость на деньги, помощь в средствах к жизни и радость их радости, и снисхождение к допускаемым ими ошибкам. И когда друзья увидят это от человека, они будут встречать его самым дорогим, какой есть у них, из советов и не пожалеют для него своей души. Если ты уверен в своём друге, будь с ним щедр на дружбу и оказывай ему помощь во всех его делах…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тринадцатая ночь

Когда же настала девятьсот тринадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь Шимас задал мальчику, сыну царя Джиллиада, предшествующие вопросы и тот дал ему ответ на них, везирь Шимас сказал: „Я считаю, что друзья бывают двух родов: друзья доверенные и Друзья по общению. Что касается друзей доверенных, то им следует то, о чем ты говорил, а я спрашиваю тебя о другом – о друзьях по общению“. – „Что касается друзей по общению, – сказал мальчик, – то ты имеешь от них усладу, доброе обхождение, нежность в словах и прекрасное общение. Не прекращай же этого наслаждения, но отдавай им то, что они отдают тебе, и поступай с ними так, как они поступают с тобой, – будь весел лицом и нежен в словах, и будет твоя жизнь приятна, и слова твои ими приняты“.

«Мы узнали все эти дела, – молвил Шимас. – Расскажи же мне о наделе, назначенном тварям их творцом. Распределён ли он среди людей и животных

каждому спой надел до конца его срока? А если дело обстоит так, то что заставляет ищущего пропитание брать на себя труд в стремлении к тому, что, как он знает, ему неизбежно достанется, если это ему определено, хотя бы он и не брал на себя труда стараться? Если же это ему не определено, то оно ему не достанется, хотя бы и старался он для этого до пределов старания. Оставить ли ему старание и положиться ли на своего господа, дав отдых своему телу и душе?» – «Мы считаем, – сказал мальчик, – что всякому есть определённый надел и назначенный срок. Но ко всякому наделу есть путь и способы. И тот, кто ищет, получает в искании своём отдых, прекратив искание, но вместе с тем искать свой надел необходимо. Ищущие наделы бывают двух родов – они или получают, или лишены его. Отдых получившего бывает из‑за двух обстоятельств: от того, что он получил свой надел, и от того, что исход его стремлений достохвален, а отдых лишённого надела бывает вследствие трех обстоятельств: от готовности искать свой надел, от нежелания быть в тягость людям и от освобождения от ответственности при упрёках».

«Расскажи мне, – сказал Шимас, – каковы способы искать пропитание». И мальчик ответил: «Позволительно человеку то, что дозволил ему Аллах, и запретно то, что запретил ему Аллах (велик он и славен!)».

И прекратилась между ними речь, когда дошли они до этого предела. И затем поднялся Шимас и те из мудрецов, кто присутствовал, и они пали ниц перед мальчиком, и возвеличили его, и восхвалили, и отец прижал его к груди. А затем, после этого, он посадил его на престол царский и воскликнул: «Хвала Аллаху, который наделил меня сыном и прохладил им мои глаза при жизни!»

И потом мальчик сказал Шимасу и тому, кто присутствовал из мудрецов: «О мудрец, знаток духовных вопросов, если даже Аллах открыл мне из знания лишь нечто малое, то я все же понял, какова была твоя цель, когда ты принял от меня ответы, данные мною на то, о чем ты спросил, – все равно, был ли я в них прав, отвечая, или ошибся, – и может быть, ты прочил их ошибки. Я хочу спросить тебя о вещи, для которой слабо моё суждение и узки мои способности, и для описания её бессилен мой язык. Я хочу, чтобы ты разъяснил мне это и не было бы ничего в нем смутно для подобного мне в будущем, как было оно смутно для меня в прошлом. Ибо Аллах, так же как он создал жизнь в воде и силу в пище и исцеление больного в лечении врача, создал исцеление невежды в знании знающего. Прислушайся же к моим словам».

«О, сияющий разумом, знаток праведных вопросов, о ты, чьё достоинство засвидетельствовали все мудрецы. Так как ты разъяснил вещи и разобрал их и прекрасно попадал в цель, отвечая на то, о чем я тебя спросил, – сказал Шимас, – я знаю, что ты спрашиваешь меня о чемнибудь, а сам в толковании этого придерживаешься более правильного мнения и более верных слов, ибо Аллах даровал тебе знание, какого не даровал никому из людей. Расскажи же мне, о чем ты хочешь спросить».

И мальчик сказал: «Расскажи мне о творце (да возвысится его могущество!). Из каких вещей сотворил он все сущее, когда прежде не было ничего. Не видно в сём мире вещи, которая не была бы сотворена из другой вещи. Создатель (да будет он благословен и возвеличен!) может творить вещи из ничего, но так судила воля его, при совершённом его могуществе и величии, чтобы не создавал он вещи иначе как из другой вещи».

И сказал везирь Шимас: «Что касается выделывающих предметы из глины и других ремесленников, то они не могут создать вещь иначе как из другой вещи, ибо они уже сотворены. Что же до творца, который создал мир с таким удивительным искусством, то если ты хочешь узнать, может ли он (да будет благословен и возвеличен!) создать вещи из ничего, продли размышление о разнообразных тварях, – ты увидишь знамения и указа пия, говорящие о совершенстве его могущества и о том, что он может творить вещи из ничего. Больше того, – он создал их из чистого небытия, ибо элементы, которые составляют материю вещей, были чистым небытием. Я разъяснял тебе это, чтобы не был ты в сомнении, и пояснил тебе это знамение ночи и дня. Они следуют друг за другом, и когда уходит день и приходит ночь, день скрывается от нас, и мы не знаем, где его место, а когда уходит ночь с её мраком и ужасом, приходит день, и мы не знаем, где место ночи. Когда же засияет над на ми солнце, мы не знаем, где таится его свет, а когда оно зайдёт, мы не знаем, где место его заката. Подобного этому в деяниях творца (да возвеличится его имя и да возвысится его могущество!) много, и смущается от этого разум проницательных среди сотворённых».

И мальчик сказал: «О мудрец, ты позволил мне узнать о могуществе Аллаха нечто такое, чего нельзя отрицать, но расскажи мне, как создаёт он своих тварей». – «Твари, – ответив Шимас, – сотворены словом Аллаха, которое существовало до века, и им сотворил он все вещи». – «Аллах (да возвеличится его имя и да возвысится его могущество!), – спросил мальчик, – захотел создать твари прежде их существования?» – «По воле своей, – ответил Шимас, – он создал их своим словом. И если бы не было у него речи и наияснейшего слова, твари не существовали бы…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот четырнадцатая ночь

Когда же настала девятьсот четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что мальчик задал Шимасу предшествующие вопросы, и он ответил на них и потом сказал: „О сынок, ни один человек не скажет тебе другого, чем то, что я тебе сказал, иначе как переставив слова, дошедшие до нас в божественных законах, с их мест и отклонив истины от их смысла. Так будет, если ты скажешь, что слову присуща сила (прибегаю к Аллаху от такого верования). Напротив, наши слова об Аллахе (да будет он возвеличен и прославлен!), что он создал твари своим словом, имеют тот смысл, что он (велик он!) один в своей сущности и свойствах, и не означают они, что слово Аллаха имеет власть. Нет, власть – это свойство Аллаха, так же как слово и другие свойства, присущие совершенству, – свойства Аллаха (да возвеличится его сан и да будет прославлена его власть!), и нельзя описать его без его слова, и нельзя описать его слова без него. Аллах (да возвысится хвала ему!) сотворил своим словом всех своих тварей, и без слова своего не сотворил он ничего. Он сотворил все вещи словом своим истинным, и в истине мы сотворены“.

«Я понял относительно творца и величия его слова то, что ты сказал, и принял это, – отвечал мальчик, – но я услышал, как ты говорил, что Аллах сотворил все сущее своим словом истинным, а истинное противно ложному. Откуда же появилось ложное и как возможно его появление наряду с истинным, так что его даже смешивают с истинным, и твари не могут отличить его и нуждаются в разделении того и другого? Возлюбил ли творец (велик он и славен!) это ложное, или оно ему ненавистно? Если ты скажешь, что он возлюбил истинное и в истине сотворил своих тварей и ложное ему ненавистно, то откуда же вошло то, что ненавистно творцу, к тому, что ему любезно, то есть к истине?» – «Аллах, – ответил Шимас, – сотворил человека в истине, и не нуждался человек в раскаянии, пока не вошло ложное к истине, в которой человек сотворён, вследствие власти, которую вложил Аллах в человека, то есть его воли и склонности, именуемой стяжательством. И когда вошло ложное к истине таким образом, оно смешалось с истиной, вследствие воли человека и присущей ему власти и стяжательства, которое являемся частью человека, зависящей от воли, при слабости естества человека. И создал Аллах для него раскаяние, чтобы отвратить им от человека ложное и укрепить его в истине, и сотворил для него наказание, если он будет продолжать придерживаться ложного».

«Расскажи мне, – сказал мальчик, – какова причина появления наряду с истинным ложного и того, что их даже смешивают, и почему подлежит человек наказанию так, что он нуждается в раскаянии?» И Шимас ответил: «Аллах, когда сотворил человека в истине, сделал его любящим истину, и не было для него ни наказания, ни раскаяния. И продолжалось это так, пока не вложил Аллах в человека душу, которая есть одно из совершенств человеческой природы, несмотря на то, что сотворена она склонной к страстям. И возникло из этого появление ложного и смешение его с истиной, в которой сотворён человек, и создан он любящим истину. И когда дошёл человек до этого предела, он совратился с пути истины ослушанием, а кто совратился с пути истины, впадает в ложное». – «Значит, к истине вошло ложное только из‑за ослушания и неповиновения?» – спросил мальчик. И Шимас сказал: «Это так, ибо Аллах любит человека, и от избытка своей любви к нему создал он человека в нем нуждающимся, а это и есть самая истина. Но иногда человек слабеет, по причине склонности души к страстям, и склоняется к неповиновению, тогда переходит он к ложному из‑за ослушания своего господа, которое он совершил, и заслуживает наказания, а удаляя от себя ложное раскаяние и возвращаясь к любви, к истине, он заслуживает награды».

«Расскажи мне, – сказал мальчик, – в чем начало ослушания. Ведь все люди возводят себя к потомкам сыновей Адама, а Аллах создал Адама в истине. Как же навлёк он на себя ослушание и зачем сочеталось ослушание его с раскаянием, после того как была вложена в него душа, чтобы оказалась исходом его дел награда или наказание? Мы видим, что некоторые люди постоянно пребывают в неповиновении, склоняясь к тому, чего не любит Аллах, и расходясь с тем, чего требует основа их создания, то есть с любовью к истине, и достойны гнева своего господа. И видим мы, что другие постоянно хотят ублаготворить своего творца и повиноваться ему и достойны его милосердия и награды. Какова же причина несходства, возникающего между ними?»

И Шимас сказал: «Впервые низошло это ослушание па тварей из‑за Иблиса, которого Аллах (да возвеличится его имя!) создал самым благородным среди ангелов, людей и джиннов. И был Иблис создан в любви и не знал ничего иного, и когда стал он поэтому бесподобен, обуяла его гордыня, тщеславие и высокомерие, и превознесся он над верой и повиновением власти своего творца, и сделал его тогда Аллах ниже всякой твари, и отлучил его от любви, и создал прибежище его душе в ослушании. И узнал Иблис, что Аллах (да возвеличится его имя!) не любит ослушания, и увидал Адама и наполняющую ею любовь и истину и повиновение творцу своему, и его обуяла зависть, и стал он учинять хитрости, чтобы отвратить Адама от истины и сделать его сообщником в ложном, и заслужил Адам наказание из‑за склонности своей к ослушанию, которое украсил ему его враг, и подчинения своим страстям, из‑за которого нарушил он заповедь своего творца вследствие появления ложного. И когда узнал творец (да возвысится хвала ему и да святятся имена его!) слабость человека и быстроту склонности его к врагу и пренебрежение его к истине, создал для него творец, по милосердию своему, раскаяние, чтобы поднялся он благодаря ему из трясины склонности к ослушанию и, надев оружие раскаяния, покорил бы им своего врага Иблиса и его воинство и вернулся бы к истине, в которой он сотворён. И увидел Иблис, что Аллах (да возвысится хвала ему и да святятся имена его!) назначил ему срок определённый, и поспешил он на войну с человеком и учинил с ним разные хитрости, чтобы вывести его из благоволения Аллаха и сделать своим сообщником в гневе Аллаха, которого заслужил он и его воинство. И Аллах (да возвысится хвала ему!) создал в человеке возможность раскаяния и повелел ему придерживаться истины и постоянно пребывать в ней, запретив ему ослушание и неповиновение, и внушил он ему, что есть у него на земле враг, с ним воюющий, который не отступает от него ни ночью, ни днём, и поэтому заслуживает человек награды, если придерживается истины, в любви к которой сотворено его естество, или наказания, если берет над ним верх его душа и склоняет его к страстям…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятнадцатая ночь

Когда же настала девятьсот пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда мальчик задал Шимасу предшествующие вопросы и Шимас ответил ему на них, он сказал: „Расскажи мне, благодаря какой силе могут твари не повиноваться своему творцу, когда пребывает он в крайнем величии, как ты сказал, и не покоряет его ничто, и ничто не выходит из его воли. Разве не думаешь ты, что он властен отвратить своих тварей от такого ослушания и сделать их навсегда приверженными любви?“ – „Аллах великий (да возвысится имя его!) справедлив, правосуден и кроток с теми, кто любит его, – ответил Шимас, – и он сделал ясным для них путь блага и даровал им способность и власть делать то, что они хотят, из благого, и если поступают они несогласно с этим, приходят они к гибели и ослушанию“. – „Если творец сам даровал им эту возможность и они властны делать то, что хотят, то почему не застал Аллах между ними и тем, чего хотят они из ложного, чтобы вновь вернуть их к истине?“ – спросил мальчик.

И Шимас ответил: «Происходит это из‑за великого его милосердия и дивной его мудрости, ибо как был он прежде гневен на Иблиса и не умилосердился над ним, так был он прежде милосерден к Адаму из‑за его раскаяния и простил его после гнева на него». – «Это есть подлинная истина, – сказал мальчик, – ибо Аллах воздаёт каждому по делам его, и нет творца, кроме Аллаха, который властен во всякой вещи».

«Сотворил ли Аллах то, что он любит, и то, что он не любит, или сотворил он лишь то, что любит, и ничего другого?» – спросил он потом. И Шимас сказал: «Он сотворил все вещи, но угодно ему лишь то, что он любит».

«Что это за два разряда вещей: одни из них угодны Аллаху, и обладающий ими заслуживает награды, а другие гневят Аллаха, и нисходит на совершающих их наказание?» – спросил мальчик. И Шимас сказал: «Разъясни мне вопрос об этих двух вещах и сделай так, чтобы я его понял, – тогда я буду говорить тебе». – «Это добро и зло, – ответил мальчик, – вложенные в тело и в душу». – «О разумный, – молвил Шимас, – я думаю, ты знаешь, что добро и зло возникают из дел, которые совершают тело и душа. И добро названо добром, так как в нем благословение Аллаха, а зло названо злом, так как в нем гнев Аллаха. Тебе надлежит знать Аллаха и ублажать его, совершая добро, так как он приказал нам это и запретил нам совершать зло».

И мальчик сказал: «Я думаю, что эти две вещи – то есть добро и зло – совершают пять чувств, известных в человеке, то есть: место вкуса, из которого исходит слово, и слух, и зрение, и обоняние, и осязание. Я хотел бы, чтобы ты осведомил меня, сотворены ли все эти пять чувств для добра или для зла». – «Пойми, о человек, – сказал Шимас, – изъяснение того, о чем ты спросил, ибо это есть ясное доказательство; вложи его в твой разум и напои им твоё сердце. Дело в том, что истинный (да будет он благословен и возвеличен!) создал человека в истине и вложил в него любовь к нему, и не создал он ни одной твари иначе как вышним могуществом, проявляющимся в каждом событии. И нельзя ему приписать (да будет он благословен и возвеличен!) ничего, кроме суда по справедливости и правосудия и благодеяния. Он сотворил человека, чтобы человек его любил, и вложил в него душу, сотворённую со склонностью к страстям, и дал человеку волю, и сделал эти пять чувств причиной блаженства или адского огня». – «А как это?» – спросил мальчик. И Шимас сказал: «Он сотворил язык для речи, руки для работы, ноги, чтобы ходить, зрение, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Он даровал каждому из этих чувств способность и возбудил их к работе и движению, и всякому из них он приказал, чтобы делало оно только угодное Аллаху. И от речи угодна ему правда и воздержание от того, что ей противоположно, и есть от лжи. А от зрения угодно ему обращение взора к тому, что любит Аллах, и воздержание от противоположного, то есть от обращения взора к тому, чего Аллах не любит, как, например, взгляд на страсти. От слуха же ему угодно, чтобы прислушивался он только к истине, заключающейся, например, в проповеди или в том, что в книгах Аллаха, и воздерживался от противоположного, то есть не слушал бы того, что вызывает гнев Аллаха. От рук ему угодно, чтобы они не удерживали того, чем наделил их Аллах, но расходовали это так, как угодно Аллаху, и воздерживались от противоположного, то есть не были бы скупыми и не расходовали бы то, чем наделил их Аллах, на греховное. А от ног ему угодно, чтобы был их бег для их блага, как, например, в стремлении к учению, и чтобы воздерживались они от противоположного, то есть не ходили бы не по пути Аллаха. Что касается остальных страстей, которые проявляет человек, то они исходят из тела по велению духа. И затем скажу, что страсть, исходящая из тела, бывает двоякой: это страсть к размножению и страсть чрева. И в страсти к размножению угодно Аллаху, чтобы была она не иначе как дозволенной, и гневается он, если бывает она запретной. Что же касается страсти чрева, то это – еда и питьё, и угодно Аллаху, чтобы пользовался всякий лишь тем, что Аллах ему дозволил, мало это будет или много, и восхвалял бы Аллаха и благодарил бы его. И гневит Аллаха, если человек берет не принадлежащее ему по праву. И все, что есть иного из установлении об ртом, – ложно. Ты знаешь, что Аллах сотворил все вещи, и угодно ему лишь благое: он повелел каждому члену из членов тела делать то, что он на него возложил, ибо он – знающий, мудрый».

«Расскажи мне, – сказал мальчик, – знал ли заранее Аллах (да возвысится его могущество!), что Адам найдёт средство поесть с дерева, от которого удерживал его Аллах, и случится с ним то, что случилось, и поэтому выйдет он из повиновения к ослушанию?» – «Да, о мудрец, – ответил Шимас, – Аллах великий знал это заранее, прежде чем создал он Адама. Изъяснение и доказательство этого в том, что он раньше предостерегал его от вкушения и осведомлял его, что когда он вкусит от этого дерева, он будет ослушником, и было это от справедливости и правосудия Аллаха, чтобы не было у Адама довода, которым бы он защищался от своего господа. И когда ввергся Адам в пропасть и в оплошность и увеличилась над ним хула и осуждение, продлилось это в его потомстве, после него. И Аллах великий послал пророков и посланников и дал им книги, и они научили нас законам, и изъяснили нам, какие заключаются в них назидания и установления, и изложили их нам подробно, и осветили нам путь, ведущий к благу, и изъяснили, что следует нам делать и от чего следует воздержаться. Нам дана во власть воля, и тот, кто поступает согласно этим правилам, достигнет цели и получит награду, а кто преступил эти правила и поступал не по заповедям, уклонился от цели и потерпел убыток и в той и в другой обители – таков путь добра и зла. Ты знаешь, что Аллах властен во всех вещах, и он создал в нас страсти по своему желанию и воле и приказал нам проявлять их только путём дозволенным, чтобы были они для нас благом, а когда проявляем мы их путём запретным, они оказываются для нас злом. И то, что получаем мы хорошего, – от Аллаха великого, а то, что постигает нас из дурного, – от самих нас, людей сотворённых, – не от творца, и возвысился над этим Аллах возвышением великим…»

И Шахразаду застигло утро, я она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестнадцатая ночь

Когда же настала девятьсот шестнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда мальчик, сын царя Джиллиада, задал везирю Шимасу эти вопросы и тот ответил ему на них, он сказал: „Я понял то, что ты сказал мне о том, что относится к Аллаху великому и что относится к его тварям. Расскажи же мне о деле, удивляясь которому, смущается мой ум: я дивлюсь потомкам сынов Адама и тому, что пренебрегают они последней жизнью и не вспоминают о ней и любят жизнь дольнюю. Они же знают, что оставят её и выйдут из неё униженные“.

«Да, – ответил Шимас. – Ты видишь, как дольняя жизнь изменчива и как обманывает она тех, кто в ней пребывает, и это доказывает, что не вечно для благоденствующего благоденствие и для бедствующего бедствие. Не в безопасности житель здешнего мира от перемен его, даже если властвует он в жизни и блаженствует в ней, – неизбежно изменяются его обстоятельства, и поспешит к нему время перехода, и не должен человек доверять здешней жизни, и не полезен ему её ложный блеск. А раз мы знаем это, мы знаем и то, что в наихудшем состоянии человек, который дал себя обмануть здешней жизни и забыл о жизни последней. И поистине, то благоденствие, которое ему досталось, не уравновесит страха, тягот и ужасов, что постигнут его после ухода из жизни. Мы знаем, – если бы знал раб, что постигнет его при наступлении смерти и при разлуке с окружающими его наслаждениями и благоденствием, он отказался бы от здешней жизни и от того, что есть в ней, и уверены мы, что последняя жизнь лучше для нас и полезнее».

И сказал мальчик: «О мудрец, рассеялся мрак, окутывающий моё сердце, благодаря твоему сияющему светильнику, и ты направил меня на стези, по которым ты шёл, наследуя истине, и вручил мне светоч, при котором я нижу».

И поднялся тут один мудрец из числа присутствовавших и сказал: «Когда наступает время весны, неизбежно зайцу искать пастбища вместе со слоном. Я услышал от гас, в вопросах и толкованиях, вещи, которых, я думаю, никогда не слышал, и призывает это меня к тому, чтобы просить вас кое о чем. Скажите мне, каков лучший дар здешней жизни?» – «Здоровье телесное, надел дозволенный и праведный сын», – ответил мальчик. И мудрец сказал: «Расскажите мне, что есть малое и что есть великое». – «Великое, – ответил мальчик, – есть то, чему подчиняется меньшее, а малое есть то, что подчиняется большему». – «Расскажите мне, – сказал мудрец, – каковы те четыре вещи, в которых едины все твари». – «Твари едины в еде и питьё, в сладости сна, в страсти к женщинам и в предсмертных мучениях», – сказал мальчик. И мудрец спросил: «А каковы три вещи, которых никто не может лишить их безобразности?» – «Это глупость, низость нрава и ложь», – ответил мальчик. И мудрец спросил: «А какая ложь наилучшая, хотя ложь вообще безобразна?» – «Это ложь, которая отводит от лгущего вред и привлекает к нему пользу», – ответил мальчик. И мудрец спросил: «А какая правда безобразна, хотя правда вообще прекрасна?» – «Когда кичится человек тем, что у него есть, и самодоволен», – ответил мальчик. И мудрец спросил: «А что безобразнее всего в безобразном?» – «Когда обольщён человек тем, чего в нем нет», – ответил мальчик. И мудрец спросил: «Кто из людей самый глупый?» – «Тот, у кого нет другого помышления, как о том, что он вкладывает в свою утробу», – ответил мальчик. И Шимас сказал: «О царь, ты наш царь, но мы хотим, чтобы назначил ты своего сына царём после себя, а мы его слуги и подданные».

И тут царь стал побуждать присутствующих мудрецов и людей, чтобы они запомнили то, что слышали от царевича, и поступали согласно этому. И велел он им исполнять приказания своего сына, ибо он назначил его после себя наследником, чтобы был он преемником власти своего отца. И он взял обет со всех жителей царства – мудрецов и витязей, старцев, детей и остальных людей, что у них не будет о нем разногласия и они не нарушат его приказаний.

И исполнилось царевичу семнадцать лет, и царь заболел сильной болезнью, так что приблизился к смерти. И когда понял царь, что смерть спустилась к нему, он сказал своим людям: «Вот болезнь смертельная постигла меня. Позовите ко мне моих близких и моего сына и соберите ко мне жителей моего царства, так чтобы не осталось из них никого, кто бы не явился».

И вышли, и позвали людей близких, и возгласили во всеуслышание людям далёким, и все пришли, и вошли к царю, и спросили его: «Каково тебе, о царь, и чего ты ждёшь для себя от этой болезни?» – «Болезнь моя, – ответил царь, – та болезнь, от которой будет кончина. Пронзила меня стрела, как судил мне Аллах великий, и сейчас для меня последний день из дней земной жизни и первый день из дней последней жизни. Подойди ко мне», – сказал он потом сыну. И мальчик подошёл к нему, плача столь сильным плачем, что едва не промочил его постели, и глаза царя прослезились, и заплакали все, кто присутствовал.

«Не плачь, о сын мой, – сказал царь своему сыну, – я не первый из тех, с кем случилось предопределённое. Это бывает со всем, что сотворил Аллах. Бойся Аллаха и твори благое, чтобы опередило оно тебя у того места, к которому направляются все твари. Не слушайся страсти и занимай душу поминанием Аллаха и стоя, и сидя, и бодрствуя, и во сне и поставь истину у себя перед глазами – вот моё последнее слово тебе и конец…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семнадцатая ночь

Когда же настала девятьсот семнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь Джиллиад дал своему сыну это наставление и назначил ею после себя на царство, мальчик сказал отцу: „Ты знаешь, о батюшка, что я был тебе всегда послушен, хранил твои наставления, исполнял твои приказания и искал твоего благоволения. Прекрасным был ты мне отцом, так как же мне выйти после твоей смерти за пределы того, что тебе угодно? Хорошо воспитав меня, ты меня покидаешь, и я не могу тебя вернуть. Когда я запомню твоё наставление, я буду счастлив, и достанется мне доля величайшая“.

И сказал ему тогда царь (а был он до предела погружён в предсмертные мучения): «О сынок, придерживайся десяти качеств, и даст тебе Аллах из‑за них пользу в дольней жизни и в последней, а именно: когда разгневаешься, – сдерживай гнев, когда будешь испытан, – терпи, когда говоришь, – говори правду, когда обещаешь, – исполняй, когда судишь, – будь справедлив, когда обладаешь властью, прощай. Оказывай почёт твоим военачальникам, милуй врагов и расточай врагам благодеяния и удерживай себя от вреда им. Придерживайся также и десяти других качеств, за которые Аллах наградит тебя среди жителей твоего царства, а именно: когда делишь, – будь справедлив, когда наказываешь по праву, – не злобствуй, когда вступаешь в договор, – будь верен ему, принимай добрый совет, оставь упрямство и заставляй подданных держаться обычаев и установлении похвальных. Будь справедливым судьёй между людьми, чтобы любили тебя и большие и малые и боялся бы тебя гордец и вносящий порчу».

И затем царь обратился к мудрецам и эмирам, которые присутствовали при назначении им своего сына на царство после себя: «Берегитесь ослушаться приказа вашего царя и пренебречь послушанием вашему начальнику, ибо от этого погибнет ваша земля, рассеется ваше единение, пострадает ваше тело и пропадёт ваше имущество, и позлорадствуют тогда ваши враги. Вы знаете, какой обет вы мне дали, и таков же пусть будет ваш обет этому мальчику, и пусть союз, бывший у меня с вами, будет также у вас с ним. Слушайтесь его и повинуйтесь его приказу, ибо в этом польза для ваших обстоятельств, и держитесь с ним того, чего держались со мной, – ваши дела будут в порядке, и благим будет ваше положение. Вот он, ваш царь и ваш благодетель. Конец».

И потом, после этого усилились предсмертные муки царя, и его язык стал коснеть. Он прижал к себе своего сына, поцеловал его и возблагодарил Аллаха, а потом умер, и вознёсся его дух. И стали его оплакивать все его подданные и жители царства. А потом они завернули его в саван и похоронили с почётом, уважением и славой, и вернулись вместе с юношей, и облачили его в царскую одежду, и увенчали его венцом его отца, и надели ему на палец перстень, и посадили его на царский престол.

И шёл с ними мальчик путём своего отца, проявляя кротость и справедливость и оказывая им благодеяния недолгий срок. И затем предстала перед ним земная жизнь и привлекла его своими страстями, и вкусил юноша её услады, и обратился к её утехам. Забыл он клятвы, которыми обязал его отец, и отбросил повиновение родителю своему, и пренебрёг своим царством. И пошёл он путём, на котором была его гибель, и усилилась в нем любовь к женщинам, так что он не мог слышать ни об одной прекрасной женщине без того, чтобы не послать за ней и не жениться на ней. И собрал он женщин число большее, чем собрал Сулейман ибн Дауд, царь сынов Израиля, и каждодневно уединялся с несколькими из них и оставался с теми, с кем уединялся, целый месяц, не выходя от них и не спрашивая о своём царстве и власти и не рассматривая обид подданных, которые ему жаловались, и когда ему писали, он не давал ответа. И когда увидели и узрели, что он решил пренебречь рассмотрением дел и беспечно относится к делам своего правления и делам подданных, люди убедились, что вскоре постигнет их беда.

И показалось это им тяжким, и они обратились друг к другу, наперерыв упрекая себя, и Одни из них сказали другим: «Пойдём к Шимасу, наибольшему из его везирей, расскажем ему наше дело и осведомим его о том, каковы дела этого царя, чтобы он его наставил, а иначе вскоре постигнет нас беда. Поистине, этого царя ошеломила земная жизнь своими усладами и опутала своими узами». И они поднялись, и пришли к Шимасу, и сказали ему: «О учёный мудрец, этого царя ошеломила земная жизнь своими усладами и опутала своими узами, и обратился он к ложному и действует, внося порчу в своё царство. А из‑за порчи царства портится весь народ и идёт наше дело к гибели. И по причине этого мы пребываем месяц и много дней, не видя его, и не исходят от него к нам приказы ни везирю, ни кому‑либо другому, и невозможно доложить ему о нужде, и не рассматривает он приговоров и не заботится об обстоятельствах коголибо из подданных, так как он не думает о них. Мы пришли, чтобы рассказать тебе истину об этих делах, так как ты старше всех нас и совершеннее, и не должно быть бедствия в той земле, где ты пребываешь, ибо ты более всех властен исправить этого царя. Ступай же поговори с ним – может быть, он примет твои слова и вернётся к Аллаху».

И Шимас поднялся, и пошёл, и встретился с тем, до кого мог добраться, и сказал ему; «О превосходный юноша, я прошу тебя испросить мне позволение войти к царю, ибо у меня есть дело, из‑за которого я хочу видеть его лицо, и я расскажу ему о нем и послушаю, что он мне ответит». И юноша в ответ ему сказал: «Клянусь Аллахом, о господин мой, царь уже месяц никому не позволяет входить к себе, и мне тоже, и все это время я не видел его лица. Но я укажу тебе, кто попросит для тебя у него позволения. Схватись за такого‑то прислужника – он стоит у изголовья царя и носит ему кушанье из кухни, – и когда он выйдет на кухню, чтобы взять кушанье, попроси его о том, что тебе нужно – он сделает, как ты желаешь».

И Шимас отправился к дверям кухни и немного посидел, и вдруг подошёл тот прислужник, желая войти в кухню, и Шимас заговорил с ним и сказал: «О сынок, мне хочется встретиться с царём и передать ему слова, которые его касаются. Будь милостив – когда он кончит обед и его душе станет приятно, поговори с ним за меня и возьми мне от него позволение войти к нему, чтобы поговорить с ним о том, что ему подобает слышать». И прислужник отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»

И когда он взял кушанье и отправился с ним к царю, и тот поел, и его душе стало приятно, прислужник сказал ему: «Шимас стоит у дверей и хочет от тебя позволения войти, чтобы осведомить тебя о делах, которые тебя касаются». И царь испугался, и встревожился из‑за этого, и приказал слугам ввести к себе Шимаса…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемнадцатая ночь

Когда же настала девятьсот восемнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь велел слуге ввести к себе Шимаса, слуга вышел к Шимасу и пригласил его войти. И Шимас, войдя к царю, пал ниц перед Аллахом и, поцеловав царю руки, пожелал ему блага. И царь спросил: „Что тебя поразило, о Шимас, что ты потребовал входа ко мне?“ – „Уже долгое время, – ответил Шимас, – я не видел лица царя, моего господина, и я сильно стосковался по тебе, и вот теперь я увидел твоё лицо и пришёл к тебе с речью, которую я изложу тебе, о царь, поддержанный всякой милостью“.

«Говори, что тебе вздумалось», – молвил царь. И Шимас сказал: «Знай, о царь, что Аллах великий наделил тебя таким знанием и мудростью, несмотря на юность твоих лет, какой не наделял никого из царей прежде тебя, и завершил Аллах это для тебя царской властью, и любезно Аллаху, чтобы ты не переходил от того, что он даровал тебе, к иному, по причине ослушания его; не враждуй же с ним сокровищами твоих достоинств – тебе подобает хранить его заповеди и повиноваться его велениям. Я вижу, что за эти немногие дни ты забыл своего отца я его заповеди и отбросил его заветы и пренебрёг его увещаниями и словами, и не дорожишь ты его справедливостью и законами, не помнишь милостей к тебе Аллаха и не отмечаешь их благодарностью». – «Как так и в чем причина этого?» – спросил царь. И Шимас сказал: «Причина этого в том, что ты перестал заботиться о делах твоего царства и о делах твоих подданных, которые возложил на тебя Аллах. Ты обратился к твоей душе и к тому, что она тебе разукрасила из ничтожных страстей здешнего мира, а ведь сказано: польза царства, веры и подданных – вот то, что надлежит царю блюсти. Моё мнение, о царь, что тебе следует хорошенько подумать об исходе твоего дела, и увидишь ты ясный путь, на котором спасение. Не обращайся к усладе ничтожной, преходящей, ведущей к трясине гибели, – тебя постигнет то, что постигло ловившего рыбу».

«А как это было?» – спросил царь. И Шимас сказал: «Дошло до меня, что один рыбак пошёл к реке, чтобы половить в ней, по обычаю, и когда он дошёл до реки и шёл по мосту, он увидел большую рыбу и сказал про себя: „Мне нет нужды оставаться здесь, я пойду и последую за этой рыбой туда, куда она направляется, и захвачу её, и она избавит меня от нужды в ловле на несколько дней“.

И он обнажился, и спустился в воду, и поплыл вслед за рыбой, и течение воды подхватило его и влекло до тех пор, пока он не захватил рыбу и не поймал её. И он оглянулся, и оказалось, что он далеко от берега, и, увидев, куда занесло его течением, рыбак не оставил рыбу и не вернулся, но подверг себя опасности, схватив рыбу обеими руками, предоставил себя току воды. И вода влекла его до тех пор, пока не закинула в пучину водоворота, из которого не мог вырваться никто из попавших в него. И тогда рыбак стал кричать и говорить: «Спасите утопающего!» И подошли люди из сторожей реки и сказали: «Что с тобой и что тебя поразило, что ты вверг себя в эту великую опасность?» – «Я тот, кто покинул ясный путь, на котором было спасение, и обратился к страсти и гибели», – ответил рыбак. И ему сказали: «О такой‑то, как же это ты покинул путь спасения и ввёл себя в погибель? Ты же давно знаешь, что никто из попавших сюда не спасся, что же помешало тебе выбросить то, что было у тебя в руке, и спасаться – ты бы спас свою душу и не впал бы в погибель, из которой нет спасения. А теперь никто из нас не будет тебя спасать от гибели».

И человек пресёк надежду, что будет жить, и бросил то, что было у него в руке и к чему побуждала его душа, и погиб ужасной гибелью.

И я привёл тебе, о царь, эту притчу лишь для того, чтобы ты оставил эти ничтожные дела, которые отвлекают тебя от дел, тебе полезных, и подумал бы о том, что ты обязан делать, управляя подданными и поддерживая порядок в своём царстве так, чтобы никто не видел в тебе порока».

«Что же ты мне прикажешь?» – спросил царь. И Шимас сказал: «Когда наступит завтрашний день и ты будешь здоров и благополучен, позволь людям входить к тебе и рассматривай их дела. Попроси у них прощения и обещай им с своей стороны и благо и хорошие поступки».

«О Шимас, – сказал царь, – ты говорил правильно, и я сделаю то, что ты мне посоветовал, завтра, если захочет Аллах великий».

И Шимас вышел от царя и осведомил людей обо всем, что царь ему говорил, а когда наступило утро, царь вышел из уединения и разрешил людям входить к нему. Он начал просить у них прощения и обещал, что будет делать, что им любо. И все были довольны этим и ушли, и каждый отправился в своё жилище. А потом одна из жён царя, самая им любимая и уважаемая, вошла к нему и увидела, что цвет его лица изменился и он размышляет о своих делах после того, что услышал от старшего своего везиря, и сказала ему: «Что это я вижу, о царь, ты встревожен душой? Жалуешься ли ты на что‑нибудь?» – «Нет, – ответил царь, – но наслаждения, в которые я погрузился, отвлекли меня от моих дел. Отчего стал я так пренебрегать моими обстоятельствами и обстоятельствами подданных? Если я буду продолжать это, скоро выйдет власть из моих рук».

И жена его в ответ ему сказала: «Я вижу, о царь, что ты обмарываешься в твоих наместниках и везирях. Они хотят только досадить тебе и провести тебя, чтобы ты не получал от твоей власти всей сладости и не пользовался бы благоденствием и покоем. Они, напротив, хотят, чтобы ты проводил жизнь, устраняя от них тяготы, и чтобы вся твоя жизнь прошла в трудах и утомлении и стал бы ты подобен тому, кто убил себя ради пользы другого, или сделался бы подобен юноше с ворами».

«А как это было?» – спросил царь. И жена его сказала:

«Говорят, что семеро воров вышли однажды красть, по обыкновению. Они проходили мимо сада, где были свежие орехи, и вошли в этот сад и вдруг увидели молодого мальчика, который стоял перед ними. И они сказали: „О юноша, не желаешь ли ты войти с нами в этот сад, влезть на это дерево и поесть вдоволь орехов и сбросить с него орехи нам?“ И юноша согласился на это…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девятнадцатая ночь

Когда же настала девятьсот девятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда юноша согласился на предложение воров и вошёл с ними, они стали говорить друг другу: „Посмотрите, кто из нас всех легче и моложе, и подымите его“. – „Мы не видим никого тоньше этого юноши“, – сказали воры. И, подняв юношу, они сказали ему: „О юноша, не бери с дерева ничего, чтобы кто‑нибудь тебя не увидел и не причинил тебе вреда“. – „Как же мне сделать?“ – спросил юноша. И воры сказали: „Сядь посреди дерева и качай каждую ветку сильным качанием, чтобы с неё сыпалось то, что висит на ней, а мы будем подбирать плоды, и когда кончится все, что есть на дереве, ты спустишься к нам и возьмёшь свою долю из того, что мы подобрали“.

И юноша забрался на дерево и стал раскачивать ветки, какие видел, и орехи сыпались с них, а воры их собирали. И это было так. И вдруг они увидели, что владелец сада стоит подле них, когда они это делают. «Что вы делаете здесь?» – спросил он. И воры сказали: «Мы ничего не взяли с этого дерева, но мы проходили мимо и увидели на нем этого юношу, и подумали, что он хозяин дерева, и попросили его угостить нас орехами. И он потряс ветки, и с них посыпались орехи, и на нас нет греха». – «А ты что скажешь?» – спросил хозяин юношу. И тот ответил: «Эти люди солгали, а я скажу тебе правду. Мы пришли сюда все вместе, и они велели мне залезть на это дерево и трясти ветки, чтобы орехи с них посыпались, и я послушался их». – «Ты вверг себя в большую беду, – сказал хозяин дерева, – но воспользовался ли ты чем‑нибудь и поел ли сам орехов?» – «Я ничего не съел», – сказал юноша. А хозяин дерева молвил: «Теперь я узнал твою глупость и неразумие. Ты старался погубить свою душу для пользы других. Нет мне против вас пути, – сказал он потом ворам, – уходите своей дорогой». И он схватил мальчика и наказал его.

Таковы и твоя везири и вельможи твоего царства – они хотят погубить тебя для пользы своих дел и сделают с тобой то же, что сделали воры с юношей».

«Истину сказала ты, – молвил царь, – и правдив твой рассказ! Я не выйду к ним и не оставлю наслаждений».

И затем он провёл ночь со своей женой в приятнейшей жизни, пока не наступило утро. А когда наступило утро, везирь поднялся и собрал вельмож царства вместе с теми, кто явился из подданных, и они подошли к дверям царя, радостные и довольные. Но им не открыли дверей, и царь не вышел к ним и не позволил им войти к себе. И они, потеряв надежду, сказали Шимасу: «О достойный везирь и совершённый мудрец, разве не видишь ты, каковы обстоятельства этого ребёнка, малолетнего и малоумного, который прибавил к своим грехам ложь? Посмотри на его обещание тебе, как он его нарушил и не исполни а того, что обещал. Это грех, который ты должен присоединить к его грехам. Мы надеемся, что ты войдёшь к нему второй раз и посмотришь, в чем причина его задержки и отказа выйти. Мы не порицаем такого дела при его дурных качествах, ибо он дошёл до предела чёрствости».

И Шимас отправился к царю и, войдя к нему, сказал: «Мир над тобою, о царь! Как это ты мог обратиться к ничтожной усладе и пренебречь великим делом, о котором тебе следует заботиться, и оказался подобен владельцу верблюдицы, который вырос на её молоке, и так прекрасно было её молоко, что он забывал укрепить её повод. И однажды он начал её доить и не позаботился о поводе. И когда верблюдица почувствовала, что повод отпущен, она вырвалась и умчалась в пустыню. И этот человек лишился молока и верблюдицы, и вред, который он испытал, был больше, чем польза. Подумай, о царь, о том, в чем польза для тебя и для твоих подданных. Не подобает ведь человеку постоянно сидеть у дверей кухни из‑за того, что он нуждается в кушанье, и не следует ему часто сидеть с женщинами из‑за своей склонности к ним, и как ищет человек в кушанье того, что устраняет голод, и в питьё того, что устраняет жажду, так же надлежит человеку разумному из его двадцати четырех часов удовлетворяться каждый день двумя часами в обществе женщин, а остальное время тратить на дела, полезные для него и полезные для его подданных. Пусть не затягивает он пребывания с женщинами и уединения с ними больше, чем на два часа, – в этом вред для его ума и тела, так как женщины не призывают к благому и не указывают пути к нему. Не следует человеку принимать от женщины слова или дела, и дошло до меня, что многие люди погибли из‑за женщин, и один из них – человек, который погиб из‑за пребывания со своей женой, так как он послушался её в том, что она ему велела.

«А как это было?» – спросил царь. И Шимас сказал: «Говорят, что у одного человека была жена, которую он любил, и пользовалась она у него уважением, и он слушался её слов и поступал согласно её суждению. А у него был сад, который он недавно посадил своей рукой, и он ходил туда каждый день, чтобы ухаживать за садом и поливать его. И в один из дней жена его спросила: „Что ты посадил в твоём саду?“ И он ответил: „Все, что ты любишь и хочешь. Я стараюсь хорошо ухаживать за ним и поливать его“. – „Не хочешь ли взять меня и погулять со мной там, чтобы я на него посмотрела, а я помолюсь за тебя праведной молитвой, ибо моя молитва бывает услышана“, – сказала женщина. И её муж молвил: „Хорошо, завтра я возьму тебя“.

И на утро этот человек взял жену с собой и отправился с ней в сад, и они вошли туда. И их увидали двое юношей, и один из них сказал другому: «Этот человек – прелюбодей, а эта женщина – прелюбодейка. Они вошли в этот сад только для того, чтобы прелюбодействовать».

И юноши пошли вслед за ними, чтобы посмотреть, каково будет их дело, и оба они остановились на краю сада, а человек с женой вошёл в сад, и они расположились в нем. И человек сказал своей жене; «Помолись за меня молитвой, которую мае обещала». И его жена ответила: «Я не помолюсь за тебя, пока ты не исполнишь мне нужды, которой желают женщины от мужчин».

«Горе тебе, о женщина! – воскликнул её муж. – Разве того, что я делал дома, недостаточно? А здесь я боюсь позора, и, может быть, это отвлечёт меня от моих дел. Разве ты не боишься, что кто‑нибудь нас увидит?» – «Нам нечего об этом задумываться, – сказала женщина, так как мы не совершаем ничего мерзкого или запретного. А что касается поливки сада, то с этим можно повременить, и ты властен его поливать в какое угодно время».

И она не принимала от него извинений или доводов и приставала к нему, требуя совокупления. И её муж встал и лёг с нею, и когда упомянутые юноши увидели это, они подскочили к ним и схватили их и сказали: «Мы вас не выпустим, потому что вы прелюбодеи, и если мы не упадём на эту женщину, мы донесём о вашем деле». И её муж воскликнул» «Горе вам, – это моя жена, и я – хозяин сада!» Но юноши не стали слушать его слов и подошли к женщине, и та стала кричать и звать своего мужа на помощь, говоря ему: «Не давай этим мужчинам меня опозорить!» И её муж подошёл к ним, зовя на помощь, и один из юношей повернулся к нему и, ударив его кинжалом, убил. И они подошли к женщине и опозорили её…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот двадцати

Когда же наступила ночь, дополняющая до девятисот двадцати, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда юноша убил мужа этой женщины, оба юноши вернулись к женщине и опозорили её.

И мы сказали это тебе, о царь, лишь для того, чтобы ты знал, что не следует человеку слушаться женщины и повиноваться ей в делах и принимать её мнение при совете. Берегись облачаться в одежду неразумения после одежды мудрости и знания и следовать дурному мнению, после того как узнал ты мнение верное и полезное. Не гонись за малым наслаждением, исход которого – порча и которое приводит к убытку, большому, жестокому».

И когда царь услышал это от Шимаса, он сказал ему: «Завтра я выйду к ним, если захочет Аллах великий».

И Шимас вышел к тем, кто был тут из знатных людей царства, и осведомил их о том, что сказал царь. И дошло до той женщины сказанное Шимасом, и она вошла к царю и сказала ему: «Подданные – рабы царя, а теперь я вижу, что ты, о царь, раб твоих подданных, так как ты их боишься и опасаешься их зла, а они хотят испытать твою внутреннюю сущность, и если увидят, что ты слаб, станут презирать тебя, а если увидят, что ты смел, будут тебя бояться. Так поступают дурные везири со своим царём, ибо хитрости их многочисленны, и я изъяснила тебе истину в их кознях. Если ты согласишься с тем, чего они хотят, они отвратят тебя от твоего дела к тому, что им нужно, и непрестанно будут переводить тебя от одного дела к другому, пока не ввергнут тебя в погибель и будешь ты подобен купцу с ворами».

«А как это было?» – спросил царь. И она сказала: «Дошло до меня, что был один купец, у которого было много денег, и он отправился со своим товаром, чтобы продать его в какой‑то город. И, достигнув этого города, нанял себе там дом и поселился в нем. И увидели его воры, которые выслеживали купцов, чтобы красть их имущество, и отправились к дому этого купца, и стали ухитряться, чтобы войти туда, но не нашли пути к нему. И тогда их начальник сказал им: „Я сделаю для вас это дело“.

И он ушёл, и оделся в одежду врачей, и повесил на плечо мешок с какими‑то лекарствами, и начал кричать: «Кому нужен врач?» И дошёл до дома этого купца. И он увидел, что купец сидит за обедом, и спросил его: «Нужен тебе врач?» И купец ответил: «Я не нуждаюсь во враче, но садись, поешь со мной». И вор сел напротив купца и стал есть с ним, а этот купец здорово ел. И вор сказал про себя: «Вот я и нашёл подходящий способ!» И он обратился к купцу и сказал: «Я обязан дать тебе совет из‑за того блага, которое мне от тебя досталось, я не могу утаить от тебя этого совета. Я вижу, что ты человек, который много ест, и это причина болезни твоего желудка. Если ты не поспешишь и не постараешься себя вылечить, болезнь приведёт тебя к гибели». – «Моё тело здорово, и желудок у меня варит быстро, – сказал купец, – и если я хорошо ем, то нет от этого в моем теле болезни, хвала и благодарение Аллаху». – «Это только так тебе кажется, – сказал ему вор, – а я узнал, что внутри тебя скрытая болезнь. Если ты хочешь меня послушаться – лечись». – «А где я найду того, кто знает, как меня вылечить?» – спросил купец. И вор сказал ему: «Целитель – один лишь Аллах, а врач, подобный мне, лечит больного по мере способности». – «Покажи же мне лекарство и дай мне его сколько‑нибудь», – сказал купец. И вор дал ему порошки, где было много мирры, и сказал: «Прими это сегодня вечером».

И купец взял от него порошки, а когда наступила ночь, он принял часть их и увидел, что это мирра, противная на вкус, но ничего не заподозрил. И когда он принял её, то почувствовал в ту ночь в себе лёгкость. А когда наступил следующий вечер, пришёл вор с лекарствами, где было мирры больше, чем в первом, и дал купцу часть их. И когда купец принял, его прослабило ночью, но он вытерпел это и ничего не заподозрил. И когда вор увидел, что купец обращает внимание на его слова и доверяет ему, он убедился, что купец не будет ему прекословить, и пошёл, и принёс убивающее лекарство, и отдал его купцу, и тот взял его у вора и выпил. И когда он выпил это лекарство, то, что было у него в утробе, опустилось вниз, и кишки его порвались, и он наутро сказался мёртвым. И воры пришли и взяли все, что принадлежало купцу.

И я, о царь, рассказала тебе все это лишь для того, чтобы ты не принимал слов этого обманщика – иначе тебя постигнут дела, от которых погибнет твоя душа».

«Ты права, – ответил царь, – и я не выйду к ним». И когда наступило утро, люди собрались и подошли к дверям царя и просидели большую часть дня, пока не отчаялись в том, что он выйдет, а затем они вернулись к Шимасу и сказали: «О философ мудрый и учёный опытный, разве не видишь ты, что этот глупый ребёнок все больше лжёт нам и что отнятие власти из его рук и замена его другим – правильна, ибо наши обстоятельства придут после этого в порядок и исправятся наши дела? Но войди к нему в третий раз и осведоми его о том, что нас удерживают от восстания против него и отнятия у него власти только благодеяния его отца и клятвенные обещания, которые он взял с нас. Завтра мы соберёмся все до последнего, возьмём оружие и разрушим ворота этой крепости. И если он выйдет к нам и сделает то, что нам любо, будет неплохо, а иначе мы войдём к нему и убьём его и отдадим власть в руки другого».

И везирь Шимас пошёл, и вошёл к царю, и сказал ему: «О царь, погрузившийся в страсти и забавы, что ты делаешь со своей душой? Узнать бы, кто подстрекает тебя к этому! Если ты сам навлекаешь на себя беду, то исчезла добродетель, мудрость и чистота, которую мы в тебе знали. О, если бы знать, кто изменил тебя и привёл от разума к глупости, от верности к грубости, от мягкости к чёрствости и от внимания ко мне к пренебрежению мной! Как же это – я три раза наставляю тебя, и ты не принимаешь моего наставления. Я указываю тебе правильные действия, а ты не слушаешься моею указания. Скажи мне, что значит эта небрежность и невнимание и кто подстрекает тебя к этому? Знай, что жители твоего царства собираются войти к тебе и убить тебя и отдать твою власть другому. Есть ли у тебя сила против них всех и можешь ли ты спастись из их рук или оживить свою душу после убиения? Если все это тебе даровано, то ты в безопасности, и нет нужды тебе в моих словах; если же тебе нужна жизнь и власть, то приди в себя, укрепи своё царство и покажи людям силу своей мощи. Выскажи им свои извинения – они хотят вырвать то, что в твоих руках, и передать это другому и решились на неповиновение и ослушание. Доказательство этого то, что они знают, как ты молод годами и предался страстям и забавам, – ведь если камни, которые долго пролежали в воде, вынуть и ударить друг о друга, от них вспыхивает огонь. Твоих подданных – множество, и они сговорились против тебя и хотят передать твою власть другому, и они достигнут того, чего хотят, – твоей гибели, – и будешь ты подобен волку с лисицами…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать первая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь Шимас сказал царю: „И они достигнут того, чего хотят, – твоей гибели, – и будешь ты подобен волку с лисицами“.

«А как это было?» – спросил царь. И Шимас сказал: «Говорят, что несколько лисиц вышли однажды поискать какой‑нибудь еды, и когда они бродили, ища её, они вдруг нашли мёртвого верблюда, И они сказали себе: „Мы нашли то, чем можем прожить долгое время, но мы боимся, что одни из нас станут угнетать других, и сильный обратит свою силу против слабого, и слабые погибнут. Нам следует найти судью, который будет творить суд между нами и назначать нам долю, тогда не будет у сильного власти против слабого“.

И когда они совещались об этом, вдруг подошёл к ним волк, и лисицы сказали друг другу: «Если это соответствует вашему мнению, – назначьте волка судьёй между нами, ибо он сильнее всех, и его отец был раньше над нами султаном. Мы просим Аллаха, чтобы волк был с нами справедлив».

И затем они отправились к волку, и рассказали ему о своём намерении, и сказали: «Мы поставили тебя судьёй над нами, чтобы ты давал каждому из нас ежедневно его пропитание, по мере потребности, и чтобы сильный из нас не угнетал слабого и мы друг друга не погубили». И волк дал своё согласие, и взялся исполнять их дела, и наделил их в этот день вдоволь. А когда настал следующий день, волк сказал себе: «Если я разделю этого верблюда между этими слабосильными, мне не останется ничего, кроме той части, которую они мне назначили, а если я съем его один, они не смогут причинить мне вреда: они ведь сами – добыча для меня и для моих домочадцев. Кто помешает мне взять все себе? Может быть, Аллах предоставит мне этого верблюда без благодеяния с их стороны. Лучше всего, чтобы его присвоил себе я, а её эти лисицы; с этого времени я не буду давать им ничего».

А утром лисицы, по обычаю, пришли к волку просить пищи и сказали: «О Абу‑Сирхан[649], дай нам наше пропитание на сегодняшний день». И волк ответил им: «Не осталось у меня ничего, чтобы дать вам», И лисицы ушли от него в наихудшем состоянии. И потом они сказали: «Поистине, Аллах вверг нас в великую заботу из‑за этого скверного обманщика, который не опасается Аллаха и не боится его, а у нас нет ни силы, ни мощи».

А затем одни из них сказали другим: «Его побудила на это крайность голода: дайте ему сегодня есть, пусть он насытится, а завтра мы пойдём к нему». И наутро лисицы отправились к нему и сказали: «О Абу‑Сирхан, мы поставили тебя над нами, чтобы ты давал каждому из нас пищу и защищал слабого от сильного, и когда пища кончится, старался бы найти нам другую, и мы постоянно были бы под твоей защитой и покровительством. Нас поразил голод, и мы два дня не ели, дай же нам наше пропитание, и ты будешь свободен от ответственности за все то, чем ты распорядился сверх этого».

И волк не дал им никакого ответа, а, напротив, стал ещё более жестоким, и лисицы сказали ему то же самое ещё раз, но он не отступился. И тогда лисицы сказали друг другу: «Нет у нас иной хитрости, кроме как отправиться ко льву. Мы падём перед ним и предоставим верблюда ему, и если он пожалует нам что‑нибудь, это будет от него милостью, а если нет, то он имеет на него больше прав, чем этот скверный».

И они отправились ко льву и рассказали ему, что случилось у них с волком, и затем сказали: «Мы – твои рабы, и мы пришли к тебе, прося защиты, чтобы ты освободил нас от этого волка, и мы станем тебе рабами». И когда лев услышал слова лисиц, его охватила ярость, и он взревновал за Аллаха великого и пошёл с ними к волку. И волк, увидя, что приближается лев, попытался убежать от него, но лев помчался за ним и, схватив его, разорвал на куски и отдал лисицам их добычу.

Из этого мы узнали, что не следует никому из царей пренебрегать делами своих подданных. Прими же мой совет и сочти правдой слова, которые я тебе сказал. Знай, что твой отец перед своей кончиной заповедал тебе принимать добрый совет, и вот последнее моё слово тебе, и конец».

«Я послушаюсь тебя, – сказал царь, – и завтра же, если захочет Аллах, я к ним выйду». И Шимас вышел от царя и рассказал людям, что тот принял его совет и обещал завтра к ним выйти. И когда жена царя услышала эти слова, переданные от Шимаса, и убедилась, что царь обязательно выйдет к подданным, она быстро подошла к царю и сказала: «Как удивляюсь я твоей покорности и повиновению врагам! Разве ты не знаешь, что эти везири – твои рабы? Зачем же ты поднял их на столь великую высоту и позволил им думать, что это они дали тебе власть и возвысили и что это они дали тебе подарки, хотя они не могут причинить тебе ни малейшего ущерба? Ты вправе не смиряться перед ними – это они обязаны смиряться перед тобой и исполнять твои приказания; как же это ты испытываешь перед ними столь великий страх? Ведь говорится: „Если у тебя сердце не как железо, ты не годишься быть царём“. А утих людей обманула твоя кротость, и они осмелели против тебя и отбросили повиновение тебе, хотя они должны быть принуждены к повиновению и вынуждены подчиниться тебе. Если ты поспешишь принять их слова и оставить их в их положении и исполнишь малейшую их нужду против твоего желания, они станут тебе докучать и позарятся на тебя, и сделается это обычаем. Если же ты хочешь меня послушаться, – не возвышай никого из них в сане и не принимай ничьих слов. Не возбуждай в них охоты быть с тобой дерзким, ибо ты станешь подобен пастуху и вору».

«А как это было?» – спросил царь. И она сказала: «Говорят, что был один человек, который пас в степи скот и стерёг его во время пастьбы. И однажды ночью пришёл к нему вор, желая украсть его скотину, и увидел, что пастух стережёт её – не спит по ночам и не отвлекается днём, и этот вор всю ночь старался, но не мог ничего взять. И когда хитрости ему изменили, он пошёл в пустыню и, поймав льва, содрал с него шкуру и набил её соломой, а затем он принёс этого льва и поставил его в степи на высоком месте, чтобы пастух мог его увидеть и как следует рассмотреть. И затем вор пришёл к пастуху и сказал ему: „Лев послал меня к тебе и требует свой ужин из этих овец“. И пастух спросил его: „А где лев?“

И вор сказал: «Подними глаза – вон он стоит».

И пастух поднял голову и увидел изображение льва, и, увидев его, он подумал, что это настоящий лев, и испугался великим испугом…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать вторая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что пастух, увидев изображение льва, подумал, что это настоящий лев, и испугался великим испугом. И его охватил страх, и он сказал вору: „О брат мой, возьми что хочешь, – нет у меня ослушания“.

И вор взял овец, сколько ему было нужно, и ещё больше захотел обмануть пастуха из‑за его сильного страха. И через маленькие промежутки он стал приходить к нему и пугать его, говоря: «Льву нужно то‑то и то‑то, и он намеревается сделать то‑то». И затем брал овец вдоволь, и вор до тех пор вёл себя с пастухом таким образом, пока не сгубил большую часть овец.

И я сказала тебе эти слова, о царь, лишь для того, чтобы этих вельмож твоего царства не обманывала твоя кротость и мягкое обхождение и они бы не зарились на тебя. Здравое суждение говорит, что смерть к ним ближе, чем то, что они хотят с тобой сделать.

И царь принял её слова и сказал ей: «Я принимаю от тебя этот совет и не стану повиноваться их указаниям и не выйду к ним».

И когда наступило утро, собрались везири и вельможи царства и знатные люди (а каждый из них принёс с собой оружие) и отправились к дому царя, чтобы напасть на него и убить его, и облачить властью другого, и, придя к дому царя, они попросили привратника открыть им двери, но тот не открыл им. И они послали принести огня, чтобы сжечь им двери и потом войти. И привратник услышал их слова, и быстро пошёл, и осведомил царя, что люди собрались у дверей, и сказал: «Они просили меня открыть им, но я отказался, и тогда они послали принести огня, чтобы поджечь двери и войти к тебе и убить тебя. Что же ты мне прикажешь?» И царь сказал про себя: «Я ввергнут в величайшую гибель». И послал за той женщиной, и когда она явилась, сказал ей: «Шимас не рассказывал мне ничего такого, что бы не оказалось истиной. Вот пришли избранные и простые люди и хотят убить меня и убить вас, и когда привратник им не открыл, они послали принести огня, чтобы поджечь дом, когда мы в нем. Что ты нам посоветуешь?» – «С тобой не будет вреда, – сказала женщина, – и пусть не ужасает тебя это дело. Теперь время, когда глупцы восстают против своих царей». – «Но что же ты посоветуешь мне сделать и какова хитрость в этом деле?» – спросил царь. И женщина сказала: «По моему мнению, тебе следует повязать голову повязкой и представиться больным, а потом пошли за везирем Шимасом, и он явится к тебе и увидит, в каком ты состоянии. И когда он явится, скажи ему: „Я хотел выйти к людям в сегодняшний день, но мне помешала болезнь. Выйди к людям и расскажи им, что со мной, и скажи им также, что завтра я к ним выйду и буду исполнять их нужды и рассматривать их обстоятельства, чтобы они успокоились и не гневались“. А завтра утром призови десять человек из рабов твоего отца, людей силы и мощи, с которыми ты бы за себя не боялся, и пусть они будут послушны твоему слову и покорны твоему повелению, и скрывают твои тайны, и сохраняют к тебе дружбу. Поставь их подле себя и вели им не давать никому к тебе войти, иначе как одному за одним. И когда кто‑нибудь войдёт, скажи: „Возьмите его и убейте!“ И когда они сговорятся с тобой об этом, вели завтра поставить твой престол в диване и открой двери. Когда люди увидят, что ты открыл двери, их душа успокоится, и они придут к тебе со здравым сердцем и попросят позволения войти. И позволь им входить одному за одним, как я тебе сказала, и сделай с ними что захочешь. Но тебе следует начать с убиения первым из них – Шимаса, начальника, ибо он везирь величайший и обладатель власти. Убей его сначала, а затем убивай остальных, одного за одним, и не оставляй тех, о ком знаешь, что они нарушат обещание тебе, а также тех, чьей ярости ты боишься. Если ты это сделаешь, у них не останется против тебя силы, и ты избавишься от них полным избавлением, и твоя власть будет безраздельна, и будешь ты делать что хочешь. И знай, что нет для тебя хитрости полезнее, чем эта хитрость».

«Это твоё суждение верно, – сказал царь, – и твоё приказание правильно. Я непременно сделаю так, как ты сказала». И он приказал принести повязку и, повязав ею голову, притворился больным, и послал за Шимасом. И когда тот предстал перед ним, сказал ему: «О Шимас, ты знаешь, что я тебя люблю и подчиняюсь твоему суждению, и ты мне словно брат и отец, прежде всех других. Ты знаешь, что я принимаю все, что ты мне приказываешь, и ты приказывал мне выйти к подданным и принимать и судить их, и я убедился, что это твой искренний совет нам, и хотел выйти к ним вчера, но случилось со мной эта болезнь, и я не могу сидеть. До меня дошло, что жители царства недовольны тем, что я не выхожу к ним, и решили совершить со мной дело злое и неподобающее. Они не знают, как я болен. Выйди же к ним, осведоми их о моем состоянии и о том, что со мной, и извинись перед ними. Я последую тому, что они говорят, и сделаю так, как им любо. Исправь это дело и поручись им за меня в этом, а ты ведь советник мой и моего отца, прежде меня, и у тебя в обычае исправлять дела между людьми. Если захочет Аллах великий, я завтра выйду к ним, и, может быть, моя болезнь пройдёт этой ночью по благодати моего доброго намерения и потому, что я задумал людям добро в глубине души».

И Шимас пал ниц перед Аллахом, и призвал на царя благо, и поцеловал ему руку, и обрадовался, и вышел к людям, и рассказал им о том, что услышал от царя.

Он удержал их от того, что они хотели сделать, и осведомил их об извинениях царя и причине его отказа выйти и рассказал им, что царь обещал выйти к ним завтра и что он сделает так, как им любо, и тогда люди ушли в свои жилища…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать третья ночь

Когда же настала девятьсот двадцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Шимас вышел к вельможам и сказал им: „Завтра царь к вам выйдет и сделает так, как вам любо“. И люди ушли в свои жилища, и вот то, что было с ними.

Что же касается царя, то он послал за десятью рабами‑великанами, которых выбрал из великанов своего отца (а это были люди с твёрдой решимостью и сильной яростью), и сказал им: «Вы знаете, какое было вам от моего отца уважение, как он возвышал ваш сан и вам благодетельствовал, оказывая вам милость и почёт. Я поставлю вас, после него, на ступень более высокую, чем прежняя, и осведомлю вас о причине этого, и вы от меня под охраной Аллаха, но я задам вам один вопрос: будете ли вы послушны моему приказу и станете ли скрывать мою тайну от всех людей? Вам будет от меня милость большая, чем вы хотите, если вы исполните моё приказание».

И все десять ответили ему словами, одновременно исходящими из уст, и сказали: «Все, что ты нам прикажешь, о господин наш, мы сделаем и не выйдем из того, что ты нам укажешь, – ты господин наших дел». – «Да облагодетельствует вас Аллах! – ответил царь. – А теперь я вас осведомлю, почему я вас выбрал, чтобы оказать вам ещё больший почёт. Вы знаете, какое уважение мой отец оказывал жителям своего царства и какие он взял с них обеты для меня; и они подтвердили, что не станут нарушать обет мне и перечить моему приказанию, а вы видели, что было вчера, когда они все собрались вокруг меня и хотели меня убить. Я хочу сделать с ними одно дело. Я увидел, что было из‑за них вчера, и решил, что не удержит их от подобного этому ничто, кроме наказания. Мне неизбежно придётся поручить вам тайком убить тех, кого я вам укажу, чтобы отвратить зло и беду от моей страны убиением вельмож и начальников из числа её жителей. А способ к этому вот какой: я сяду завтра на этот престол, в этой комнате, и пусть они входят ко мне, один за одним, и велю им входить в одну дверь и выходить в другую дверь. А вы, все десять, стойте передо мной и внимайте моему знаку, и всякий раз, как кто‑нибудь войдёт, хватайте его, входите с ним в эту комнату, убивайте его и прячьте его тело». – «Внимание твоим словам и повиновение твоему приказу!» – сказали рабы. И тогда царь оказал им милость, и отпустил их, и проспал ночь, а наутро он позвал их и приказал поставить престол, и затем он надел царственные одежды и, взяв в руку книгу суда, приказал открыть двери. И двери открыли, и царь поставил тех десятерых рабов перед собой, и глашатай возгласил: Всякий, у кого есть тяжба, пусть является на ковёр царя!»

И пришли везири, военачальники и царедворцы, и всякий встал сообразно своей степени. И затем царь велел людям входить одному за одним, и везирь Шимас вошёл первый, как подобает великому везирю, и он пошёл и остановился перед царём, и не успел он опомниться, как десять рабов окружили его и схватили и, уведя в ту комнату, убили. И затем рабы принялись за остальных везирей, а потом за учёных, а потом за праведников и стали убивать одного за одним, пока не покончили со всеми. А потом царь призвал палачей и велел им положить меч на тех, кто остался из людей доблестных и ярых, и палачи не оставили в живых никого, в ком видели мужество, и оставили только низких людей и людское отребье, и затем их прогнали, и все они пошли к своим домочадцам. И после этого царь остался наедине с наслаждениями, и отдал свою душу страстям, и стал угнетать, притеснять и обижать так, что опередил злых людей, бывших прежде него.

А в земле этого царя были рудники с золотом, серебром, яхонтами и драгоценными камнями. И все цари соседних земель завидовали, что у него такое царство, и ожидали для него беды. И один из царей сказал себе: «Я получу то, что желаю, и возьму царство из рук этого глупого юноши, вследствие того, что он убил вельмож своего царства, самых доблестных и храбрых людей, бывших в его земле. Сейчас самое время воспользоваться случаем и вырвать то, что у него в руках, ибо он мал и нет у него знания войны. Он не имеет верного мнения, и не осталось у него никого, кто бы направил и поддержал его. Сегодня я открою к нему двери зла, а именно: напишу ему письмо, проявлю презренье и выбраню его за то, что случилось, и Посмотрю, каков будет его ответ».

И этот царь написал ему письмо такого содержания: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! А затем: дошло до меня то, что ты сделал с твоими везирями, учёными и властителями и в какую беду ты себя ввергнул, так что не осталось у тебя мощи и силы, чтобы защититься от тех, кто на тебя нападает, ибо ты перешёл меру и внёс в царство порчу. Аллах дал мне над тобой победу и позволил мне тебя одолеть. Выслушай же мои слова и послушайся моего приказания. Построй для меня неприступный дворец посреди моря, а если не можешь сделать этого, уходи из твоей страны и спасай твою душу. Я посылаю к тебе из дальней Индии двенадцать отрядов, в каждом отряде двенадцать тысяч бойцов, и они войдут в твою страну, разграбят твои богатства, убьют твоих мужчин и уведут в плен твой гарем. И начальником над ними я сделаю Бади, моего везиря, и прикажу ему, чтобы он неотступно осаждал твою землю, пока не возьмёт её. Я приказал слуге, к тебе посылаемому, не оставаться у тебя больше трех дней, и если ты исполнишь мой приказ, то спасёшься, а если нет – я пошлю к тебе тех, о ком сказал».

И затем он запечатал письмо и отдал его гонцу, и тот шёл, пока не достиг города того царя, и, войдя к царю, отдал ему письмо, и когда царь прочитал письмо, его спина ослабла, грудь у него стеснилась, и дело стало для него смутным, и убедился он в своей гибели и не находил никого, чтобы спросить совета или позвать на помощь, и никого, кто бы поддержал его. И он поднялся и вошёл к своей жене, изменившись в лице. И жена его спросила: «Что с тобой, о царь?» И царь сказал: «Я не царь сегодня, а раб царя».

И затем он развернул письмо и прочитал его своей жене. И, узнав его содержание, она принялась плакать и рыдать и разорвала на себе одежды. «Есть ли у тебя какойнибудь план, или хитрость в этом трудном деле?» – спросил её царь. И она сказала: «Какая же может быть у женщин хитрость в войнах? Нет у женщин силы, и нет у них мнения. Сила, мнение и хитрость только у мужчин в делах, подобных этому». И когда услышал от неё царь эти слова, его охватило величайшее раскаяние, печаль и огорчение о том, что он допустил крайность со своими приближёнными и вельможами своего царства…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь услышал от своей жены эти слова, его охватило раскаяние и печаль из‑за того, что он допустил крайность, убив своих везирей и знатных подданных, и ему захотелось умереть раньше, чем исполнится это ужасное известие. И затем он сказал своим жёнам: „Мне выпало от вас то же, что выпало рябчику от черепах“. И жены его спросили: „А как это было?“

И царь сказал: «Говорят, что на одном острове были черепахи и были на этом острове деревья, плоды и реки. И случилось, что однажды рябчик пролетал мимо этого острова, и поразила его жара и усталость. И когда это его измучило, он опустился на том острове, где были черепахи, и, увидев черепах, решил искать у них приюта и остановился подле них. А эти черепахи паслись на краю острова и затем возвращались обратно. И, вернувшись после поисков добычи на своё место, они увидели там рябчика. И он им понравился, и Аллах украсил его в их глазах; и черепахи прославили творца, и полюбили рябчика сильной любовью, и обрадовались ему. И затем они сказали друг другу: „Нет сомнения, что это одна из прекраснейших птиц“. И все они стали ласкать рябчика и искали его близости. И когда рябчик увидел их крайнюю любовь, он почувствовал к ним склонность и подружился с ними, и он летал куда хотел и к вечеру возвращался к ним на ночлег, а когда наступало утро, снова улетал куда хотел.

И это стало у него обычаем, и он провёл так некоторое время, и черепахи почувствовали, что его отлучки повергают их в тоску, и поняли, что они видят его только ночью, а наутро он поспешно улетает, не дав им опомниться, несмотря на их сильную любовь к нему. И черепахи сказали друг другу: «Мы полюбили этого рябчика, и он стал нашим другом, и у нас нет сил с ним разлучаться. Какую же нам придумать хитрость, чтобы он оставался с нами постоянно – ведь когда он улетает, то исчезает от нас на весь день, и мы видим его только ночью?»

И одна черепаха дала другим совет и сказала: «Будьте покойны, о сестрицы, я сделаю так, что он не будет нас покидать ни на мгновение ока». И другие черепахи сказали ей: «Если ты это сделаешь, мы все станем тебе рабами». И когда рябчик вернулся с прогулки и сел среди черепах, та хитрая черепаха подошла к нему, пожелала ему блага и, поздравив его с благополучием, сказала: «О господин, знай, что Аллах наделил тебя нашей любовью, а также вложил тебе в сердце любовь к нам, и ты стал нам в этом пустынном месте другом. А самое лучшее время для любящих, когда они вместе, и величайшее бедствие – в разлуке и отдалении. Ты же оставляешь нас на восходе зари и возвращаешься к нам только на закате, и охватывает нас великая тоска, Это очень тяготит нас, и мы в великом волнении по этой причине».

«Да, – молвил рябчик, – у меня к вам большая любовь и великое влечение, ещё больше чем у вас ко мне, и расставаться с вами мне не легко, но нет в моих руках против этого хитрости, ибо я – птица с крыльями, и невозможно мне оставаться с вами вечно, так как это не по моему естеству – птица с крыльями остаётся да месте лишь ночью, чтобы спать, а когда наступает утро, она улетает и парит в тех местах, где ей нравится». – «Ты прав, – отвечала ему черепаха, – но обладателю крыльев в большинстве случаев нет покоя, ибо ему не достаётся из благ и четверти того, что ему выпадает из затруднений, а предел желаний любой твари – это благоденствие и отдых. Аллах создал между тобой и нами любовь и дружбу, и мы боимся, что тебя поймает ктонибудь из твоих врагов, и ты погибнешь, и мы будем лишены вида твоего лица».

И рябчик в ответ ей сказал: «Ты права, но какой у тебя план и какова хитрость в моем деле?» И черепаха молвила: «Мой план таков, чтобы ты выщипал свои крылья, которые ускоряют твой полет, и сидел бы подле нас, отдыхая, и ел бы нашу пищу и пил наш напиток, в этой обширной местности, где много деревьев и спелых плодов. И мы будем пребывать с тобой в этом плодородном месте, и каждый из нас будет наслаждаться друг другом».

И рябчик склонился к словам черепахи и пожелал для себя отдыха. Он выщипал себе перья, одно за одним, как сказала черепаха и слова которой он одобрил, и пребывал подле них, живя с ними, и удовлетворился малой усладой и проходящей радостью. И когда так было, вдруг проходила мимо них ласка, и она заметила глазом рябчика и, всмотревшись в него, увидела, что у него обрезаны крылья и он не может подняться. И, увидев его в таком состоянии, ласка обрадовалась сильной радостью и сказала про себя: «У этого рябчика жирное мясо и мало перьев». А затем ласка подошла к рябчику и схватила его. И рябчик закричал и стал просить помощи от черепах, но черепахи не помогли ему, а напротив, удалились и втянулись под щиток, увидев, что ласка крепко держит рябчика. И когда они увидели, что ласка его мучает, их задушил плач. И рябчик спросил их: «Есть ли у вас что‑нибудь, кроме плача?» И черепахи сказали: «Брат наш, нет у нас ни сил, ни возможности, ни хитрости в деле с лаской». И тут рябчик опечалился, и пресёк надежду на свою жизнь и сказал им: «Нет да вас греха, грех лишь на мне, раз я вас послушался и выщипал свои крылья, на которых я летаю, я заслуживаю гибели за своё повиновение вам и ни в чем вас не упрекаю».

И я теперь тоже не упрекаю вас, о женщины, а напротив, упрекаю свою душу и хочу проучить её за то, что она не вспомнила, что вы – причина греха, который случился с отцом нашим Адамом, и из‑за которого он вышел из рая, и забыла, что вы – корень всякого зла. И я послушался вас, по своему неразумению, ошибочности своего суждения и дурной предусмотрительности, и убил своих везирей и судей своего царства, которые были мне искренними советчиками во всех делах, и в них была моя слава и сила во всяком деле, меня заботившем. Теперь я не найду взамен им никого и не вижу, кто станет на их место, и ввергнут я в гибель великую…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать пятая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь упрекал себя и говорил: „Это я послушался вас, по своему неразумению, и убил моих везирей, и не найду я взамен им никого, кто станет на их место, и если Аллах не пошлёт мне кого‑нибудь, кто обладает здравым суждением и кто укажет мне, в чем моё спасение, я буду ввергнут в гибель великую“.

И затем он поднялся и вошёл в опочивальню, после того как оплакал везирей и мудрецов, и сказал: «О, если бы эти львы были со мной теперь хотя бы на один час, чтобы я мог попросить у них прощения, и взглянуть на них и посоветоваться с ними в моем деле и в том, что случилось со мной после них!» И он был погружён в море забот весь день, и не ел, и не пил, а когда опустилась ночь, он поднялся, переменил платье и, надев одежды скверные, перерядился и пошёл бродить по городу, надеясь, что, может быть, он услышит от кого‑нибудь слово, которое его успокоит. И когда он ходил по улицам, он вдруг увидел двух мальчиков, которые в уединении сидели возле стены. И они были одинаковы по возрасту – жизни каждого прошло двенадцать лет. И царь услышал, что они говорят между собой, и подошёл к ним, чтобы услышать их слова и понять их, и услышал, что один из них говорит другому: «Послушай, о брат мой, что рассказывал мой отец вчера вечером о том, что произошло с его посевом, который высох незрелым из‑за отсутствия дождя и по причине великой беды, случившейся в этом городе». И другой бросил: «А ты знаешь, в чем причина этой беды?» – «Нет, – отвечал первый, – и если ты её знаешь – скажи мне». И второй мальчик в ответ сказал: «Да, я знаю это и расскажу тебе. Зная, что один из друзей моего отца говорил, что наш царь убил своих везирей и вельмож своего царства не за грех, ими совершённый, но из‑за любви своей к женщинам и склонности к ним, и что везири удерживали его от этого, но он не воздержался и велел их убить из покорности своим жёнам, и он убил также Шимаса, моего отца, своего везиря и везиря его отца раньше него, а это был его советник. Но скоро ты увидишь, что сделает с ним Аллах за тот грех, который он совершил с ними, и он отомстит ему за них». – «А что же такое Аллах с ним сделает после их гибели?» – спросил другой мальчик, и сын везиря сказал: «Знай, что царь дальней Индии проявил пренебрежение к нашему царю и послал ему письмо, в котором бранит его и требует, чтобы он построил для него дворец посреди моря, а если наш царь этого не сделает, он пошлёт к нему двенадцать отрядов (а в каждом отряде будет двенадцать тысяч бойцов) и сделает предводителем этих войск Бади, своего везиря, и захватит царство, убьёт людей и уведёт в плен его самого с его гаремом. И когда пришёл посол царя дальней Индии с этим письмом, наш царь отсрочил ответ на три дня, и знай, о брат мой, что тот царь – непокорный притеснитель и обладает силой и великой мощью, и в царстве его много людей, и если наш царь не придумает, как защититься от него, его постигнет гибель. А после гибели нашего царя царь Индии отнимет у нас пропитание, убьёт наших мужчин и уведёт в плен наших женщин».

И когда царь услышал слова мальчика, его волнение усилилось, и он подошёл к детям, говоря в душе. «Поистине, этот мальчик – мудрец, так как он рассказал о вещи, о которой не узнал от меня, ибо письмо, пришедшее от царя дальней Индии, у меня, и тайна – во мне, и никто, кроме меня, не осведомлён об этом деле. Как же узнал о нем этот мальчик? Но я прибегну к его защите и поговорю с ним и буду просить Аллаха, чтобы наше спасение было от него».

И затем царь ласково подошёл к мальчику и сказал ему: «О любимое дитя, что это ты говорил про нашего царя, будто он совершил великое злодейство, убив своих везирей и вельмож своего царства? Действительно, он сделал зло себе и своим подданным, и ты был прав в том, что сказал. Но осведоми меня, о мальчик, откуда ты узнал, что царь дальней Индии написал нашему царю письмо и выбранил его в нем и сказал те тяжёлые слова, о которых ты упомянул». – «Я узнал, – сказал мальчик, – из слов древних, что не скрыто от Аллаха ничто скрытое, а в людях, потомках Адама, есть духовная способность, которая открывает им скрытые тайны». – «Твоя правда, о дитя моё, – сказал царь, – но есть ли для нашего царя хитрость или план, которыми бы он оттолкнул от себя и своего царства все великие бедствия?» – «Да, – сказал в ответ мальчик. – Если царь пошлёт за мной и спросит меня, что ему делать, чтобы отразить от себя врага и спастись от его козней, я расскажу ему о том, в чем будет его спасение, по могуществу Аллаха великого», – «А кто осведомит царя, чтобы он послал за тобой и позвал тебя?» – спросил царь. И мальчик в ответ сказал: «Я слыхал про него, что он ищет людей опытных, со здравым суждением. Если он пошлёт за мной, я пойду к нему и скажу ему нечто, в чем будет для него польза и защита от бедствий. Но если он будет медлить в этом трудном деле и отвлечётся увеселениями со своими жёнами, и я сам осведомлю его, в чем его спасение, и пойду к нему по своей охоте, он прикажет убить меня, как тех везирей. И то, что я буду знать, окажется причиной моей гибели, и люди станут меня презирать и сочтут малым мой разум, и окажусь я в числе тех, о ком сказал сказавший: „У кого учёности больше, чем разума, тот учёный погибнет по своему неразумению“.

И царь, услышав слова мальчика, убедился в его мудрости и стали ему ясны его достоинства, и он уверился, что спасение его и его подданных придёт через руки этого мальчика. И он снова заговорил с мальчиком и сказал ему: «Откуда ты и где твой дом?» И мальчик ответил: «Эта стена ведёт к нашему дому». И царь хорошенько запомнил это место, а затем он простился с мальчиком и вернулся в свой дворец, радостный. И, расположившись у себя в доме, он надел свои одежды и приказал подать кушанья и напитки и не допустил к себе женщин, и потом он поел, и попил, благодаря великого Аллаха, и попросил у него спасения, помощи, прощения и отпущения вины за то, что он сделал с учёными своего царства и вельможами и раскаялся перед Аллахом искренним раскаянием, и наложил на себя обязательство поста и многих молитв с обетными приношениями. И затем он позвал одного из своих приближённых слуг и, описав ему место, где был мальчик, велел ему отправиться туда и ласково привести его. И этот раб пошёл к мальчику и сказал ему: «Царь зовёт тебя ради блага, которое придёт к тебе от него, и он задаст тебе вопрос, а потом ты вернёшься, во благе, в твоё жилище». И мальчик в ответ спросил: «А какова нужда царя, из‑за которой он меня зовёт?» И слуга ответил: «Нужда моего владыки, из‑за которой он зовёт тебя, – Это вопрос и ответ». – «Тысячу раз внимание и тысячу раз повиновение приказу царя», – сказал мальчик. И потом он пошёл со слугой и пришёл к царю, и, представ перед ним, он пал ниц перед Аллахом и пожелал царю блага, после того как приветствовал его. И царь возвратил ему приветствие и велел ему сесть, и мальчик сел…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать шестая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда мальчик пришёл к царю и приветствовал его, царь велел ему сесть.

И мальчик сел, и тогда царь спросил его: «Знаешь ли ты, кто с тобой разговаривал вчера?» – «Да», – ответил мальчик. И царь спросил: «Где же он?» И мальчик в ответ сказал: «Это тот, кто говорит со мной сейчас». – «Ты сказал правду, о любимый!» – воскликнул царь.

И затем он велел поставить кресло рядом со своим креслом, и посадил на него мальчика, и приказал подать еду и питьё. И потом между ними завязался разговор, и царь сказал мальчику: «Ты, о везирь[650], сказал мне вчера некий слова и упомянул, что у тебя есть хитрость, которой ты отразишь козни царя Индии. Что же за хитрость и каков план, чтобы отразить от нас его зло? Расскажи мне, и я сделаю тебя первым в царстве и изберу тебя своим везирем, и буду следовать твоему мнению во всем, что ты мне посоветуешь, и награжу тебя роскошной наградой». – «Твоя награда у тебя, о царь, а совет и план – у твоих жён, которые посоветовали тебе убить моего отца Шимаса вместе с остальными везирями», – ответил мальчик. И когда царь услышал от него это, он смутился и вздохнул и спросил: «О любимое дитя, а разве Шимас – твой отец, как ты сказал?» – «Шимас действительно мой отец, и я вправду его сын», – сказал мальчик в ответ. И тут царь опечалился, и его глаза прослезились, и он попросил у Аллаха прощения и сказал: «О мальчик, я сделал это по неразумению, из‑за злого замысла женщин (а козни их велики), но я тебя прошу меня простить и поставлю тебя на место твоего отца, с саном более высоким, чем его сан, а когда пройдёт эта напасть, нисходящая на нас, я надену тебе золотой воротник и посажу тебя на лучшего коня и велю глашатаю кричать перед тобой и говорить: „Этот великий юноша сидит на втором престоле после царя“. А что касается того, что ты сказал про женщин, то я задумал им отомстить и назначу место на то время, какое захочет Аллах великий. Расскажи же мне, каков твой план, чтобы успокоилось моё сердце».

И мальчик в ответ ему сказал: «Дай мне обещание, что ты не станешь прекословить мне в том, что я тебе скажу, и я буду безопасен от того, чего боюсь». И царь молвил: «Вот обет Аллаха между мной и тобой: я не отступлюсь от того, что ты мне сказал, и ты мой первый советник. Что ты мне ни прикажешь – я сделаю, и свидетельством тому то, что я тебе говорю, – Аллах великий».

И тогда расправилась грудь мальчика, и расширилось перед ним поле разговора, и он сказал: «О царь, вот мой план и хитрость: дождись времени, когда придёт к тебе гонец, требуя ответа после отсрочки, которую ты ему назначил. И когда он предстанет перед тобой и потребует ответа, отведи его от себя и отложи ответ на какой‑нибудь другой день. И гонец станет перед тобой оправдываться тем, что царь назначил ему определённые дни, и убеждать тебя изменить решение, а ты отстрани его и отложи ответ до другого дня, но дня не назначай. И гонец уйдёт от тебя сердитый, и выйдет на середину города, и начнёт открыто говорить среди людей, и скажет: „О житель города, я – гонец царя дальней Индии, а он – обладатель великой ярости и решимости, которая размягчит железо. Он прислал меня с письмом к царю этого города и определил мне дни для возвращения и сказал: „Если ты не явишься после дней, которые я тебе назначил, постигнет тебя моё отмщение“. И вот я пришёл к царю этого города и, отдал ему письмо, и, прочитав его, царь велел мне ждать три дня, и сказал, что потом даст мне ответ, и я согласился на это из кротости и чтобы его уважить, и три дня прошли, и я пришёл требовать от него ответа, но он отложил ответ до другого дня, а у меня нет терпения. И вот я иду к моему господину, царю дальней Индии, и я расскажу ему, что со мной случилось, и вы, о люди, свидетели между мной и им“. И когда до тебя дойдут его слова, пошли за ним и вели его привести к себе, и заговори с ним мягко, и скажи ему: „О гонец, спешащий к гибели своей души, что побудило тебя корить нас среди наших подданных? Ты заслужил от нас быстрой гибели, но древние сказали: „Прощение – одно из свойств благородных“. И знай, что отсрочка ответа тебе не из‑за нашей слабости, но от многочисленности наших занятий и недостатка досуга, чтобы написать письмо вашему царю“.

И затем потребуй письмо и прочти его второй раз, а окончив читать, громко засмейся и скажи гонцу: «Есть ли у тебя ещё письмо, кроме этого? Мы напишем ответ и на него». И гонец тебе скажет: «Нет у меня письма, кроме этого письма». А ты повтори ему вопрос второй раз и третий раз, и когда он скажет тебе: «Нет у меня другого письма совершенно», – скажи ему: «Поистине, ваш царь лишён ума, раз он употребил в этом письме слова, которыми он хочет возбудить нашу душу, чтобы мы отправились к нему с войском, напали на его страну и отняли его царство. Но мы не взыщем с него на этот раз за его непристойность в этом письме, ибо он малоумен и слаб рассудком. Нашему могуществу подобает, чтобы мы сначала его предупредили и предостерегли от повторения такого вздора, а если он подвергнет себя опасности и вернётся к этому, он будет достоин немедленной гибели.

Я думаю, что царь, приславший тебя, – глупый дурак, который не размышляет об исходе дел, и нет у него везиря, разумного и со зрелым суждением, у которого он бы спросил совета. Будь он разумен, он бы посоветовался с везирем, прежде чем посылать нам эти смешные слова. Но у меня есть для него ответ, такой же, как его письмо, и даже больше того – я дам его письмо кому‑нибудь из мальчиков в школе, чтобы он на него ответил».

А потом пошли за мной и потребуй меня, и когда я явлюсь к тебе, позволь мне прочитать его письмо и дать на него ответ».

И тут расправилась грудь царя, и он одобрил мнение мальчика, и ему понравилась эта хитрость. Он оказал ему милость и пожаловал ему степень его отца и отпустил его, радостный, и когда прошли три дня, на которые он дал отсрочку гонцу, гонец пришёл и вошёл к царю и потребовал ответа, но царь отложил его до другого дня. И гонец не дошёл до конца ковра и произнёс слова неподобающие, такие, как говорил мальчик. А затем он вышел на рынок и сказал: «О жители этого города, я посол царя дальней Индии к вашему царю и пришёл к нему с посланием, а он затягивает ответ на него. Уже прошёл срок, который назначил мне наш царь, и не осталось у вашего царя оправдания; вы будете в этом свидетелями».

И когда до царя дошло сведение об этих словах, он послал за гонцом и, приказав привести его к себе, сказал: «О гонец, спешащий к гибели своей души, разве ты не приносишь письмо от царя к царю и между ними есть тайна? Как же ты выходишь к людям и разглашаешь тайны царей простому народу? Ты заслужил от нас мести, но мы стерпим это, чтобы ты мог вернуть ответ этому глупому царю. Наиболее подходит, чтобы дал ему ответ за нас самый маленький из детей в школе». И он велел позвать того мальчика, и мальчик явился, и когда он вошёл к царю (а гонец был тут же), он пал ниц перед Аллахом и пожелал царю вечной славы и жизни, и царь бросил ему письмо и сказал: «Прочитай это письмо и напиши на него скорей ответ».

И мальчик взял письмо, и прочитал его, и улыбнулся, смеясь, и сказал царю: «Разве ты послал за мной для ответа на это письмо?» – «Да», – молвил царь. И мальчик ответил великим вниманием и повиновением и, вынув чернильницу и бумагу, написал…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать седьмая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда мальчик взял письмо и прочитал его, он тотчас же вынул чернильницу и бумагу и написал: „Во имя Аллаха, милостивого, милосердого! Мир с теми, кто получил безопасность и милость милосердого! А затем: я осведомляю тебя, о называемый великим царём лишь по имени, а не по делам, что до нас дошло твоё письмо, и мы прочитали его и поняли, какие в нем бредни и диковинный вздор, и убедились мы в твоей глупости и преступлении перед нами. Ты протянул руки к тому, над чем ты не властен. И если бы нас не взяло сожаление к созданиям Аллаха и подданным, мы бы не отступились от тебя. Что же касается твоего посла, то он вышел на рынок и распространил известия из твоего письма среди избранных и простых и заслуживает от нас мести, но мы пощадили его, из милости к нему, так как ему простительно, и оставили мы отмщение ему не из уважения к тебе. А насчёт того, что ты говоришь в своём письме об убиении мною моих везирей, учёных и вельмож моего царства, то это правда, но это прямо шло по причине, случившейся у меня, и я не убил ни одного такого учёного, чтобы не было у меня из его же породы тысячи людей, ещё ученее и понятливее и разумнее, и нет у меня ребёнка, который не был бы наполнен науками, и вместо каждого из убитых у меня есть столько достойных людей, вроде него, что мне не сосчитать. А каждый из моих воинов стоит отряда твоих войск. Что же касается денег, то у меня завод золота и серебра, а касательно металлов, – они для меня все равно что куски камней. А жители моего царства – я не могу описать тебе их красоту, прелесть и богатство! Как же ты дерзнул против нас и сказал нам: «Построй мне дворец посреди моря“. Поистине, это дело удивительное, и, может быть, оно возникло из‑за слабости твоего ума, ибо если бы у тебя был ум, ты осведомился бы о том, каковы будут удары волн и порывы ветра, пока я буду строить тебе дворец. Что же касается твоего утверждения, что ты победишь меня, то упаси Аллах от этого! Как может посягнуть на нас подобный тебе и овладеть нашим царством? Нет, поистине, великий Аллах даст мне над тобой победу, так как ты перешёл меру и пошёл против меня без права. Знай же, что ты заслуживаешь наказания от Аллаха и от меня, но я боюсь Аллаха в деле с тобой и твоими подданными и выеду против тебя только после увещания. Если ты боишься Аллаха, то поспеши мне прислать харадж[651] за этот год, иначе я не откажусь выехать против тебя, и со мной будет тысяча тысяч и ещё сто тысяч бойцов – все великаны на слонах, – и я построю их вокруг нашего везиря и прикажу ему стоять и осаждать тебя три года, подобно тем трём дням, которые ты предоставил твоему послу. И я овладею твоим царством, и не убью в нем никого, кроме тебя, и не уведу в плен никого, кроме твоих женщин».

И затем мальчик нарисовал на письме свой портрет и написал возле него: «Этот ответ писал самый маленький из детей в школе». И потом он запечатал письмо и вручил его царю, а царь отдал его гонцу, и гонец взял письмо, поцеловал царю руки и вышел от него, благодаря Аллаха великого и царя за кротость. И он ушёл, дивясь тому, что видел из остроты ума этого мальчика.

И когда он дошёл до своего царя (а он пришёл к нему на третий день после трех дней, ему назначенных), царь в это время созывал диван вследствие запоздания гонца против назначенного ему срока. И, войдя, гонец пал перед царём ниц и отдал ему письмо, и царь взял его и спросил гонца о причине промедления и об обстоятельствах царя Вирд‑хана. И гонец рассказал ему, как было дело и вообще обо всем, что он видел глазом и слышал ухом. И это ошеломило ум царя, и он сказал гонцу: «Горе тебе! Что это за рассказы ты мне рассказываешь о царе, подобном этому?» И гонец ответил: «О великий царь, вот я перед тобою, вскрой письмо и прочитай его, и тебе станет ясно, что правда и что ложь». И царь вскрыл письмо, и прочитал его, и увидел в нем портрет мальчика, который писал письмо.

И тогда он убедился в прекращении своей власти и смутился, не зная, каково будет его дело. А потом он обернулся к своим везирям и вельможам своего царства и рассказал им, что случилось, и прочитал им письмо, и это устрашило их и испугало великим испугом, и они стали успокаивать царя внешне, словами языка, а сердца их разрывались от биения.

И потом Бади, великий везирь, сказал: «Знай, о царь, в том, что говорят везири, мои братья, нет никакого проку. Моё мнение, что тебе следует написать этому царю письмо и извиниться в нем и сказать: „Я люблю тебя и любил твоего отца, прежде тебя, и мы послали к тебе гонца с этим письмом только ради испытания, чтобы посмотреть, каковы твои намерения, и сколь велика твоя доблесть, и каково у тебя знание, и действие, и разрешение скрытых загадок и какие заложены в тебе совершенства. Мы просим Аллаха великого, чтобы он сделал для тебя благословенным твоё царство, укрепил бы крепости твоего города и увеличил бы твою власть, чтобы ты мог охранять себя, и совершенны были бы дела твоих подданных“. И пошло это письмо с другим гонцом.

И царь сказал: «Клянусь великим Аллахом, поистине, Это великое дело! Как может быть он великим царём, готовым к войне, после того как он убил учёных своего царства и обладателей верного мнения и предводителей своего войска, и как может его царство процветать после этого, чтобы исходила из него столь великая сила? И ещё удивительнее, что малыши в школах пишут там за царя ответы, подобные этому. А я, по моей дурной жадности, зажёг этот огонь против себя и против жителей своего царства и не знаю, что бы потушило этот огонь, если бы не совет моего везиря».

И затем он собрал ценный подарок и многочисленных слуг и челядь и написал письмо такого содержания: «Во имя Аллаха милостивого, милосердого! А затем: о славный царь Вирд‑хан, сын славного брата моего Джиллиада (да помилует его Аллах и да продлит он твой век!), пришёл к нам ответ на наше письмо, а мы прочитали его и поняли, что в нем заключается, и увидели мы в нем то, что нас обрадовало, и в этом предел наших просьб о тебе Аллаху. Мы просим его, чтобы он возвысил твой сан и укрепил устои твоего царства и дал бы тебе победу над врагами, которые хотят для тебя зла. И знай, о царь, что твой отец был мне братом, и между ним и мною были обеты и клятвы в течение всей его жизни, и он видел от нас одно лишь благо, и мы также видели от него одно благо. А когда он скончался и ты сел на престол его царства, охватила нас крайняя радость и веселье, но когда стало нам известно, что ты сделал со своими везирями и вельможами своего царства, мы испугались, что весть об этом достигнет какого‑нибудь царя, кроме нас, и он пожелает захватить тебя, и подумали, что ты пренебрегаешь своими делами и охраной своих крепостей и не заботишься о делах своего царства. И мы написали тебе письмо, которым хотели предупредить тебя, и когда увидели, что ты прислал нам такой ответ, наше сердце успокоилось за тебя, да дозволит тебе Аллах насладиться твоим царством и да окажет он тебе помощь в твоих делах! Мир тебе!»

И он собрал для Вирд‑хана подарок и отослал его к нему с сотней витязей…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать восьмая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь дальней Индии собрал подарок для царя Вирд‑хана и отослал его ему с сотней витязей. И они шли до тех пор, пока не пришли к царю Вирд‑хану, и приветствовали его, и отдали ему письмо. И Вард‑хан прочитал его и понял его смысл, а затем он поместил начальника сотни витязей в подобающем ему месте и оказал ему уважение и принял от него подарок. И весть о подарке распространилась среди людей, и царь сильно обрадовался, И он послал за мальчиком, сыном Шимаса, и когда его привели, оказал ему уважение и послал за начальником сотни витязей, а потом он потребовал письмо, которое тот привёз от своего царя, и дал его мальчику, и мальчик вскрыл письмо и прочитал его, и царь обрадовался большой радостью. И он начал упрекать начальника сотни витязей, а тот целовал его руки и извинялся перед ним, желая ему долгого века и вечного благоденствия, и царь поблагодарил его за это, и оказал ему великое уважение, и одарил его, и одарил всех, кто был с ним, как им подобало, и собрал подарки, и велел мальчику написать ответ. И мальчик написал ответ, и отлично составил обращение, будучи краток в словах о примирении, и упомянул о вежестве посла и витязей, которые были с ним. И, завершив письмо, он показал его царю, и царь сказал; „Прочитай его, о дорогое дитя, чтобы мы знали, что в нем написано“, И тогда мальчик прочитал письмо в присутствии сотни витязей, и царю и всем, кто присутствовал, понравилась стройность изложения и смысл написанного, а потом царь запечатал письмо и вручил его начальнику сотни витязей и отпустил его, послав с ним отряд войск, чтобы довести его до границ своей земли.

Вот что было с царём и мальчиком. Что же касается начальника сотни, то его ум был ошеломлён тем, что он видел из поступков мальчика и его знаний, и он поблагодарил Аллаха великого за быстрое окончание дела и принятие мира.

И он шёл, пока не дошёл до царя дальней Индии, и поднёс ему подарки и редкости, и доставил ему дары, и подал ему письмо, и рассказал о том, что видел. И царь обрадовался сильной радостью, и поблагодарил Аллаха великого, и оказал уважение начальнику сотни витязей, и поблагодарил его за его усердие в делах, и возвысил его степень, и стал он с этого времени жить в безопасности, уверенности и спокойствии и крайнем веселии.

Вот что было с царём дальней Индии. Что касается царя Вирд‑хана, то он шествовал прямо, следуя Аллаху, и сошёл с дурной дороги, и раскаялся перед Аллахом искренним раскаянием в том, что было, и оставил женщин совсем, и весь обратился к исправлению дел своего царства, и смотрел на подданных, боясь Аллаха. И он сделал сына Шимаса своим везирем, вместо его отца, и своим первым советником в царстве и хранителем своих тайн и приказал украсить свой город на семь дней, а также и прочие города, и обрадовались этому подданные, и прошёл их страх и испуг. И возрадовались они справедливости и правосудию и взмолились, желая блага царю и везирю, который сложил с царя и с них эту заботу.

А потом царь спросил везиря: «Каково твоё мнение относительно укрепления царства, исправления дел подданных и возвращения их к тому, чтобы, как прежде, у них были начальники и управители?» И везирь в ответ ему сказал: «О царь, славный саном, по моему мнению, следует тебе, прежде всех вещей, начать с удаления из твоего сердца непослушания и оставить забавы, насилия и увлечение женщинами, которому ты предавался, ибо если ты вернёшься к корню непослушания, второе заблуждение будет сильнее, чем первое». – «А в чем корень непослушания, который мне следует вырвать?» – спросил царь. И везирь, малый по годам, большой по разуму, сказал ему в ответ: «О великий царь, знай, что корень непослушания – увлечение страстью к женщинам и склонностью к ним и согласие с их мнением и замыслами, ибо любовь к ним изменяет чистый разум и портит здравые свойства, и свидетельствуют о моих словах явные доказательства. Если бы ты поразмыслил о них и проследил бы их действие внимательным взором, ты нашёл бы себе советчика в своей душе и избавился бы совершенно от нужды в моих словах. Не занимай же своего сердца мыслью о женщинах и вырви из ума их образ, так как Аллах великий повелел не учащать общения с ними через своего пророка Мусу, и один из царей, из мудрецов, говорил своему сыну: „О дитя моё, когда ты утвердишься во власти после меня, не учащай общения с женщинами, чтобы твоё сердце не заблудилось и не испортилось твоё суждение. Вкратце – частое общение с женщинами ведёт к любви к ним, а любовь к ним ведёт к порче суждения, и доказательство этому в том, что случилось с господином нашим Сулейманом сыном Дауда (мир с ними обоими!), которого Аллах выделил знанием, мудростью и великой властью и не дал никому из царей предшествовавших того, что дал он Сулейману, и были женщины причиной согрешения его отца. Подобное этому многочисленно, о царь, и я упомянул тебе о Сулеймане лишь для того, чтобы ты знал, что никому не дано владеть тем, чем он владел, и повиновались ему все цари земли. И знай, о царь, что любовь к женщинам – корень всякого зла, ибо ни у одной из них нет верного суждения, и надлежит мужчине ограничивать общение с ними мерой необходимости и не склоняться к ним полной склонностью – это ввергнет его в порчу и погибель. И если ты послушаешь мои слова, о царь, в порядке будут все твои дела, а если пренебрежёшь ими, то будешь раскаиваться, но не принесёт раскаяние тебе пользы“.

И царь сказал ему в ответ: «Я оставил крайнюю склонность к женщинам, которой предавался…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот двадцать девятая ночь

Когда же настала девятьсот двадцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Вирд‑хан сказал своему везирю: „Я оставил склонность к женщинам, которой предавался, и отвернулся от увлечения ими совсем. Но что же мне делать с ними в возмездие за то, что сделали они, – ведь убийство Шимаса, твоего отца, было из‑за их козней, и не было это моим желанием, и не знаю я, как случилось с моим разумом, что я согласился на его убиение“.

И затем царь стал охать и кричать, восклицая: «Увы мне, я потерял моего везиря, и верность его суждения, и прекрасную его предусмотрительность и потерял подобных ему везирей и вельмож царства с их прекрасными мнениями, разумными и правильными!» И везирь в ответ ему сказал: «Знай, о царь, что вина не на одних женщинах, ибо они подобны хорошему товару, к которому склоняются желания смотрящих: кто хочет и покупает – тому продают, а кто не покупает, того никто не заставляет купить, и вина – на том, кто купил, в особенности если он знал о вреде этого товара. Я предостерегал тебя, и мой отец, раньше меня, тоже тебя предостерегал, но ты не принял от него совета». – «Я признал за собой вину, как ты и говоришь, о везирь, и нет у меня оправдания, кроме божественного предопределения», – сказал царь. И везирь молвил: «Знай, о царь, что Аллах великий сотворил для пас возможность и дал нам желание и свободную волю, и если мы желаем, то делаем, а если не желаем, то не делаем. И Аллах не повелел нам совершать дурное, чтобы не пристал к нам грех. Нам следует рассчитывать, какой поступок будет правильным, ибо Аллах великий повелевает нам одно лишь благое, при всех обстоятельствах, и удерживает нас от злого, а мы, по своей воле, делаем то, что делаем, правильно ли это, или ошибочно».

«Ты прав, – сказал царь, – и моя ошибка произошла из‑за меня, вследствие моей склонности к страстям. Я предостерегал себя от этого многократно, и многократно предостерегал меня твой отец Шимас, но моя душа осилила разум. Знаешь ли ты какой‑нибудь способ удержать меня от совершения этой ошибки, чтобы мой разум был победителем над страстями души?» – «Да, – отвечал везирь, – я вижу нечто, что удержит тебя от совершения этой ошибки. Ты должен совлечь с себя одеяние глупости и облечься в одеяние справедливости, не быть послушным своим страстям, повиноваться твоему владыке и вернуться к поведению справедливого царя, твоего отца. Делай то, что тебе подобает, соблюдая права Аллаха великого и права твоих подданных, охраняй твою веру, и твой народ, и собственное твоё поведение и берегись убивать твоих подданных. Думай о последствиях своих дел и откажись от обид, притеснений, преступлений и разврата; будь справедлив, правосуден, смиренен и исполняй веления Аллаха великого, и всегда заботься о созданиях его, над которыми он сделал тебя своим преемником, и неизменно поступай так, как должно по их молитвам за тебя, ибо если это постоянно будет так, твоё время станет безоблачным, и Аллах, по своей милости, простит тебя и сделает уважаемым всеми, кто тебя видит, и сгинут твои враги, и обратит Аллах великий их войска в бегство, и станешь ты Аллаху приятен и среди сотворённых им уважаем и любим».

«Ты оживил мою душу и озарил моё сердце твоим нежным слоем и снял пелену с моего взора после слепоты, – сказал царь, – и я намерен сделать все то, что сказал, с помощью Аллаха великого. Я оставлю прежние преступления и страсти и выведу свою душу из тесноты на простор и из страха к безопасности, и надлежит тебе радоваться этому и веселиться, ибо я стал тебе сыном, при больших моих годах, а ты стал мне возлюбленным отцом, несмотря на малые твои годы, и стало для меня обязательно не жалеть усердия в том, что ты мне приказываешь. Я благодарен за милость Аллаха великого и за твою милость, ибо Аллах великий дал мне через тебя благоденствие, и прекрасное указание, я здравое суждение, которое устранит мою заботу и горе. Я достиг благополучия подданных через твои руки, по благороднейшему твоему знанию и благой предусмотрительности; ты теперь управитель в моем царстве, и я выше тебя лишь тем, что сижу на престоле. Все, что ты делаешь, – для меня обязательно, и нет противника твоим словам, хотя ты и молод годами, ибо ты стар по разуму и много знаешь. Я благодарю Аллаха, который послал тебя мне, и ты вывел меня на путь прямой, после губительных поворотов».

«О счастливый царь, – сказал везирь, – знай, что нет у меня перед тобой заслуги в том, что я не жалею для тебя советов, ибо мои слова и действия – лишь часть того, что для меня обязательно, так как я взращён твоей милостью, и не только я один, но и мой отец, прежде меня, был залит твоими обильными милостями. Мы все признаем твои благодеяния и милости, и как можем мы этого не признать? А ты, о царь, – наш пастух и судья и воюешь за нас с нашими врагами; тебе поручено охранять нас, и ты наш сторож и не жалеешь трудов для нашей безопасности. И если бы мы пожертвовали душою, повинуясь тебе, мы не совершили бы того, что обязаны сделать в благодарность тебе, и мы умоляем Аллаха великого, который поставил тебя над нами и сделал тебя нашим судьёй, и просим его, чтобы он одарил тебя долгой жизнью и послал тебе успех во всех твоих делах, не испытывая тебя бедствиями в твоё время, привёл бы тебя к исполнению желаний и сделал бы тебя почитаемым до часа твоей смерти. Пусть он прострет твои руки с милостью, чтобы ты вёл за собой всех знающих и покорил всех строптивых, и пусть приведёт в твоё царство всех учёных и доблестных и удалит из него всех невежд и тросов. Да удалит Аллах от твоих подданных дороговизну и беду и да посеет между ними дружбу и любовь! Пусть даст он тебе в сей жизни успех, а в последней жизни – праведность, по милости своей и великодушию и по скрытой своей благости, аминь! Он ведь властен во всякой вещи, и нет для него дела трудного, и к нему – возвращение и конечный исход!»

И когда царь услышал от своего везиря это пожелание, его охватила крайняя радость, и он склонился к нему полной склонностью и сказал: «Знай, о везирь, что ты стал мне вместо брата, сына и отца, и не разделит меня с тобой ничто, кроме смерти. Всем, чем владеет моя рука, ты можешь распоряжаться, и если не будет у меня потомства, ты воссядешь на мой престол вместо меня, ибо ты достойней всех жителей моего царства, и я вручу тебе мою власть в присутствии вельмож царства и сделаю тебя наследником после меня, если захочет Аллах великий…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот тридцати

Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот тридцати, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Вирд‑хан говорил сыну Шимаса, везирю: „Я сделаю тебя моим преемником и назначу тебя наследником после меня, и засвидетельствуют это вельможи моего царства с помощью Аллаха великого“.

И затем он призвал своего писца, и когда тот предстал перед ним, приказал ему написать всем вельможам царства, чтобы они явились к нему, и во всеуслышание провозгласил об этом в городе для тех, кто был там из избранных и простых, и повелел собраться везирям, военачальникам, царедворцам и всем обладателям слуг для присутствия у царя, а также учёным и мудрецам. И царь устроил великий диван и трапезу, равной которой никто не устраивал, и пригласил всех людей, избранных и простых, и все собрались для веселья, и ели, и пили в течение месяца. А после этого царь одел всех своих приближённых и бедняков в царстве и дал учёным обильные подарки, и затем он выбрал нескольких учёных и мудрецов, с ведома сына Шимаса, и, приказав им войти к себе, велел ему отобрать из них семерых и сделать их везирями, подвластными его слову, а самому быть их начальником. И тогда мальчик, сын Шимаса, выбрал из них старших по годам, совершеннейших по разуму, изобильнейших знаниями и быстрее всех запоминающих и увидел, что людей с такими свойствами шесть человек. И он привёл их к царю, и тот облачил их в одежды везирей и обратился к ним, говоря: «Вы будете моими везирями, в повиновении у сына Шимаса, и от того, что вам скажет или прикажет этот мой везирь, ибн Шимас, не отступайте никогда. Хотя он моложе вас годами, он старше вас по разуму».

И затем царь усадил их на украшенные скамеечки, как обычно для везирей, и назначил им выдачи и деньги на расходы, а потом он велел им выбрать среди вельмож царства, собравшихся у него на пиру, тех, кто годится для службы в царстве среди воинов, чтобы назначить из них начальников тысяч, начальников сотен и начальников десятков, и определил им оклады и назначил выдачи, обычные для вельмож, и все это сделали в самое скорое время.

И царь приказал также пожаловать остальным присутствующим обильные награды и отпустить каждого в свою землю со славой и почётом, и велел своим наместникам быть справедливыми к подданным, и приказал им иметь попечение о бедных и богатых, повелев способствовать им из казны сообразно их степеням, и везири пожелали ему вечной славы и долгого века. И затем царь велел украсить город на три дня, в благодарность Аллаху великому за поддержку, которую он ему оказал.

И вот каковы были дела царя и его везиря ибн Шимаса в устроении государства и назначении эмиров и должностных лиц. Что же касается женщин‑любимиц, из наложниц и других, которые были причиной убиения везирей и порчи государства из‑за своих хитростей и обманов, то когда все, кто пришёл в диван из городов и селений, отправились к своим местам и дела их выправились, царь приказал везирю, малому по годам, большому по разуму, то есть сыну Шимаса, призвать прочих везирей, и они все явились к царю, и тот уединился с ними и сказал: «Знайте, о везири, что я уклонялся от прямого пути, был погружён в невежество, отвращался от добрых советов, нарушал обещания и клятвы и прекословил советчикам, и причиной всего этого была забава с этими женщинами, и их обманы, и ложный блеск их слов, и ложь, и моё согласие на это. Я думал, что их слова – искренний совет, так как они были нежны и мягки, а оказалось, что это яд убийственный. Теперь же я утвердился в мнении, что они хотели для меня лишь смерти и гибели, и заслужили они наказание и возмездие от меня по справедливости, чтобы я сделал их назиданием для поучающихся. Но каков будет правильный план, чтобы их погубить?»

И везирь, сын Шимаса, ответил: «О царь, великий саном, я говорил тебе раньше, что вина падает не на одних только женщин, – её разделяют с ними и мужчины, которые их слушаются. Но женщины при всех обстоятельствах заслуживают возмездия по двум причинам: во‑первых, для исполнения твоего слова, ибо ты есть величайший царь, а во‑вторых, потому, что они осмелились идти против тебя и обманули тебя и вмешались в то, что их не касается и о чем им не годится говорить. Они более всех достойны гибели, но довольно с них того, что их теперь поражает. Поставь же их от сей поры на место слуг, и тебе принадлежит власть в этом и во всем другом».

И некоторые из везирей посоветовали царю то же самое, что говорил ибн Шимас, а один везирь выступил к царю, пал перед ним ниц и сказал: «Да продлит Аллах дни царя! Если необходимо сделать с ними дело, которое их погубит, сделай так, как я тебе скажу». – «А что ты мне скажешь?» – спросил царь. И везирь сказал: «Самое правильное вот что: прикажи одной из твоих любимиц, чтобы она взяла женщин, которые тебя обманули, и отвела их в комнату, где произошло убийство везирей и мудрецов, и заточила их там, и прикажи давать им немного пищи и питья – лишь в такой мере, чтобы поддерживать их тело, и совершенно не позволять им выходить из этого места. И пусть тех, кто помрут сами по себе, оставляют среди них, как есть, пока все женщины не умрут до последней. Вот ничтожнейшее воздаяние им, ибо они были причиной этой великой смуты, – нет, корнем всех бедствий и смут, которые были во все времена. И оправдались в них слова сказавшего: „Кто выроет своему брату колодец, сам в него упадёт, хотя бы долго длилось его благополучие“

И царь принял мнение этого везиря и сделал так, как он говорил. Он послал за четырьмя жестокосердым» наложницами и отдал им тех женщин, приказав отвести их к месту убиения и заточить там, и назначил им немного плохой пищи и немного скверного питья. И было дело их таково, что они печалились великой печалью и клялись в том, что из‑за них случилось, и горевали великой горестью, и наделил их Аллах, в воздаяние, позором в здешней жизни и уготовал им пытки в последней жизни, и они оставались в том тёмном месте с зловонным запахом. И каждый день несколько из них умирало, пока они не погибли до последней.

И весть об этом событии разнеслась по всем странам и землям, и вот чем кончилось дело царя, его везирей и подданных.

Хвала Аллаху, который губит народы и оживляет истлевшие кости, и достоин он прославления, и возвеличения, и восхваления во веки веков!

Сказка об Абу‑Кире и Абу‑Сире (ночи 930–940)

Рассказывают также, что жили в городе Искандарии два человека, и один из них был красильщик по имени Абу‑Кир, а другой – цирюльник по имени Абу‑Сир. Они были друг другу соседями на рынке, и лавка цирюльника была рядом с лавкой красильщика. А красильщик был плут и лгун, человек очень злой, как будто висок его был высечен из твёрдой скалы или сделан из порога еврейской молельни. Он не стыдился сделать с людьми позорное дело, и было у него в обычае, когда кто‑нибудь давал ему ткань, чтобы выкрасить её, требовать сначала плату и намекать, что он купит на неё снадобий для окраски. И заказчик давал ему плату вперёд, и Абу‑Кир брал её и тратил на еду и питьё, а затем он продавал эту ткань, которую взял, после того как уходил её владелец, и тратил плату за неё на еду, питьё и прочее, и он ел лишь прекраснейшие из роскошнейших кушаний и пил лишь самое лучшее из того, что прогоняет ум.

А когда приходил к нему владелец ткани, он говорил: «Завтра приходи ко мне до восхода солнца и найдёшь свою вещь выкрашенной». И владелец вещи уходил и говорил про себя: «День от дня близко!» А затем он приходил на другой день, по условию, а Абу‑Кир говорил ему: «Приходи завтра! Я вчера не работал, так как у меня были гости и я заботился о том, что им было нужно, пока они не ушли. А завтра, до восхода солнца, приходи и бери твою ткань выкрашенной».

И заказчик уходил и приходил на третий день, и Абу‑Кир говорил: «Вчера мне было простительно, потому что моя жена ночью и весь день рожала, а я исполнял все дела, но завтра уж непременно приходи, бери твою вещь выкрашенной».

И заказчик приходил, по условию, и Абу‑Кир являлся к нему оттуда, где был, с другой хитростью и клялся ему…».

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать первая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что красильщик, всякий раз как к нему приходил владелец вещи, являлся оттуда, где был, с какой‑нибудь хитростью и клялся ему. И он все время обещал и клялся, когда заказчик приходил, пока тот не начинал тревожиться и не говорил: „Сколько раз ты будешь мне говорить „завтра“? Давай мою вещь, я не хочу её красить“.

И Абу‑Кир говорил: «Клянусь Аллахом, о брат мой, мне перед тобой стыдно, но я расскажу тебе правду, и Аллах пусть обидит всех, кто обижает людей». – «Расскажи мне, что случилось», – говорил заказчик. И Абу‑Кир отвечал: «Твою вещь я выкрасил в краску, которой нет подобной, и развесил её на верёвке, и её украли, и я не знаю, кто её украл».

И если владелец вещи был из людей добрых, он говорил: «Аллах возместит мне», а если был из людей злых, то начинал поносить и позорить Абу‑Кира, но не получал с него ничего, хотя бы даже пожаловался судье.

И Абу‑Кир не переставал делать такие дела, пока молва о нем не распространилась среди людей. И люди стали предостерегать друг друга от Абу‑Кира, и о нем складывали поговорки, и все отказались от него. И с ним попадался только тот, кто не знал об его обстоятельствах, и несмотря на это, Абу‑Кира непременно каждый день поносили и позорили твари Аллаха великого, и получился по этой причине у него застой в делах.

И он стал приходить в лавку своего соседа, цирюльника Абу‑Сира, и сидел внутри её, напротив красильни, смотря на её дверь, и если видел, что кто‑нибудь, кто не знает об его обстоятельствах, стоит у дверей красильни с вещью, которую хочет покрасить, то выходил из лавки цирюльника и говорил: «Что тебе нужно, о такой‑то?» И пришедший говорил: «Возьми выкраси мне эту вещь»! И АбуКир спрашивал: «В какой цвет ты хочешь? (а он, при этих порочных качествах, умел красить во все цвета, но никогда не поступал ни с кем по правде, и несчастье одолевало его), – и затем брал вещь у заказчика и говорил: „Давай плату вперёд, а завтра приходи, бери твою вещь“.

И заказчик давал ему вознаграждение и уходил; и когда обладатель вещи отправлялся своей дорогой, Абу‑Кир брал эту вещь, шёл на рынок, продавал её и покупал на вырученные деньги мясо, зелень, табак, плоды и то, что ему было нужно. А если он видел, что у лавки стоит один из тех, кто давал ему свою вещь для окраски, он появлялся и не показывался ему.

И он провёл таким образом несколько лет, и случилось, что в один из дней он взял вещь у человека жестокосердого и продал её и истратил её стоимость. И владелец её стал каждый день к нему приходить, но не находил его в лавке, так как, когда Абу‑Кир видел кого‑нибудь, чьи вещи у него были, он убегал от него в лавку цирюльника Абу‑Сира.

И когда этот жестокосердый человек не нашёл АбуКира в его лавке и это его обессилило, он отправился к кади и пришёл к Абу‑Киру с посланцем от него, и забил гвоздями дверь лавки в присутствии множества мусульман, и запечатал её, так как не увидел в ней ничего, кроме разбитых корыт, и не нашёл там чего‑нибудь, что могло бы заменить ему его вещь. Затем посланец от кади взял ключ и сказал соседям: «Передайте ему, пусть принесёт вещь этого человека и придёт взять ключ от своей лавки». А потом тот человек и посланец ушли своей дорогой.

И Абу‑Сир сказал Абу‑Киру: «Что с тобой за несчастье? Всякого, кто приносит тебе вещь, ты её лишаешь, Куда девалась вещь этого жестокосердого человека?» – «О сосед, её у меня украли», – ответил Абу‑Кир. И АбуСир молвил: «Чудеса! Вещи всех, кто тебе их даёт, крадёт у тебя вор! Разве ты – место сбора всех воров? Но, однако, я думаю, что ты лжёшь. Расскажи мне твою историю». – «О сосед, – сказал Абу‑Кир, – никто у меня ничего не крал». – «А что же ты делаешь с чужим имуществом?» – спросил Абу‑Сир. И Абу‑Кир молвил: «Всякую вещь, которую мне дают, я продаю и трачу её стоимость». – «Дозволено ли это тебе Аллахом?» – сказал АбуСир. И Абу‑Кир ответил: «Я делаю это только из бедности, так как моё ремесло неприбыльное, и я бедняк, и у меня ничего нет».

И затем он начал говорить о неприбыльности дела и малости средств, и Абу‑Сир тоже стал говорить о неприбыльности своего ремесла и сказал: «Я мастер, которому нет равного в этом городе, но у меня никто не бреется, так как я человек бедный. Мне опротивело это ремесло, о брат мой».

И Абу‑Кир, красильщик, сказал ему: «Мне тоже опротивело моё ремесло из‑за неприбыльности, но что же нас заставляет, о брат мой, оставаться в этом городе? Мы с тобой уедем отсюда и посмотрим на чужие страны. Наше ремесло у нас в руках, и на него есть спрос во всех странах, и если мы уедем, мы понюхаем другого воздуху и отдохнём от этой большой заботы».

И Абу‑Кир до тех пор разукрашивал путешествие Абу‑Сиру, пока он не захотел уехать, и затем они сговорились, что поедут…»

Девятьсот тридцать вторая ночь

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Когда же настала девятьсот тридцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу‑Кир до тех пор разукрашивал путешествие Абу‑Сиру, пока тот не захотел уехать, и затем они сговорились, что поедут.

И Абу‑Кир обрадовался, что Абу‑Сир хочет ехать, и произнёс такие слова поэта:

«Покинь свою родину, ища возвышения, И трогайся в путь, – в пути полезных есть пять вещей: заботы, рассеяние и заработок на жизнь, И званье, и вежество, и общество славного.

А скажут когда: «В пути заботы и горести.

Разлука с любимыми и бедствия грозные», – То знай: смерть для юноши все лучше, чем жизнь его В обители низости, доносов и зависти».

И когда они решили ехать, Абу‑Кир сказал Абу‑Сиру: «О сосед, мы стали братьями, и нет между нами различия, и нам следует прочесть фатиху и сговориться о том, что работающий будет зарабатывать и кормить неработающего, а все, что останется, мы будем класть в сундук, и когда вернёмся в Искандарию, разделим это по правде и справедливости».

И Абу‑Сир сказал: «Это так и будет». И прочитал фатиху о том, что работающий будет зарабатывать и кормить безработного. А затем Абу‑Сир запер свою лавку и отдал ключи её хозяину, а Абу‑Кир оставил ключ у посланца кади, и лавка его была запертой и запечатанной, и оба взяли свои пожитки и отправились путешествовать.

Они сели на корабль в солёном море и уехали в этот же день, и досталась им на долю помощь, и, к довершению счастья цирюльника, среди всех, кто был на корабле, не было ни одного брадобрея, а было на нем сто двадцать человек, кроме капитана и матросов.

И когда распустили паруса на корабле, цирюльник встал и сказал красильщику: «О брат мой, это – море, на котором мы должны есть и пить, а у нас только немного пищи. Может быть, кто‑нибудь мне скажет: „Пойди сюда, цирюльник, побрей меня“. И я побрею его за лепёшку, или за полушку серебра, или за глоток воды, и мы с тобой будем этим пользоваться».

И красильщик сказал: «Это не плохо!» – положил голову на доски и заснул. А цирюльник поднялся и, взяв свои принадлежности и чашку, накинул себе на плечо тряпку вместо полотенца, так как он был человек бедный, и стал ходить между путниками.

И кто‑то сказал ему: «Пойди сюда, о мастер, побрей меня»; и Абу‑Сир побрил его, и когда он побрил этого человека, тот дал ему полушку серебра, и цирюльник сказал: «О брат мой, не нужна мне эта серебряная полушка! Если бы ты дал мне лепёшку, она была бы для меня благословеннее в этом море, так как у меня есть товарищ, а пищи у нас мало».

И человек дал ему лепёшку и кусок сыру и наполнил ему его чашку пресной водой, и Абу Сир взял это и, придя к Абу Киру, сказал ему: «Бери эту лепёшку и ешь её с сыром и пей то, что в чашке». И Абу‑Кир забрал у него это и стал есть и пить.

А потом Абу Сир, цирюльник, взял свои принадлежности, положил тряпку на плечо и с чашкой в руке стал ходить по кораблю, среди путников. И он побрил человека за пару лепёшек и другого – за кусок сыру, и на него появился спрос, и всякого, кто ему говорил: «Побрей меня, мастер», он заставлял дать ему пару лепёшек и полушку серебра, – а на корабле не было цирюльника, кроме него. И не настал ещё закат, как он собрал тридцать лепёшек и тридцать серебряных полушек.[652] И оказался у него сыр, и маслины, и молоки в уксусе, и когда он просил что‑нибудь, ему давали, так что у него стало всего много.

И Абу‑Сир побрил капитана и пожаловался ему на недостаток припасов в пути, и капитан сказал ему: «Добро пожаловать! Приводи твоего товарища каждый вечер, и ужинайте у меня. Не обременяйте себя заботой, пока будете ехать с нами».

И Абу‑Сир вернулся к красильщику и увидел, что тот все спит, и разбудил его, и Абу‑Кир, проснувшись, увидел подле себя много хлеба, сыра и маслин, и молоки в уксусе и спросил: «Откуда у тебя это?» И цирюльник ответил: «От щедрот Аллаха великого», И Абу‑Кир хотел начать есть, но Абу‑Сир сказал ему: «Не ешь, о брат мой, и оставь это, оно пригодится нам в другое время. Знай, что я брил капитана и пожаловался ему на недостаток припасов, и он сказал: „Простор тебе! Приводи твоего товарища каждый вечер, и ужинайте у меня! И первый наш ужин у капитана – сегодня вечером“, – „У меня кружится голова от моря, и я не могу встать с мезга, – сказал Абу‑Кир. – Дай мне поужинать этими вещами и иди к капитану один“. – „В этом нет беды“, – сказал Абу‑Сир. И затем он сел и стал смотреть, как Абу‑Кир ест, и увидел, что он отламывает куски, как отламывают камни от гор, и глотает их, точно слон, который несколько дней не ел, и пихает в рот кусок, прежде чем проглотит предыдущий, и таращит глаза на то, что перед ним, точно гуль, и пыхтит, словно голодный бык над соломой и бобами.

И вдруг пришёл матрос и сказал: «О мастер, капитан говорит тебе: „Веди своего товарища и приходи ужинать“; и Абу‑Сир спросил Абу‑Кира: „Ты пойдёшь с нами?“ И тот ответил: „Я не могу идти!“

И цирюльник пошёл один и увидел, что капитан сидит, а перед ним скатерть, на которой двадцать блюд или больше, и он и его люди ждут цирюльника с его товарищем.

И когда капитан увидел Абу‑Сира, он спросил: «Где твой товарищ?» И Абу‑Сир ответил: «О господин, у него кружится голова от моря». – «Не беда, – сказал капитан, – его головокружение пройдёт. Иди сюда, ужинай с нами, я тебя ждал».

И потом капитан освободил блюдо с кебабом и стал откладывать на него от каждого кушанья, так что оказалось довольно на десятерых. И когда цирюльник поужинал, капитан сказал ему: «Возьми это блюдо с собой для твоего товарища».

И Абу‑Сир взял блюдо, и принёс его Абу‑Киру, и увидел, что тот перемалывает клыками еду, стоящую перед ним, точно верблюд, и отправляет один кусок вслед другому с поспешностью. «Разве я не говорил тебе: не ешь! – сказал Абу‑Сир. – Благо капитана изобильно: посмотри, что он тебе послал, когда я рассказал ему, что у тебя кружится голова». – «Давай», – сказал Абу‑Кир; и Абу‑Сир подал ему блюдо, и красильщик взял его и начал жадно есть то, что на нем было, и все другое, словно пёс, оскаливший зубы, или сокрушающий лев, или рухх, который бросился на голубя, или человек, едва не умерший с голоду, который увидел еду и начал есть.

И Абу‑Сир оставил его, и ушёл к капитану, и выпил там кофе, а потом он вернулся к Абу‑Киру и увидел, что тот съел все, что было на блюде, и отбросил его пустым…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать третья ночь

Когда же настала девятьсот тритридцать третья ночь, она сказала: Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу‑Сир, вернувшись к Абу‑Киру, увидел, что тот съел то, что было на блюде, и отбросил его пустым. И тогда он взял блюдо и передал его одному из слуг капитана, и вернулся к Абу‑Киру, и проспал до утра.

А когда наступил следующий день, Абу‑Сир начал брить, и всякий раз как ему что‑нибудь доставалось, он отдавал это Абу‑Киру, и Абу‑Кир ел и пил, садясь и вставая только для того, чтобы удовлетворить нужду.

И каждый вечер Абу‑Сир приносил от капитана полное блюдо, и они провели таким образом двадцать дней, пока корабль не стал на якорь в гавани одного города.

И тогда они вышли с корабля, и вошли в этот город, и взяли себе комнату в одном хане, и Абу‑Сир постлал в ней циновки, и купил все, что им было нужно, и, принеся мясо, сварил его. А Абу‑Кир спал с тех пор, как вошёл в комнату в хане, и не проснулся, пока Абу‑Сир не разбудил его и не положил перед ним скатерть.

И, проснувшись, Абу‑Кир поел и потом сказал АбуСиру: «Не взыщи с меня, у меня кружится голова». И опять заснул.

И он провёл таким образом сорок дней, и каждый день цирюльник брал свои принадлежности и ходил по городу и работал, получая прибыль, а возвратившись, он находил Абу‑Кира спящим и будил его. И Абу‑Кир просыпался, и с жадностью принимался за еду, и ел так, как ест тот, кто никогда не насытится и не удовлетворится, а потом снова засыпал.

И он провёл таким образом ещё сорок дней, и всякий раз, как Абу‑Сир говорил ему: «Сядь отдохни и выйди прогуляться в город – в нем есть всякие развлечения и блеск и красота, и нет ему подобного среди городов», АбуКир, красильщик, говорил ему: «Не взыщи, у меня кружится голова». И Абу‑Сир, цирюльник, не хотел смущать АбуКира и заставлять его слушать обидные слова.

Но на сорок первый день цирюльник заболел и не смог выйти, и он нанял привратника хана, и привратник сделал то, что им было нужно, принёс им поесть и попить, и АбуКир так же ел и спал.

И цирюльник нанимал привратника хана для исполнения своих нужд четыре дня, а после этого болезнь его так усилилась» что весь мир исчез для него от жестокой болезни.

Что же касается Абу‑Кира, то его сжигал голод, и он поднялся и стал шарить в одежде Абу‑Сира и, увидев, что у него есть немного денег, взял их, и запер Абу‑Сира в комнате, и ушёл, не уведомив никого, а привратник был на рынке и не видел, как он выходил.

Абу‑Кир пошёл на рынок, и оделся в прекрасные одежды, и стал ходить по городу и смотреть, и увидел, что это город, подобного которому не найти среди городов, но все одежды в нем белые и синие – не иные. И он пришёл к одному красильщику и увидел, что все, что есть у него в лавке, – синее, и тогда он вынул носовой платок и сказал: «Эй, мастер, возьми этот носовой платок, выкраси его и получи плату». – «Плата за окраску этого двадцать дирхемов», – сказал красильщик. И Абу‑Кир молвил: «Мы красим это в нашей стране за два дирхема». – «Иди крась его в своей стране, – сказал красильщик, – а я не буду его красить меньше чем за двадцать дирхемов. Мы не сбавим эту цену ни насколько». – «А в какой цвет ты хочешь его выкрасить?» – спросил его Абу‑Кир. «Я выкрашу его в синий», – сказал красильщик. «Я хочу, чтобы ты его выкрасил в красный цвет», – сказал Абу‑Кир. «Я не знаю красной краски», – сказал красильщик. «В зелёный», – сказал Абу‑Кир. «Я не знаю зеленой краски», – ответил красильщик. «В жёлтый», – сказал Абу‑Кир. «Я не знаю жёлтой краски», – ответил красильщик.

И Абу‑Кир стал перечислять краски, краску за краской, и красильщик сказал ему: «Нас в нашей стране сорок мастеров, и их не бывает ни одним больше, ни одним меньше, и когда кто‑нибудь из нас умирает, мы обучаем его сына, а если он не оставил потомства, нас оказывается одним меньше; если же у кого двое сыновей, мы обучаем одного из них, а когда он умрёт, обучаем его брата. Наше ремесло твёрдо установлено, и мы умеем красить не иначе, как в синий цвет».

И Абу‑Кир, красильщик, сказал ему: «Знай, что я красильщик и умею красить во все цвета. Я хочу, чтобы ты взял меня служить за подённую плату, и я научу тебя красить во все цвета, чтобы ты мог похваляться во всяком цехе красильщиков». – «Мы никогда не допускаем чужестранца войти в наше ремесло», – сказал красильщик. «А если я открою себе красильню один?» – спросил АбуКир. «Это никогда не будет возможно», – ответил красильщик. И Абу‑Кир оставил его и отправился к другому, и тот сказал ему то же, что и первый, и Абу‑Кир ходил от красильщика к красильщику, пока не обошёл сорок мастеров, но они не принимали его ни в подёнщики, ни в мастера.

И Абу Кир отправился к старшине красильщика и рассказал ему об этом, и тот сказал: «Мы не пускаем чужестранца войти в наше ремесло».

И Абу‑Кира охватил великий гнев, и он пошёл жаловаться царю этого города и сказал ему: «О царь времени, я чужестранец, и по ремеслу я красильщик, и случилось у меня с красильщиками то‑то и то‑то, а я крашу в красный цвет разных оттенков – в цвет розы и грудной ягоды, и в зелёный цвет разных оттенков – в травянистый, фисташковый, оливковый и в цвет крыла попугая, и в чёрный цвет разных оттенков – в угольный и в цвет сурьмы, и в жёлтый цвет разных оттенков – в апельсинный и в лимонный». И он стал называть царю все цвета, а затем сказал: «О царь времени, все красильщики в твоём городе не умеют красить ни в один из этих цветов и знают только синюю краску, и они не приняли меня и не позволили мне быть у них ни мастером, ни подёнщиком». И царь ответил: «Ты в этом прав, но я открою тебе красильню и дам капитал, и тебе от них ничего не будет, а всякого, кто станет тебе препятствовать, я повешу на дверях его лавки».

И затем он отдал приказ строителям и сказал им: «Ступайте с этим мастером и пройдите с ним по городу, и если какое место ему понравится, выгоните оттуда его хозяина, все равно будет это лавка, хан или что‑нибудь другое, и постройте ему красильню так, как он хочет, и что он вам ни прикажет – делайте, не прекословя ему в том, что он скажет».

И потом царь одел Абу‑Кира в красивую одежду, и дал ему тысячу динаров, и сказал: «Трать их на себя, пока не закончится постройка».

Он дал ему также двух невольников, чтобы прислуживать ему, и коня с разукрашенной сбруей, и Абу‑Кир надел одежду, сел на коня и стал как эмир. И царь отвёл ему дом и велел устлать его коврами, и его устлали…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь отвёл АбуКиру дом и велел устлать его коврами, и дом устлали, и он поселился в нем.

А на следующий день он выехал и поехал по городу, предшествуемый строителями, и осматривал его, пока ему не понравилось одно место, и тогда он сказал: «Это место хорошее». И хозяина выгнали оттуда, и привели к царю, и тот дал ему плату за его помещение больше того, что его бы удовлетворило, и постройка началась.

И Абу‑Кир говорил строителям: «Стройте так‑то и такто и делайте так‑то и так‑то!» И ему построили красильню, которой нет равной. И затем он явился к царю и рассказал ему, что постройка красильни закончилась и нужны только деньги на краску, чтобы пустить её в ход.

И царь сказал ему: «Возьми эти четыре тысячи динаров и сделай их капиталом и покажи мне плод работы твоей красильни. И Абу‑Кир взял деньги, и пошёл на рынок, и увидел, что индиго много и что оно ничего не стоит.

Он купил все, что ему было нужно из принадлежностей для крашения, а потом царь послал ему пятьсот отрезов ткани, и Абу‑Кир начал их красить, и выкрасил их в различные цвета, и развесил перед дверями красильни, и люди, проходя мимо неё, видели удивительную вещь, которой в жизни не видели.

И народ толпился около дверей красильни, и все смотрели, и спрашивали Абу‑Кира, и говорили ему: «О мастер, как называются эти цвета?» И Абу‑Кир говорил: «Это красный, а это жёлтый, а это зелёный». И перечислял им названия цветов; и люди стали приносить ему ткани и говорили: «Выкраси нам это так или так и возьми то, что спросишь».

И когда Абу‑Кир кончил красить ткани царя, он взял их и пошёл в диван. И царь, увидав такую окраску, обрадовался и оказал Абу‑Киру великие милости, и все военные стали приходить к нему с тканями и говорили: «Выкраси её нам так‑то», и Абу‑Кир красил им по их желанию, и на него сыпалось золото и серебро, и молва о нем распространилась, и его красильню назвали «Красильней султана», и добро шло к нему из всех дверей.

И ни один из всех красильщиков не мог с ним заговорить, и они только приходили, целовали ему руки и извинялись перед ним за то, как они с ним поступили, и предлагали ему себя и говорили: «Сделай нас твоими слугами»; но Абу‑Кир не соглашался принять никого из них.

И появились у него рабы и невольницы, и он собрал большие деньги. И вот то, что было с Абу‑Киром.

Что же касается Абу‑Сира, то, когда Абу‑Кир запер его в комнате, взяв сначала у него деньги, и ушёл, и покинул его больным, исчезнувшим из мира, Абу‑Сир остался брошенный в этой комнате за запертой дверью и пролежал там три дня.

И привратник хана обратил внимание на дверь этой комнаты и увидел, что она заперта, и он не увидал никого из тех двоих до заката солнца и не узнал о них вестей.

И тогда он сказал про себя: «Может быть, они уехали и не отдали платы за комнату, или умерли, или что ещё там с ними?» И подошёл к дверям комнаты и увидел, что она заперта, и услыхал стоны цирюльника. Он увидел ключ в деревянном замке и открыл дверь, и вошёл, и, увидав стонавшего цирюльника, сказал ему: «С тобой не будет беды! Где твой товарищ?» – «Клянусь Аллахом, – ответил Абу‑Сир, – я очнулся от болезни только сегодня и стал звать, но никто не дал мне ответа. Ради Аллаха, о брат мой, посмотри в мешке у меня под головой и возьми из него пять полушек. Купи мне на них чего‑нибудь для пропитания, я до крайности голоден», И привратник протянул руку, и взял мешок, и увидел, что он пустой, и сказал цирюльнику: «Мешок пустой, в нем ничего нет». И Абу‑Сир, цирюльник, понял, что Абу‑Кир взял то, что там было, и убежал.

«Не видел ли ты моего товарища?» – спросил он привратника. И тот сказал: «Я уже три дня его не вижу и думал, что ты с ним уехал». – «Мы не уехали, – сказал цирюльник, – но он позарился на мои гроши и взял их и убежал, увидев, что я болен».

И потом он стал плакать и рыдать, и привратник хана сказал ему: «Не беда, он найдёт своё дело у Аллаха».

И привратник хана пошёл и, сварив похлёбку, налил Абу‑Сиру тарелку, и дал ему, и он ухаживал за ним два месяца и содержал его из своего кошелька, пока Абу‑Сир не пропотел и Аллах не вылечил его от болезни, которая была у него.

И потом Абу Сир встал на ноги и сказал привратнику хана: «Если Аллах великий даст мне возможность, я вознагражу тебя за то благо, которое ты мне сделал, но вознаграждает только Аллах от своей милости». – «Хвала Аллаху за здоровье, – сказал привратник хана. – Я сделал это с тобой, только стремясь угодить Аллаху великодушному».

И затем цирюльник вышел из хана и прошёл по рынкам, и судьбы привели его на рынок, в котором была красильня Абу Кира. И он увидел ткани, выкрашенные в разные цвета и повешенные в дверях красильни, и людей, которые толпились и глядели на них, и спросил человека из жителей города: «Что это за место и почему, я вижу, люди толпятся?» И спрошенный ответил ему: «Это красильня султана, которую он открыл для одного чужеземца по имени Абу Кир. И всякий раз, как он выкрасит одежду, мы собираемся и смотрим на её окраску, так как в нашей стране нет красильщиков, которые умеют красить в такие цвета. А у него случилось с красильщиками в нашем городе то, что случилось».

И этот человек рассказал Абу‑Сиру о том, что случилось у Абу‑Кира с красильщиками, и как он пожаловался на них султану, а тот поддержал его, и построил ему эту красильню, и дал ему столько‑то и столько‑то денег. И рассказал обо всем, что произошло. И Абу‑Сир обрадовался и подумал: «Хвала Аллаху, который помог ему, и он стал мастером! Этому человеку простительно: может быть, его отвлекало от тебя ремесло, и он про тебя забыл. Но ты сделал ему милость и оказал ему уважение, когда он был без работы, и когда он увидит тебя, он тебе обрадуется и окажет тебе уважение за то, что ты оказал ему уважение».

И он подошёл к дверям красильни и увидел Абу‑Кира, который сидел на высоком сиденье, над выступом, в дверях красильни, в платье из царских одежд, и перед ним стояли четыре раба и четыре белых невольника, одетые в роскошные одежды, и Абу‑Сир увидел, что рабочие – десять рабов – стоят и работают, так как Абу Кир, купив их, научил их красильному делу. А сам он сидел среди подушек, словно величайший везирь или славнейший царь, и ничего не делал своей рукой, а только говорил: «Сделайте то‑то и то‑то».

И Абу‑Сир остановился перед ним, думая, что когда Абу Кир его увидит, он обрадуется, и приветствует его, и окажет ему уважение, и обойдётся с ним ласково; но когда глаза встретились с глазами, Абу‑Кир сказал: «О сквер вый, сколько раз я тебе говорил: не стой в дверях этой мастерской! Разве ты хочешь опозорить меня среди людей, о разбойник? Хватайте его!»

И рабы подбежали к Абу‑Сиру и схватили его, и АбуКир встал прямо и, взяв палку, сказал: «Повалите его!» – и когда цирюльника повалили, побил его по спине сотней ударов; а затем Абу Сира перевернули, и он побил его сотней ударов по животу и сказал: «О скверный, о обманщик! Если я увижу, после сегодняшнего дня, что ты стоишь у дверей этой красильни, я сейчас же отошлю тебя к царю, и он передаст тебя вали, чтобы тот скинул тебе голову. Иди, да не благословит тебя Аллах!»

И Абу‑Сир ушёл от него с разбитым сердцем из‑за побоев и унижений, которые достались ему и присутствующие спросили Абу‑Кира, красильщика: «Что сделал этот человек?» И Абу‑Кир сказал: «Это разбойник, который крадёт чужие ткани…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать пятая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня о счастливый царь, что Абу‑Кир побил Абу‑Сира и прогнал его и сказал людям: „Это разбойник, который крадёт чужие ткани. Сколько раз он воровал у меня ткани и я говорил в душе: „Аллах простит ему! Это человек бедный“. И не хотел его расстраивать, и отдавал людям деньги за их ткани, и мягко удерживал его, но он не воздерживался; и если он вернётся ещё раз после этого раза, я пошлю его к царю, и он его убьёт и избавит людей от его вреда“.

И люди стали бранить Абу‑Кира после его ухода.

Вот что было с Абу‑Киром. Что же касается Абу‑Сира, то он вернулся в хан и сел, раздумывая о том, что сделал с ним Абу‑Кир, и сидел до тех пор, пока на нем не остыли побои.

А затем он вышел и прошёл по рынкам города, и ему пришло в голову сходить в хаммам. И он спросил одного из жителей города: «О брат мой, где дорога в хаммам?» И тот человек спросил его: «А что такое хаммам?» – «Место, где люди моются и снимают с себя грязь, и это одно из лучших благ здешней жизни», – ответил Абу‑Сир. И тот человек молвил: «Вот перед тобой море». – «Мне нужен хаммам», – сказал Абу‑Сир. И тот человек сказал: «Мы не знаем, какой бывает хаммам, и мы все ходим к морю. Даже царь, когда хочет помыться, идёт к морю».

И когда Абу‑Сир понял, что в этом городе нет хаммама и люди не знают, что такое хаммам и каков он, он пошёл в диван царя и, войдя к нему, поцеловал перед ним землю, пожелал ему блага и сказал: «Я человек уз чужой страны, и по ремеслу я банщик. Я вступил в твой город и хотел пойти в хаммам, но не увидел в нем ни одного хаммама. И как может город такого прекрасного вида быть без хаммама, когда хаммам – одно из лучших благ в мире?» – «А что такое будет хаммам?» – спросил царь. И Абу‑Сир стал описывать ему качества хаммама и сказал: «Твой город станет совершённым только тогда, когда будет в нем хаммам». – «Добро пожаловать!» – воскликнул царь, и одел Абу‑Сира в одежду, которой нет подобия, и дал ему копя и двух рабов, а затем он пожаловал ему четырех невольниц и двух белых невольников и приготовил ему дом, устланный коврами. Он оказал ему уважение большее, чем красильщику, и послал с ним строителей и сказал им: «В том месте, где ему понравится, выстройте ему хаммам».

И Абу‑Сир взял их и пошёл с ними на середину города, и когда ему понравилось одно место, он указал на него строителям, и те начали постройку.

И Абу‑Сир указал им, какое это должно быть здание, пока они не построили ему хаммам, которому нет равного, а затем Абу‑Сир велел разрисовать этот дом, и его разрисовали удивительными рисунками, так что он стал отрадой для смотрящих.

И после этого Абу‑Сир пошёл к царю и рассказал ему об окончании постройки хаммама и его разрисовки и сказал: «Там не хватает только ковров».

И царь дал ему десять тысяч динаров, и Абу‑Сир взял их, и устлал хаммам коврами, и развесил в нем полотенца на верёвках, а всякий, кто проходил мимо дверей хаммама, изумлялся, и мысли его смущались при виде рисунков на стенах.

И люди толпились около этого дома, подобного которому они не видели в жизни, и глядели на него и говорили: «Что это такое?» И Абу‑Сир отвечал: «Это хаммам». И люди удивлялись.

А затем Абу‑Сир нагрел воду и пустил хаммам в ход. Он сделал фонтан в водоёме, который похитил умы всех жителей города, видевших его, и попросил у царя десять невольников, не достигших зрелости, и царь дал ему десять невольников, подобных лунам, и Абу‑Сир стал разминать им тело и говорил им: «Делайте с посетителями то же самое».

А потом он разжёг курения и послал глашатая, который кричал в городе и говорил: «Эй, твари Аллаха, идите в хаммам, он называется „Хаммам султана“.

И к Абу‑Сиру стал приходить народ, и он приказал невольникам мыть людям тело, и люди спускались в водоём и выходили оттуда, а по выходе они садились под портиком, и невольники разминали их, как их научил Абу‑Сир.

И люди входили в хаммам и исполняли там то, что им было нужно, а затем выходили, не платя, и так продолжалось три дня, а на четвёртый день Абу‑Сир пригласил царя в хаммам, и царь сел на коня вместе с вельможами правления, и они отправились в хаммам.

И царь разделся и вошёл, и Абу‑Сир вошёл тоже и начал тереть царя мочалкой, и он удалял с его тела катышки грязи, точно фитили, и показывал их царю, и царь радовался, и от прикосновения его руки к телу слышался звук из‑за его мягкости и чистоты.

А вымыв царю тело, Абу‑Сир прибавил к воде купальни розовой воды, и царь спустился в купальню и вышел оттуда, и его тело увлажнилось, и у него появилась бодрость, которой он всю жизнь не чувствовал, и потом АбуСир посадил его под портиком, и невольники начали разминать его, и курильницы распространяли запах алоэ.

И царь сказал: «О мастер, это и есть хаммам?» И АбуСир отвечал: «Да». И царь воскликнул: «Клянусь жизнью моей головы, мой город стал городом только с этим хаммамом! Какую плату ты берёшь с человека?» – спросил он потом. И Абу‑Сир сказал: «Сколько ты прикажешь мне дать, столько я и возьму».

И царь приказал дать ему тысячу динаров и сказал: «Со всякого, кто у тебя вымоется, бери тысячу динаров». – «Прости, о царь времени, – сказал Абу‑Сир. – Люди не все одинаковы, напротив – среди них есть богатые и есть бедные, и если бы я брал с каждого тысячу динаров, хаммам перестал бы работать. Ведь бедный не может заплатить тысячу динаров». – «А как же ты сделаешь с платой?» – спросил царь. И Абу‑Сир сказал: «Я назначу плату по великодушию, и каждый даст мне сколько может и сколько пожалует его душа. Мы будем брать с каждого человека по его состоянию, и если дело будет таково, народ станет ходить к нам, и кто богат, тот даст мне сообразно своему сану, а кто беден, тот даст столько, сколько пожалует его душа, и если останется дело так, хаммам будет действовать, и будет он в великом почёте. Что же касается тысячи динаров, то это – дар царя, и не всякий может дать столько».

И вельможи царства подтвердили его слова и сказали: «Вот это истина, о царь времени! Разве ты считаешь, что все люди подобны тебе, о славный царь?»

И царь сказал: «Поистине, ваши слова правильны, но этот человек – чужестранец и бедняк, и нам обязательно надо оказать ему уважение. Ведь он сделал у нас в городе этот хаммам, равного которому мы в жизни не видели, и наш город украсился и приобрёл значительность только из‑за него. Если мы окажем ему уважение увеличением платы, то это немного». – «Если ты хочешь оказать ему уважение, – сказали вельможи, – то оказывай ему уважение из твоих денег (а уважение от царя бедному – малая плата за хаммам), для того чтобы молились за тебя подданные. Что же касается тысячи динаров, то мы – вельможи твоего царства, но наша душа не соглашается их дать. Как же согласится на это душа бедняков?» – «О вельможи моего царства, – сказал царь, – каждый из вас пусть даст ему в этот раз сто динаров, невольника, невольницу и раба». – «Хорошо, мы дадим ему все это, – сказали вельможи, – но после сегодняшнего дня всякий входящий пусть даёт ему лишь то, что пожалует его душа». – «В этом нет беды», – сказал царь. И вельможи дали Абу‑Сиру каждый сто динаров, невольницу, невольника и раба, и было число вельмож, которые мылись с царём в этот день, четыреста душ…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать шестая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что число вельмож, которые мылись с Царём в этот день, было четыреста душ. А количество того, что они дали из динаров, оказалось сорок тысяч, и невольников – четыреста, и рабов – четыреста, и невольниц – четыреста (достаточно с тебя такого дара!), а царь дал АбуСиру десять тысяч динаров, десять невольников, десять невольниц и десять рабов.

И Абу‑Сир выступил вперёд, и поцеловал перед царём землю, и сказал: «О счастливый царь, обладатель здравого суждения! Какое место вместит меня с этими невольниками, невольницами и рабами?» И царь молвил: «Я приказал это своим вельможам только для того, чтобы мы собрали тебе большое количество денег. Ты ведь, может быть, вспомнишь свою страну и семью и соскучишься по ней и захочешь поехать на родину, и окажется, что ты взял из нашей с граны основательное количество денег, которое поможет тебе жить в твоей стране». – «О царь времени, да возвеличит тебя Аллах! – сказал Абу‑Сир. – Эти многочисленные невольники, невольницы и рабы – по сану царям, и если бы ты велел дать мне наличные деньги, они быт бы лучше, чем это войско, потому что люди едят и пьют и одеваются, и сколько бы мне ни досталось денег, их не хватит на содержание этих рабов».

И царь засмеялся и воскликнул: «Клянусь Аллахом, ты сказал правду, – их оказалось целое войско, и у тебя нет возможности содержать их! Не продашь ли ты мне каждого из них за сто динаров?» – «Я продал их тебе за эту цену», – сказал Абу‑Сир. И царь послал за казначеем, чтобы тог принёс ему денег, и когда казначей принёс их, царь отдал Абу‑Сиру деньги за всех полностью и до конца, а затем после этого он пожаловал рабов их владельцам и сказал: «Всякий, кто узнает своего раба, невольника и невольницу, пусть берет их. Они – подарок вам от меня».

И вельможи исполнили приказание царя, и всякий из них взял то, что ему принадлежало, и Абу‑Сир сказал: «Да избавит тебя Аллах от зла, о царь времени, как ты избавил меня от этих гулей, которых может насытить только Аллах!»

И царь засмеялся его словам и признал, что он прав, а затем он взял вельмож своего царства и ушёл из бани во дворец.

И Абу‑Сир провёл эту ночь, считая золото, складывая его в мешки и запечатывая. И у него было двадцать рабов, и двадцать невольников, и четыре невольницы для услуг. А когда наступило утро, он открыл хаммам и послал глашатая кричать: «Всякий, кто войдёт в хаммам и помоется, пусть даст то, что пожалует его душа и чего требует его великодушие!»

И Абу‑Сир сел около сундука, и на него налетели посетители, и всякий, кто входил, клал в сундук то, что было для него нетрудно положить, и не наступил ещё вечер, как сундук наполнился добром Аллаха великого.

А затем царица пожелала войти в хаммам, и когда это дошло до Абу‑Сира, он разделил ради неё день на две части и назначил от зари до полудня время мужчин, а от полудня до заката – время женщин. А когда царица пришла, он поставил за сундуком невольницу.

И он обучил четырех невольниц банному делу, так что они стали искусными банщицами, и когда царица вошла в хаммам, это ей понравилось, и её грудь расправилась, и она положила тысячу динаров. И слава АбуСира распространилась в городе, и всякому, кто входил, он оказывал уважение – все равно, был это богатый или бедный, и благо стало входить к нему из всех дверей.

И он свёл знакомство с приближёнными царя, и появились у него друзья и товарищи, и царь приходил к нему один день в неделю и давал ему тысячу динаров, а остальные дни недели были для вельмож и бедняков, и Абу‑Сир старался уважать людей и обращался с ними очень ласково.

И случилось в один из дней, что капитан царя вошёл к нему в хаммам, и Абу‑Сир разделся, и вошёл с ним, и стал его растирать, и обошёлся с ним особенно ласково. И когда капитан вышел из хаммама, Абу‑Сир приготовил ему питьё и кофе, а когда он пожелал дать ему что‑нибудь, Абу‑Сир поклялся, что не возьмёт с него ничего, и капитан был ему признателен, так как видел его крайнюю ласку и милость, и чувствовал смущение, не зная, что подарить этому банщику за его почёт.

Вот что было с Абу‑Сиром. Что же касается Абу‑Кира, то он услышал, что все люди бредят хаммамом и всякий из них говорит: «Этот хаммам – благо земной жизни, без сомнения. Если захочет Аллах, о такой‑то, мы пойдём с тобой завтра в этот прекрасный хаммам!»

И Абу Кир сказал про себя: «Обязательно пойду, как другие люди, и посмотрю на этот хаммам, который похитил ум у людей».

И потом он оделся в самую роскошную, какая у него была, одежду, сел верхом на мула и, взяв с собой четырех рабов и четырех невольников, которые шли сзади него и впереди него, отправился в хаммам.

И он спешился в воротах хаммама, и, оказавшись у ворот, почувствовал запах алоэ, и увидел, что люди входят и выходят и все скамейки полны больших и малых. И он вошёл в проход, и Абу‑Сир увидал его и поднялся к нему, радуясь. И красильщик сказал: «Разве таков обычай честных людей? Я открыл себе красильню и стал мастером города, и познакомился с царём, и живу в счастье и величии, а ты ко мне не приходишь, не спрашиваешь обо мне и не говоришь: „Где мой товарищ?“ Я обессилел, разыскивая тебя и посылая рабов и невольников искать тебя по ханам и другим местам, но они не знают к тебе дороги, и никто им о тебе не рассказывает».

И Абу‑Сир сказал ему: «Разве я не приходил к тебе? Но ты ведь объявил меня вором, побил и опозорил среди людей».

И Абу‑Кир огорчился и сказал: «Что это за слова? Разве это тебя я побил?» И Абу‑Кир стал клясться тысячью клятвами, что он его не узнал, и сказал: «Кто‑то похожий на тебя приходил и воровал каждый день чужие ткани, и я подумал, что этот человек – ты».

И он стал горевать, ударяя рукой об руку, и восклицал: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Мы тебя обидели! Но почему ты не дал мне себя узнать и не сказал мне: „Я такой‑то“? Это тебе должно быть стыдно, что ты не дал мне себя узнать, тем более что у меня голова кружится от множества дел». – «Да простит тебя Аллах, о мой товарищ! – сказал Абу‑Сир. – Это была вещь, предопределённая в неведомом, и исправление дела – от Аллаха. Входи, снимай одежду, мойся и наслаждайся». – «Заклинаю тебя Аллахом, извини меня, о брат мой», – сказал Абу‑Кир. И АбуСир молвил: «Аллах пусть снимет с тебя ответственность и простит тебя! Это было предопределено мне от века». – «А откуда у тебя это величие?» – спросил Абу‑Кир. И Абу‑Сир ответил: «Тот, кто помог тебе, помог и мне.

Я отправился к царю и рассказал ему, что такое хаммам, и он велел его для меня построить». – «Как ты знакомый царя, так и я тоже его знакомый», – сказал Абу‑Кир…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать седьмая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу‑Кир с Абу‑Сиром упрекали друг друга, и Абу‑Кир сказал: „Как ты знакомый царя, так и я тоже его знакомый, – и если захочет великий Аллах, я сделаю так, что он тебя полюбит и окажет тебе ещё большее уважение ради меня. Он не знает, что ты мой товарищ, и я осведомлю его о том, что ты мой товарищ, и поручу тебя его заботам“. – „Меня не надо поручать, – ответил Абу‑Сир. – Аллах, смягчающий сердца, существует, и царь со всеми вельможами полюбил меня и дал мне то‑то и то‑то“.

И он рассказал Абу‑Киру свою историю и затем сказал: «Сними с себя одежду за сундуком и входи в хаммам, и я войду с тобой, чтобы растереть тебя мочалкой».

И Абу‑Кир снял то, что на нем было, и вошёл в хаммам, и Абу‑Сир вошёл с ним, и натёр его, и намыл, и одел, и занимался им, пока тот не вышел. И когда он вышел, Абу‑Сир принёс ему обед и напитки, и все люди удивлялись великому уважению его к Абу‑Киру.

И после этого Абу‑Кир хотел дать ему что‑нибудь, но Абу Сир поклялся, что не возьмёт с него ничего, и сказал: «Стыдись такого дела – ты ведь мой товарищ, и между нами пет различия».

И затем Абу‑Кир сказал Абу‑Сиру: «О товарищ, клянусь Аллахом, этот хаммам великолепен, но твоя работа в нем неполная». – «А в чем же её недостаток?» – спросил Абу‑Сир. И Абу‑Кир сказал: «В лекарстве, то есть в тесте из мышьяка и извести, которое с лёгкостью удаляет волосы. Сделай такое лекарство, и когда царь придёт, предложи его ему и научи его, как удалять им волосы. Он полюбит тебя сильной любовью и окажет тебе уважение». – «Ты прав, – сказал Абу‑Сир. – Если захочет Аллах, я это сделаю».

И Абу‑Кир вышел, и, сев на мула, отправился к царю, и вошёл к нему, и сказал: «Я тебе искренний советчик, о царь времени». – «А каков твой совет?» – спросил царь. И Абу‑Кир сказал: «До меня дошёл один слух, а именно, что ты построил хаммам». – «Да, – ответил царь, – ко мне пришёл один человек, чужеземец, и я открыл для него хаммам, как открыл для тебя красильню. Это хаммам великолепный, и он украсил мой город».

И царь стал рассказывать Абу‑Киру о прелестях хаммама, и Абу‑Кир спросил его: «А ты туда ходил?» – «Да», – отвечал царь. И Абу‑Кир воскликнул: «Хвала Аллаху, который спас тебя от того негодяя, врага веры, то есть банщика!» – «А что с ним такое?» – спросил царь. И Абу‑Кир молвил: «Знай, о царь времени, если ты войдёшь в хаммам после сегодняшнего дня, ты погибнешь». – «Почему?» – спросил царь. «Банщик, – ответил Абу‑Кир, – твой враг и враг веры. Он побудил тебя устроить этот хаммам только потому, что хотел дать тебе в нем яду. Он приготовил для тебя что‑то, и когда ты войдёшь в хаммам, он принесёт это тебе я скажет: „Вот лекарство, – всякий, кто помажет им себя внизу, с лёгкостью сбросит оттуда волосы. А это вовсе не лекарство, но великая болезнь и убийственный яд. Этому негодяю обещал султан христиан, если он тебя убьёт, освободить его жену и детей из плена, так как его жена и дети в плену у султана христиан. Я был с ним вместе в плену, в их землях, но я открыл красильню и стал им красить ткани в разные цвета, и люди смягчили ко мне сердце царя, и царь спросил: «Чего ты требуешь?“ И я потребовал от него освобождения, и он меня освободил, и я пришёл в этот город.

И я увидел этого человека в хаммаме и спросил его я сказал: «Как произошло твоё освобождение и освобождение твоей жены и детей?» И он ответил: «Я, и моя жена, и мои дети все ещё в тепу. Царь христиан собрал диван, и я присутствовал там вместе со всеми, кто присутствовал, и стоял среди прочих людей. И я услышал, как они рассказывали царю разные истории и вспомнили о царе этого города, и царь христиан вздохнул и сказал: „Не победил меня никто в мире, кроме царя такого‑то города. Всякому, кто ухитрится его убить, я дам все, что он пожелает“. И я подошёл к царю и спросил его: „Если я ухитрюсь его убить, освободишь ты меня, мою жену и моих детей?“ И царь христиан сказал: «Да, да, я освобожу вас и дам тебе все, что ты пожелаешь. И мы с ним сговорились об этом.

Он послал меня на корабле в этот город, и я пошёл к здешнему царю, и царь построил для меня этот хаммам, и мне остаётся только убить его. И тогда я пойду к царю христиан, выкуплю мою жену и детей и попрошу у него чего‑нибудь».

И я спросил его: «Какую хитрость ты придумал, чтобы убить его?» И он сказал: «Это хитрость лёгкая, легче не бывает. Он придёт ко мне, в этот хаммам, а я сделаю для него снадобье с ядом, и когда он придёт, я скажу ему: „Возьми это лекарство и помажь им себе внизу, от него падают волосы“. И он возьмёт лекарство и помажет им себя внизу, и яд будет в нем играть один день и одну ночь, пока не распространится до сердца, и тогда он погибнет, и конец».

И когда я услышал эти слова, я испугался за тебя, так как твоя милость» лежит на мне, и вот я рассказал тебе об этом».

И когда царь услышал эти слова, он разгневался сильным гневом и сказал: «О красильщик, скрывай эту тайну!» А затем он пожелал войти в хаммам, чтобы пресечь сомнение уверенностью.

И когда царь вошёл в хаммам, Абу‑Сир оголился, по своему обычаю, и занялся царём и натёр его, а после этого он сказал: «О царь времени, я приготовил лекарство, чтобы удалить нижние волосы». И царь сказал: «Принеси его мне». И Абу‑Сир принёс ему лекарство, и царь почувствовал, что у него противный запах, и уверился в том, что это яд.

И он рассердился и закричал приближённым: «Держите его!» И приближённые схватили Абу‑Сира, а царь вышел, исполненный гневом, и никто не знал, почему он разгневался. И гнев царя был так силён, что он никому ничего не сказал и никто не осмелился его спросить.

И потом он оделся, и пошёл в диван, и призвал к себе Абу‑Сира, связанного по рукам, и потребовал капитана, и тот явился. И когда капитан явился, царь сказал ему: «Возьми этого негодяя и положи его в мешок, положи ему туда два кинтара негашёной извести и завяжи мешок с Абу‑Сиром и известью, а потом положи мешок в лодку и подъезжай к моему дворцу. Ты увидишь, что я сижу у окна, и скажешь мне: „Бросить мне его?“ И я скажу: „Бросай!“ И когда я тебе это скажу, брось мешок в воду, чтобы известь стала гашёной, и тогда Абу‑Сир умрёт, утонувший и сожжённый».

И капитан сказал: «Внимание и повиновение!» А затем он увёл Абу‑Сира от царя на остров, находившийся против царского дворца, и сказал ему: «О такой‑то, я один раз пришёл к тебе в хаммам, и ты оказал мне уважение и сделал все, что было обязательно. Я очень у тебя наслаждался, и ты поклялся, что не возьмёшь с меня платы, и я полюбил тебя сильной любовью. Расскажи мне, что у тебя произошло с царём и что ты ему сделал дурного, что он на тебя так рассердился и приказал мне, чтобы ты умер этой скверной смертью?» – «Клянусь Аллахом, – сказал Абу‑Сир, – я ничего не сделал, и мне не ведомо, какой я совершил с ним грех, чтобы заслужить это…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать восьмая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что капитан спросил Абу‑Сира о причине гнева на него царя, и Абу‑Сир сказал: „Клянусь Аллахом, о брат мой, я ничего ему не сделал дурного, чтобы заслужить это“. И капитан молвил: „Ты занимаешь у царя великое место, которого никто не достиг прежде тебя, а всякий, кто счастлив, внушает зависть. Может быть, кто‑нибудь тебе позавидовал за такое счастье и закинул о тебе царю какие‑нибудь слова, и царь разгневался на тебя таким гневом. Но добро тебе пожаловать, и с тобой не будет дурного. Как ты оказал мне уважение, хотя между нами не было знакомства, так и я освобожу тебя; но когда я тебя освобожу, ты останешься со мной на этом острове, пока не придёт из города корабль в сторону твоей земли, и я отошлю тебя на таем“.

И Абу‑Сир поцеловал капитану руку и поблагодарил его за это; и затем капитан принёс извёстку, положил её в мешок и положил туда большой камень размером с человека, и сказал: «Полагаюсь на Аллаха!»

И потом капитан дал Абу‑Сиру сеть и сказал ему: «Закинь эту сеть в море, может ты поймаешь скольконибудь рыбы. Поставка рыбы для кухни царя лежит каждый день на мне, а меня отвлекла от ловли беда, которая тебя поразила. Я боюсь, что придут слуги повара, требуя рыбы, и не найдут её, и если ты что‑нибудь поймаешь, они найдут это. А я пойду и устрою хитрость под окнами дворца и сделаю вид, что я бросил тебя».

И Абу‑Сир сказал: «Я буду ловить, а ты иди, и Аллах тебе поможет». И капитан положил мешок в лодку и ехал, пока не приехал ко дворцу.

И он увидел, что царь сидит у окна, и сказал: «О царь времени, бросать мне его?» И царь сказал: «Бросай!» И сделал рукой знак, и вдруг что‑то сверкнуло и упало в море.

И оказалось, что то, что упало в море, это перстень царя. А он был заколдованный, и когда царь на когонибудь гневался и хотел его убить, он указывал на него правой рукой, на которой был перстень, из перстня вылетала молния и поражала того, на кого указал царь, и голова его падала с плеч. И войска повиновались царю, и он покорял великанов только благодаря этому перстню.

И когда перстень упал с его пальца, царь скрыл это дело и не мог сказать: «Мой перстень упал в море», – так как боялся, что войска восстанут против него и убьют его, и промолчал.

Вот что было с царём. Что же касается Абу‑Сира, то после ухода капитана он взял сеть и закинул её в море, и потянул сеть, и сеть поднялась полная рыбы, и затем он кинул её второй раз, и она снова поднялась полная рыбы, и Абу‑Сир все время бросал сеть, а она поднималась полная рыбы, пока перед ним не оказалась большая куча рыбы.

И тогда он сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я уже долгое время не ел рыбы!» И выбрал большую жирную рыбу и подумал: «Когда придёт капитан, я скажу, чтобы он изжарил мне эту рыбу, и пообедаю».

И он стал резать рыбу ножом, который у него был, и нож зацепился за что‑то в жабрах рыбы, и Абу‑Сир увидал, что там находится перстень царя, – потому что эта рыба проглотила перстень, и потом судьба пригнала её к этому острову, и она попала в сеть.

И Абу‑Сир взял перстень и надел его на мизинец, не зная, какие у него свойства. И вдруг двое молодцов из слуг повара пришли, чтобы потребовать рыбы, и, подойдя к Абу‑Сиру, сказали: «О человек, куда ушёл капитан?» И Абу‑Сир сказал: «Не знаю». И сделал знак правой рукой, и вдруг головы слуг упали с плеч, когда Абу‑Сир указал на них и сказал: «Не знаю». И Абу‑Сир удивился этому и стал говорить: «Смотри‑ка! Кто это убил их?» И это показалось ему тяжким, и он задумался.

И вдруг подошёл капитан и увидел большую кучу рыбы и двух убитых, и увидал на пальце Абу‑Сира перстень.

«О брат мой, – сказал он ему, – не двигай рукой, на которой перстень. Если ты двинешь ею, ты убьёшь меня!»

И Абу‑Сир удивился его словам: «Не двигай рукой, на которой перстень. Если ты двинешь ею, ты убьёшь меня!» И когда капитан дошёл до него и спросил: «Кто убил этих двух слуг?» – Абу‑Сир сказал: «Клянусь Аллахом, о брат мой, я не знаю». – «Ты сказал правду, – ответил капитан, – но расскажи мне про этот перстень, как он к тебе попал?» – «Я увидел его в жабрах этой рыбы», – отвечал Абу‑Сир. И капитан молвил: «Ты сказал правду. Я видел его, как он падал, сверкая, из дворца царя, пока не упал в море, когда царь указал на тебя и сказал мне: „Бросай его!“ Когда он сделал мне знак, я бросил мешок, а перстень свалился у него с пальца и упал в море, и эта рыба проглотила его, и Аллах пригнал его к тебе, и ты её поймал, – так что это твоя доля. Но знаешь ли ты свойства этого перстня?» – «Я не знаю у него никакого свойства», – сказал Абу‑Сир. И капитан молвил: «Знай, что войска нашего царя повинуются ему, только боясь этого перстня, так как он заколдован. И когда царь разгневается на кого‑нибудь и захочет убить, то указывает на него пальцем, и голова падает с плеч. Молния вылетает из этого перстня, и лучи её достигают прогневавшего, и он тотчас же умирает».

И Абу‑Сир, услышав эти слова, обрадовался сильной радостью и сказал капитану: «Вороти меня в город». И капитан сказал: «Я ворочу тебя, ибо я больше не боюсь для тебя зла от царя, потому что, если ты укажешь на него рукой и задумаешь его убить, его голова упадёт перед тобой, и если бы ты даже захотел бить царя и всех его воинов, ты бы убил их без помехи».

И затем он сел в лодку и отправился с Абу‑Сиром в город…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать девятая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что капитан посадил Абу‑Сира в лодку и отправился с ним в город. И когда доехал до города, поднялся в царский дворец, и вошёл в диван, и увидел, что царь сидит, и воины перед ним, и царь в великом огорчении из‑за перстня, но не может рассказать никому из воинов о пропаже перстня.

И когда царь увидел Абу‑Сира, он сказал ему: «Разве мы не бросили тебя в море? Как ты сделал, что вышел из него?» И Абу‑Сир сказал: «О царь времени, когда ты велел меня бросить в море, твой капитан взял меня и поехал со мной на остров, и спросил о причине твоего гнева на меня, и сказал: „Что ты сделал с царём, что он велел тебя умертвить?“ И я ответил: „Клянусь Аллахом, мне не известно, чтобы я сделал с ним что‑нибудь скверное“. И капитан сказал: „Ты имеешь великое место у царя. Может быть, кто‑нибудь тебе позавидовал и забросил о тебе царю какие‑нибудь слова, так что царь на тебя рассердился. Но я приходил в твой хаммам, и ты оказал мне уважение, и за твоё уважение ко мне в хаммаме я тебя освобожу и пошлю в твою страну“. И затем он положил в лодку вместо меня камень и бросил его в море, но когда ты указал ему насчёт меня пальцем, перстень упал с твоей руки в море, и его проглотила рыба. А я был на острове и ловил рыбу, и эта рыба попалась среди прочей рыбы, и я взял её и хотел изжарить, и когда я вскрыл ей брюхо, я увидел в нем перстень, и взял его, и надел на палец.

И ко мне пришли двое слуг из кухни и потребовали рыбу, и я показал на них пальцем, не зная особенности перстня, и их головы упали; а затем пришёл капитан и узнал перстень, который был у меня на пальце, и рассказал мне, что он заколдованный, и я принёс его тебе, так как ты оказал мне благодеяние и почтил меня крайним почётом. Добро, которое ты мне сделал, у меня не пропало. Вот твой перстень – возьми его, и если я сделал с тобой что‑нибудь, требующее убиения, скажи мне, в чем мой грех, и убей меня, и будешь свободен от ответственности за мою кровь».

И затем он снял перстень с пальца и подал его царю. И когда царь увидел, какое благодеяние оказал ему АбуСир, он взял от него перстень и надел его на палец, и душа вернулась к нему.

И он поднялся на ноги, и обнял Абу‑Сира, и сказал: «О человек, ты принадлежишь к избранным сынам дозволенного! Не взыщи же с меня и прости мне то, что я тебе сделал. Если бы кто‑нибудь, кроме тебя, овладел эти и перстнем, он бы мне его не отдал». – «О царь времени, – сказал Абу‑Сир, – если ты хочешь, чтобы я тебя простил, скажи мне, в чем мой грех, который вызвал твой гнев на меня, так что ты приказал меня убить?» И царь воскликнул: «Клянусь Аллахом, я твёрдо установил, что ты невиновен, и нет на тебе никакого греха, раз ты сделал мне это благодеяние, но только красильщик сказал мне то‑то и то‑то».

И он рассказал ему, что говорил красильщик, и АбуСир молвил: «Клянусь Аллахом, о царь времени, я не знаю царя христиан и в жизни не ездил в христианские земли! Мне не приходило на ум убивать тебя, но этот красильщик был моим товарищем и соседом в городе Искандарии, и жизнь там стала нам тесна, и мы выехали оттуда из‑за скудости пропитания и прочли друг другу фатиху о том, что работающий будет кормить безработного, и случилось у меня с красильщиком то‑то и то‑то».

И он рассказал царю все, что случилось у него с АбуКиром, красильщиком: как тот взял его деньги и покинул его больным в его комнате в хане, и как привратник хана тратился на него, когда он был болен, пока не исцелил его Аллах, и как затем он поднялся и стал ходить по городу со своими принадлежностями, как обычно, и по дороге увидел красильню, около которой была лавка, и, посмотрев в двери красильни, увидел Абу‑Кира, который сидел там на скамье, и вошёл к нему, чтобы его приветствовать, и достались ему от него побои и оскорбления, и Абу‑Кир сказал про него, что он разбойник, и побил его мучительным боем.

И вот Абу‑Сир рассказал царю обо всем, что с ним случилось, с начала до конца, и затем сказал: «О царь времени, это он сказал мне: „Сделай лекарство и поднеси его царю. Хаммам совершенен во всем, но только в нем отсутствует это лекарство“. И знай, о царь времени, что это лекарство не вредит. Мы его делаем в наших странах, и оно обязательно бывает в хаммаме, но я забыл о нем, и когда пришёл красильщик и я оказал ему почёт, он напомнил мне об этом и сказал: „Сделай лекарство“. Пошли, о царь времени, за привратником такого‑то хана и рабочими красильни и спроси их всех о том, что я тебе рассказал».

И царь послал за привратником хана и за рабочими красильни и, когда они все пришли, спросил их, и они рассказали о случившемся, и тогда царь послал за красильщиком и сказал: «Приведите его босым, с непокрытой головой и с связанными руками».

А красильщик сидел в своём доме, радуясь убиению Абу‑Сира. И не успел он опомниться, как приближённые царя бросились на него и удары посыпались ему на затылок, а затем ему скрутили руки и его привели к царю. И он увидел, что Абу‑Сир сидит рядом с царём, а привратники хана и рабочие красильни стоят перед ним. И привратник хана спросил его: «Не это ли твой товарищ, у которого ты украл деньги и которого ты оставил у меня в комнате больным и сделал с ним то‑то и то‑то?» А рабочие красильни спросили: «Разве этот не тот, кого ты велел нам схватить и мы его побили?»

И царю стала ясна мерзость Абу‑Кира и то, что он заслуживает большего, чем пытки Мункара и Накира[653], я потому он сказал: «Возьмите его и проведите по городу и рынку…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот сорока

Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот сорока, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда царь услышал слова привратника хана и рабочих красильни, он убедился в скверности АбуКира и воздвиг против него несчастия и сказал своим приближённым: „Возьмите его и проведите по городу, а потом положите в мешок и бросьте в море!“ – „О царь времени, – сказал Абу‑Сир, – уступи мне его! Я простил ему все, что он мне сделал“. – „Если ты его простил за себя, то я не могу его простить за себя, – ответил царь, и затем он закричал и сказал: «Возьмите его!“ И АбуКира взяли и провели по городу, а потом посадили в мешок, и положили туда извёстку, и бросили мешок в море, и Абу‑Кир умер, потопленный, сожжённый.

«О Абу‑Сир, – сказал тогда царь, – попроси у меня чего‑нибудь – и получишь!» И Абу‑Сир сказал: «Я прошу тебя отослать меня в мою землю, – у меня не осталось желания жить здесь».

И царь дал ему много денег сверх прежних наград и даров, а затем он пожаловал ему корабль, нагруженный всяким добром, а матросами были невольники, и царь подарил их ему тоже, после того как предложил ему сделать его везирем, но Абу‑Сир не согласился.

А затем он простился с царём и поехал, и все на корабле было его собственностью, даже матросы стали его невольниками, и ехал он не переставая, пока не достиг земли Искандарии.

И они стали на якорь подле Искандарии и вышли на сушу, и один из невольников Абу‑Сира увидел мешок у самого берега и сказал: «О господин мой, у берега моря большой тяжёлый мешок, и сверху он завязан, и я не знаю, что в нем». И Абу‑Сир подошёл, и развязал мешок, и увидел там Абу‑Кира, которого море пригнало в сторону Искандарии, и он вынул его, и закопал поблизости от Искандарии, и сделал ему могилу, и назначил деньги на её содержание, и на дверях гробницы он написал такие стихи:

«Узнается муж среди всех людей по делам его.

И дела свободных возвышенны, как порода их.

Не кори других – укоряем будешь, – нередко ведь

Что скажет муж, о нем же будет сказано.

Говорить слова избегай дурные и мерзкие,

Коль ведёшь ты речи шутливые или важные, –

Ведь берём мы пса благородных качеств домой к себе,

А суровый лев на цепи сидит, – неразумен он.

На поверхность моря выносит труп теченье волн,

А жемчужины в глубине таятся песков морских.

Воробей ведь станет соперничать с сильным ястребом

Лишь по глупости и по малости его разума.

На страницах неба и воздуха написано:

«Кто свершил благое, получит тот то же самое».

Не пытайся сахар добыть себе из аронника –

Ведь по вкусу вещь однородной будет с источником».

И затем Абу‑Сир прожил некоторое время, и взял его Аллах к себе, и его похоронили по соседству с могилой его товарища Абу‑Кира, и поэтому было названо это место Абу‑Кир и Абу‑Сир, а теперь оно известно как Абу‑Кир. И вот то, что дошло до нас из их истории. Да будет же хвала сущему вечно, по воле которого сменяются ночи и дни!

Сказка об Абд‑Аллахе земном и Абд‑Аллахе морском (ночи 940–946)

Рассказывают также, что был один человек, рыбак, по имени Абд‑Аллах. И была у него большая семья, с девятью детьми и их матерью, а он был очень беден и не владел ничем, кроме сети. И каждый день он ходил к морю, чтобы ловить рыбу, и когда он ловил немного, то продавал улов и расходовал деньги на своих детей, сообразно с тем, чем наделил его Аллах, а если ловил много, то варил хорошее кушанье и покупал плоды и до тех пор их тратил, пока у него не оставалось ничего. И он говорил про себя: «Надел на завтра придёт завтра». И когда его жена родила, детей стало десятеро, а у этого человека в тот день не было совершенно ничего. И его жена сказала ему: «О господин, присмотри мне что‑нибудь, чем напитаться». И рыбак сказал ей: «Вот я пойду, с благословения великого Аллаха, к морю, в сегодняшний день на счастье этого нового младенца, чтобы нам посмотреть, какое его счастье». И жена молвила: «Положись на Аллаха!» И рыбак взял сеть и отправился к морю, а затем он закинул сеть, на счастье этого маленького ребёнка, и сказал: «О боже, сделай его надел лёгким, нетрудным, обильным, нескудным!» И подождал некоторое время, а затем он вытянул её, и сеть поднялась, полная хлама, песку, камешков и травы. И рыбак не увидел в ней ни одной рыбы – ни много, ни мало. И он бросил сеть второй раз, и подождал некоторое время, и вытащил её, но не увидел в ней ничего. И тогда он бросил её в третий раз, и четвёртый, и пятый, но рыбы в сети не поднялось. И рыбак перешёл на другое место и стал просить себе надела у Аллаха великого, и он был в таких обстоятельствах до конца дня, но не поймал ни рыбёшки. И он удивился про себя и сказал: «Разве Аллах сотворил этого новорождённого без надела? Этого никогда не бывает, ибо тог, кто прорезал углы рта, взял на себя его надел. Аллах великий щедр и наделяет».

И затем он поднял сеть и вернулся с разбитой душой, и сердце его было занято его семьёй: он ведь оставил их всех без еды, а жена его вдобавок только что родила. И он шёл и говорил про себя: «Как сделать, и что я скажу детям сегодня вечером?» И дошёл до пекарни булочника. Он увидел около неё лавку (а было время дороговизны, и в те дни у людей находилось для пропитания лишь немногое), и люди предлагали хлебопёку деньги, но он не обращал внимания ни на кого из‑за сильной давки. И рыбак остановился, смотря и вдыхая запах горя чего хлеба, и душе его стало хотеться хлеба от голода, и хлебопёк увидел рыбака, и закричал ему, и сказал: «Пойди сюда, о рыбак!» И рыбак подошёл к нему, и хлебопёк спросил: «Ты хочешь хлеба?» И рыбак промолчав, и хлебник молвил: «Говори, не стыдись, Аллах щедр, и если с тобой нет денег, то я дам тебе и подожду, пока к тебе не придёт благо». – «Клянусь Аллахом, о мастер, нет со мной денег, – ответил рыбак, – но дай мне хлеба достаточно для моей семьи, и я заложу у тебя эту сеть до завтра». И хлебопёк сказал ему: «О бедняга, эта сеть – твоя лавка и врата твоего надела. Если ты её заложишь, чем ты будешь ловить? Скажи мне, какого количества тебе хватит». – «На десять полушек серебра», – ответил рыбак. И хлебопёк дал ему хлеба на десять полушек, и затем он дал ему десять полушек серебра и сказал: «Возьми эти десять полушек и свари себе на них кушанье, и будет за тобой двадцать серебряных полушек, а завтра дай мне на них рыбы. А если тебе ничего не достанется, приходи, бери хлеб и десять полушек, и я буду ждать, пока придёт к тебе благо…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок первая ночь

Когда же настала девятьсот сорок первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что хлебопёк сказал рыбаку: „Возьми то, что тебе нужно, я буду ждать, когда придёт к тебе благо, а потом отдай мне на то, что мне с тебя следует, рыбы“. – „Да вознаградит тебя Аллах великий и да воздаст тебе за меня всяким благом!“ – сказал рыбак. И затем он взял хлеб и десять серебряных полушек и пошёл, радостный. И он купил то, что пришлось, и вошёл к своей жене и увидел, что она сидит и успокаивает детей, которые плачут от голода, и говорит им: „Сейчас ваш отец принесёт вам поесть“.

И рыбак вошёл к ним и положил хлеб, и все начали есть, и рыбак рассказал своей жене о том, что с ним случилось, и жена его воскликнула: «Аллах щедр!»

А на следующий день рыбак взял свою сеть и вышел из дому, говоря: «Прошу тебя, о господи, надели меня сегодня тем, что обелит моё лицо перед хлебопёком».

И, дойдя до моря, он стал закидывать свою сеть и вытягивать её, но в ней не было рыбы, и он делал так до конца дня, но не выловил ничего, и пошёл обратно в великой заботе. А дорога к его дому шла мимо пекарни хлебопёка, и рыбак говорил про себя: «Откуда мне пройти к дому? Но я ускорю шаги, чтобы меня не увидел хлебопёк». И, дойдя до пекарни, он увидел лавку и ускорил шаг, стыдясь хлебопёка, чтобы тот его не увидел, и вдруг хлебопёк поднял на него глаза и закричал: «О рыбак, пойди сюда, возьми твой хлеб и деньги – ты забыл!» – «Нет, клянусь Аллахом, я не забыл, – отвечал рыбак, – мне только очень стыдно. Я сегодня не поймал рыбы». – «Не стыдись, – отвечал хлебопёк, – разве я не сказал тебе: „Не спеши, пока не придёт к тебе благо“.

И он дал ему хлеб и десять полушек, и рыбак пошёл к своей жене и рассказал ей об этом деле, и она сказала: «Аллах щедр! Если захочет Аллах великий, к тебе придёт благо, и ты сполна отдашь то, что ему следует».

И так продолжалось сорок дней, и рыбак каждый день был у моря от восхода до заката, и каждый день возвращался без рыбы и брал деньги на расходы и хлеб у хлебопёка, и тот не напоминал ему о рыбе ни в один день из дней и не пренебрегал им, как другими людьми, а напротив, давал ему десять полушек и хлеб. И всякий раз, как рыбак говорил: «О брат мой, сведи со мной счёты», – хлебопёк отвечал ему: «Ступай, не время теперь сводить счёты! Когда придёт к тебе благо, мы с тобой сосчитаемся». И рыбак желал ему счастья и уходил, благодаря его.

А на сорок первый день он сказал своей жене: «Мне хочется разорвать эту сеть и отдохнуть от такой жизни». И жена его спросила: «Почему?» И рыбак сказал: «Мой надел в море как будто прервался. До каких пор будет такое положение? Клянусь Аллахом, я растаял от стыда перед хлебопёком. Я больше не пойду к морю, чтобы не проходить мимо его пекарни, у меня нет другой дороги, как мимо его пекарни, и всякий раз, когда я прохожу, он зовёт меня и даёт мне хлеб и десять полушек. До каких же пор я буду у него одолжаться?» И жена рыбака сказала: «Хвала Аллаху великому, который смягчил к тебе его сердце, и он даёт тебе пищу. Что тебе в этом противного?» – «Ему следует с меня большое количество денег, и он обязательно потребует должное», – сказал рыбак. И жена спросила: «Разве он обидел тебя словами?» – «Нет, и он не соглашается свести со мной счёт и говорит: „Когда придёт к тебе благо“. И его жена сказала: „Когда он с тебя потребует, скажи ему: „Когда придёт благо, на которое мы с тобой надеемся“. – „Когда придёт благо, на которое мы надеемся?“ – спросил рыбак. И жена его сказала: „Аллах щедр!“ И рыбак молвил: „Твоя правда!“ И затем он взял сеть и отправился к морю, говоря: „О господи, пошли мне хотя бы одну рыбу, чтобы я подарил её хлебопёку. И закинул свою сеть в море, и стал тащить, и почувствовал, что она тяжёлая. И он до тех пор возился с сетью, пока сильно не устал, и, вытащив сеть, он увидел в ней мёртвого осла, раздувшегося и скверно пахнущего. И его душе стало противно. И он высвободил осла из сети и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Я обессилел, говоря этой женщине, что не осталось мне надела в море и чтобы позволила она мне бросить это ремесло, но она отвечает: «Аллах щедр, к тебе придёт благо!“ Разве этот мёртвый осел и есть благо?“

И его охватила великая забота, и он отправился в другое место, чтобы уйти от запаха осла, и, взяв сеть, закинул её, и подождал над ней некоторое время, а затем потянул и почувствовал, что она тяжёлая. И он до тех пор возился с сетью, пока на его руках не выступила кровь, а вытащив сеть, он увидел в ней человеческое существо. И рыбак подумал, что это ифрит из ифритов господина нашего Сулеймана, которых он заточал в медные кувшины и бросал в море. И когда один кувшин разбился от множества лет, этот ифрит вышел из него и поднялся в сети. И рыбак побежал от него и стал говорить: «Пощады, пощады, о ифрит Сулеймана!» И человек закричал ему из сети и сказал: «Пойди сюда, о рыбак, не убегай от меня, – я потомок Адама, как и ты. Освободи же меня, чтобы получить за меня награду».

И когда рыбак услышал эти слова, его сердце успокоилось, и он подошёл к человеку и сказал: «Разве ты не ифрит из джиннов?» – «Нет, – отвечал он, – я человек и верю в Аллаха и его посланника». – «Кто бросил тебя в море?» – спросил рыбак. И человек сказал: «Я из детей моря. Я гулял, и ты бросил на меня сеть. Мы люди, повинующиеся законам Аллаха, и заботимся о тварях Аллаха великого, и если бы я не боялся и не страшился оказаться среди ослушников, я бы порвал твою сеть, но я согласился на то, что судил мне Аллах. А ты, если освободишь меня, станешь моим владыкой, и я стану твоим пленником. Не хочешь ли ты освободить меня, стремясь к лику великого Аллаха, и заключить со мной соглашение? Ты будешь моим другом, и я буду приходить к тебе каждый день в это место, и ты будешь приходить ко мне и приносить мне подарок из плодов земли – у вас ведь есть виноград, смоквы, арбузы, персики, гранаты и другое, и все, что ты мне принесёшь, будет от тебя принято. А у нас есть кораллы, жемчуга, топазы, изумруды, яхонты и другие драгоценные камни. И я наполню тебе корзину, в которой ты принесёшь мне плоды, дорогими металлами из драгоценностей моря. Что ты скажешь, о брат мой, на такие слова?» – «Фатиха пусть будет между мной и тобой при этих словах», – сказал рыбак. И каждый из них прочёл фатиху, и рыбак освободил человека из сети, а потом спросил его: «Как твоё имя?» И человек сказал: «Моё имя Абд‑Аллах морской, и когда ты придёшь в это место и не увидишь меня, позови и скажи: „Где ты, о Абд‑Аллах, о морской?“

И я сейчас же окажусь возле тебя…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок вторая ночь

Когда же настала девятьсот сорок вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аллах морской сказал рыбаку: „Когда ты придёшь в это место и не увидишь меня, позови и скажи: „Где ты, о АбдАллах, о морской?“ И я сейчас же окажусь подле тебя. А ты – как твоё имя?“

«Моё имя Абд‑Аллах» – ответил рыбак. И человек сказал: «Ты – Абд‑Аллах земной, а я – Абд‑Аллах морской. Постой здесь, я пойду и принесу тебе подарок». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал рыбак. И Абд‑Аллах морской ушёл в море.

И Абд‑Аллах земной стал раскаиваться, что освободил его из сети, и сказал про себя: «Откуда я знаю, что он ко мне вернётся? Он только посмеялся надо мной, а я его освободил. Если бы я оставил его в сети, я бы его показывал людям в городе и брал за это деньги от всех людей и входил бы с ним в дома знатных». И он стал горевать о том, что выпустил Абд‑Аллаха морского, и говорить себе: «Ушла твоя добыча у тебя из рук!»

И когда он печалился, что выпустил его из рук, АбдАллах морской вдруг вернулся к нему с полными руками жемчуга, кораллов, изумрудов, яхонтов и драгоценных камней и сказал: «Бери, брат мой, и не взыщи с меня – у меня нет корзины, чтобы её тебе наполнить». И тут Абд‑Аллах земной обрадовался и взял от него драгоценности, и Абд‑Аллах морской сказал: «Каждый день приходи в это место до восхода солнца». И затем он простился с ним и вошёл в море.

Что же касается рыбака, то он пошёл в город, радостный, и шёл, пока не достиг хлебопёка, и тогда он сказал ему: «О брат мой, пришло к нам благо, сведи со мной счёт». – «Не нужно сводить счета, – ответил хлебопёк, – если у тебя что‑нибудь есть, дай мне, а если у тебя нет ничего, бери свой хлеб и деньги и ступай, а потом придёт к тебе благо». – «О друг мой, – сказал рыбак, – благо пришло ко мне от щедрот Аллаха. Тебе следует с меня великое множество, но возьми вот это». И он захватил пригоршню жемчуга, кораллов, яхонтов и драгоценных камней (а в этой пригоршне была половина того, что у него было) и отдал их хлебнику и сказал: «Дай мне немного мелочи, чтобы тратить сегодня, пока я не продам эти драгоценности». И хлебопёк отдал ему все деньги, которые имел под рукой, и весь хлеб, что был у него в корзине. И он обрадовался этим драгоценностям и сказал рыбаку: «Я твой раб и слуга». И понёс весь хлеб, который у него был, на голове, и дошёл за рыбаком до его дома, и отдал хлеб его жене и детям. А потом он пошёл на рынок и принёс мясо, зелень и плоды всех сортов, и он бросил свою пекарню, и весь день оказывал услуги АбдАллаху земному и исполнял его дела. И рыбак сказал ему: «О брат мой, ты утомил себя». И хлебопёк ответил: «Это для меня обязательно, так как я стал твоим слугой, и твои благодеяния меня затопили». – «Это ты был моим благодетелем при стеснении и дороговизне», – сказал рыбак. И хлебник провёл с ним эту ночь за прекрасной едой.

А потом хлебопёк стал другом рыбака, и тот рассказал своей жене о случае с Абд‑Аллахом морским, и жена его обрадовалась и молвила: «Скрывай свою тайну, чтобы не схватили тебя судьи». – «Если я скрою свою тайну от всех людей, то я не скрою её от хлебопёка», – ответил рыбак. И на другой день утром (ас вечера он наполнил корзину плодами всевозможных сортов) он взял корзину до восхода солнца, и отправился к морю, и поставил её на краю берега, и сказал: «Где ты, о Абд‑Аллах, о морской?» И вдруг тот ответил ему: «Пред тобой», – и вышел к нему. И рыбак предложил ему плоды, и Абд‑Аллах морской взял их, и ушёл с ними, и погрузился в море на некоторое время, а затем он вышел, неся корзину, полную всевозможных металлов и драгоценностей. И Абд‑Аллах земной поднял её на голову и ушёл, и когда он дошёл до пекарни хлебопёка, тот сказал ему: «О господин мой, я спёк сорок пышек и отослал их тебе домой, а теперь я пеку особый хлеб[654], и когда он будет готов, я доставлю его на дом и пойду принесу тебе зелень и мясо».

И рыбак захватил из корзины три пригоршни и отдал их ему, а потом он отправился домой и поставил корзину, и, взяв из каждого рода камней один дорогой камень, пошёл на рынок драгоценных камней, и остановился у лавки старосты рынка, и сказал: «Купи у меня эти драгоценности». – «Покажи мне их», – сказал староста. И рыбак показал, и староста спросил: «Есть ли у тебя ещё камни, кроме этого?» – «У меня их полная корзина», – отвечал рыбак. И староста рынка спросил его: «Где твой дом?» И рыбак ответил: «На такой‑то улице».

И тогда староста отнял у него камни и сказал своим слугам: «Схватите его! Это тот разбойник, который украл вещи царицы, жены султана». И он велел им побить рыбака, и его побили и связали, а староста и все люди с рынка драгоценных камней вышли и стали говорить: «Мы поймали разбойника». И некоторые из них говорили: «Не украл вещей такого‑то никто, кроме этого негодяя». А другие говорили. «Не украл всего, что в доме такого‑то, никто, кроме него!» И одни говорили так, а другие говорили этак, и при всем этом рыбак молчал, и не давал никому ответа, и ни к кому не обращал речи, пока его не поставили перед царём. И тогда староста сказал: «О царь времени, когда украли ожерелье царицы, ты послал известить нас и потребовал поимки обидчика, и я старался больше всех людей и поймал тебе обидчика. Вот он перед тобой, а вот драгоценности, которые мы вырвали у него из рук». И царь сказал евнуху: «Возьми эти драгоценности и покажи их царице и спроси её: „Не твои ли это вещи, которые у тебя пропали?“ И евнух взял камни и вошёл к царице, и, увидев их, царица удивилась и послала сказать царю: „Я нашла своё ожерелье у себя, а это не мои вещи, но эти камни лучше, чем камни в моем ожерелье. Не обижай же этого человека…“

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок третья ночь

Когда же настала девятьсот сорок третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что жена царя послала сказать ему: „Это не мои вещи, но эти камни лучше, чем камни в моем ожерелье. Не обижай же этого человека, и если он их продаёт, купи у него для твоей дочери, Умм‑ас‑Сууд, – мы сделаем ей из них ожерелье“.

И когда евнух вернулся и рассказал царю о том, что сказала царица, царь проклял старосту ювелиров и его людей проклятием Ада и Самуда[655], и те сказали: «О царь времени, мы знали, что этот человек – бедный рыбак, и сочли это для него слишком многим и подумали, что он украл камни». – «О мерзавцы, – сказал царь, – разве вы считаете слишком многим благоденствие правоверного? Почему же вы его не спросили? Может быть, Аллах великий наделил его, когда он не ожидал? Как же вы объявляете его разбойником и позорите его среди людей! Уходите, да не благословит вас Аллах!» И ювелиры вышли испуганные.

Вот то, что было с ними. Что же касается царя, то он сказал: «О человек, да благословит Аллах для тебя то, чем он тебя наделил. Ты в безопасности! Но скажи мне правду, откуда у тебя эти драгоценности? Я – царь, но у меня не найдётся им подобных». – «О царь времени, – сказал Абд‑Аллах, – у меня их полная корзина. И дело обстоит так‑то и так‑то».

И он рассказал ему о своей дружбе с Абд‑Аллахом морским и сказал: «У нас с ним заключено соглашение: я каждый день наполняю ему корзину плодами, а он наполняет её такими камнями». И царь сказал ему: «О человек, это твоя доля, но для денег нужен сан. Я защищу тебя от господства людей в эти дни, но, может быть, я буду низложен или умру, и власть получит другой, и тогда он убьёт тебя из любви к здешней жизни и из жадности. Я хочу женить тебя на моей дочери и сделать тебя моим везирем и завещать тебе власть после себя, чтобы никто не хотел обидеть тебя после моей смерти». И затем царь сказал: «Возьмите этого человека и отведите его в баню».

И рыбака взяли, и вымыли ему тело, и надели на него одежду из одежд царей, и потом его привели к царю, и тот сделал его своим везирем. А затем он послал скороходов, музыкантов и жён всех вельмож в дом рыбака, и они одели его жену, вместе с детьми, в одежды царских жён и посадили её в носилки, и жены всех вельмож, солдаты, скороходы и музыканты пошли перед ней и привели её к дому царя, а маленький ребёнок был у неё на руках. И её больших детей ввели к царю, и тот принял их с почётом, и взял к себе на колени, и посадил рядом с собой, и их было девять детей мужеского пола, а царь был лишён мужеского потомства и получил только ту дочь, которую он назвал Умм‑ас‑Сууд.

Что же касается царицы, то она приняла жену АбдАллаха земного с почётом и оказала ей милость и сделала её у себя везиршей. И потом царь велел написать запись Абд‑Аллаха земного со своей дочерью. И Абд‑Аллах назначил за неё в приданое все драгоценные камни и металлы, которые у него были, и отворили ворота радости, и царь велел кричать об украшении города по случаю свадьбы его дочери.

А на следующий день, после того как рыбак вошёл к дочери царя и уничтожил её девственность, царь выглянул в окно и увидел, что Абд‑Аллах несёт на голове корзину, полную плодов. «Что это у тебя, о мой зять, и куда ты идёшь?» – спросил он. И рыбак ответил: «К моему другу Абд‑Аллаху морскому». – «О мой зять, – сказал царь, – не время сейчас идти к твоему другу». – «Я боюсь, что, если я нарушу условие, он сочтёт меня лжецом и скажет мне: „Земная жизнь отвлекла тебя от меня“, – ответил рыбак. И царь сказал: „Ты прав, иди к твоему другу, да поможет тебе Аллах!“

И рыбак пошёл по городу, направляясь к своему другу, и люди уже его знали, и он слышал, как они говорят: «Вот царский зять идёт менять плоды на камни». А те, кто его не знал и не узнавал его, кричали: «Эй, человек, почём ритль? Пойди сюда, продай мне!» И рыбак говорил: «Подожди, пока я вернусь к тебе», – и никого не огорчал. И он шёл, и встретился с Абд‑Аллахом морским, и отдал ему плоды, и обменял их на драгоценные камни, и продолжал делать так, и каждый день он проходил мимо пекарни хлебопёка и видел, что она заперта. И так прошло десять дней и когда рыбак не увидел хлебопёка и нашёл его пекарню запертой, он сказал про себя: «Это удивительная вещь! Посмотри‑ка! Куда девался хлебопёк?» И он спросил его соседа и сказал ему: «О брат мой, где твой сосед и что сделал с ним Аллах?» И сосед хлебопёка ответил: «О господин мой, он болен и не выходит из дома». – «А где его дом?» – спросил рыбак. И сосед хлебопёка ответил: «На такой‑то улице». И рыбак отправился туда и спросил про хлебопёка, и когда он постучал в ворота, хлебопёк выглянул в окошко и увидел своего друга рыбака, на голове которого была полная корзина. И он спустился к нему и отпер ворота, и рыбак вошёл, и бросился к хлебопёку, и обнял его, и заплакал, и сказал: «Как ты поживаешь, о друг мой? Я каждый день хожу мимо пекарни и вижу её запертой. Я спросил твоего соседа, и он сказал мне, что ты болен, и тогда я спросил, где твой дом, чтобы проведать тебя». – «Да воздаст тебе за меня Аллах всяким благом! – воскликнул хлебопёк. – У меня нет болезни, но до меня дошло, будто царь схватил тебя потому, что какие‑то люди на тебя налгали и сказали, что ты разбойник, и я испугался, и запер пекарню, и спрятался».

«Твоя правда», – сказал рыбак. И затем он рассказал хлебопёку о своём деле и о том, что у него случилось с царём и со старостой рынка драгоценностей, и сказал: «Царь женил меня на своей дочери и сделал меня своим везирем. Возьми то, что есть в этой корзине, это твоя доля, и не бойся», – сказал он потом и вышел от хлебопёка, прогнав от него страх. И он отправился к царю с пустой корзиной, и царь сказал ему: «О мой зять, ты как будто не встретился сегодня с твоим товарищем Абд‑Аллахом морским?»

«Я ходил к нему, – ответил рыбак, – и то, что он мне дал, я отдал моему другу хлебопёку, так как я обязан ему благодеяниями». – «А кто этот хлебопёк?» – спросил царь. И рыбак сказал: «Это человек, оказавший мне милость, и у меня с ним случилось в дни бедности то‑то и то‑то, и он ни один день не пренебрегал мной и не сокрушал мне сердце». – «А как его зовут?» – спросил царь. И рыбак сказал: «Его зовут Абд‑Аллах хлебопёк, а меня зовут Абд‑Аллах земной, а моего друга зовут АбдАллах морской». И тогда царь воскликнул: «Меня тоже зовут Абд‑Аллах[656], а рабы Аллаха – все братья! Пошли же за твоим другом хлебопёком и давай его сюда – мы сделаем его везирем левой стороны».

И рыбак послал за хлебопёком, и когда тот явился к царю, царь одел его в одежду везиря и сделал его везирем левой стороны, а Абд‑Аллаха земного сделал везирем правой стороны…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот сорок четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь сделал Абд‑Аллаха земного, своего зятя, везирем правой стороны, а Абд‑Аллаха хлебопёка – везирем левой стороны.

И Абд‑Аллах провёл в таком положении целый год, и он каждый день брал корзину, полную плодов, и приносил её обратно полной драгоценных камней и металлов. А когда плоды в садах кончались, он брал изюм, миндаль, грецкие и лесные орехи, смоквы и другое, и все, что он носил Абд‑Аллаху морскому, тот принимал от него и возвращал корзину, наполненной драгоценными камнями, как обычно. И случилось в один день из дней, что рыбак взял корзину, полную сухих плодов, по своему обычаю, и АбдАллах морской принял её от него, и Абд‑Аллах земной сел на берегу, а Абд‑Аллах морской сел в воде, около берега, и они начали разговаривать и обменивались словами, пока речь не дошла до упоминания о могилах. И морской сказал: «О брат мой, говорят, что пророк (да благословит его Аллах и да приветствует!) похоронен у вас на суше. Знаешь ли ты, где его могила?» – «Да», – отвечал рыбак. «В каком же она месте?» – спросил Абд‑Аллах морской. И рыбак ответил: «В городе, который называется ат‑Тайиба»[657]. – «Посещают ли его люди, обитатели суши?» – спросил морской. И когда рыбак сказал; «Да», – он воскликнул: «На здоровье вам, о обитатели суши, посещение этого пророка, благородного и милосердого, посещающие которого заслужили его заступничество! А ты посещал ли его, о мой брат?» – «Нет, – ответил рыбак, – я был болен и не имел денег, чтобы истратить столько в дороге, и я разбогател только тогда, когда узнал тебя, и ты пожаловал мне это благо. Но теперь мне обязательно посетить его и совершить паломничество к священному дому Аллаха. Меня удерживала от этого только любовь к тебе – я не могу с тобой расстаться ни на один день». – «Разве ты ставишь любовь ко мне впереди посещения могилы Мухаммеда (да благословит его Аллах и да приветствует!), который заступится за тебя в день смотра перед Аллахом и спасёт тебя от огня, и ты войдёшь в рай благодаря его заступничеству, и разве из любви к земной жизни ты пренебрежёшь посещением могилы твоего пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и да приветствует!)», – спрашивал морской. И рыбак молвил: «Нет, клянусь Аллахом, посещение его стоит у меня впереди всех вещей, по я хочу получить от тебя разрешения посетить его в этом году». – «Я дал тебе разрешение его посетить, – сказал морской. – И когда ты встанешь над его могилой, передай ему от меня привет. У меня есть для него залог: войди со мной в море, и я сведу тебя в мой город, и введу ко мне в дом, и угощу тебя, и дам тебе этот залог, чтобы ты положил его на могилу пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!) И ты скажи ему: „О посланник Аллаха, Абд‑Аллах морской передаёт тебе привет. Он подарил тебе этот 1Юдарок, и он надеется на твоё заступничество от огня“. – „О брат мой, – сказал Абд‑Аллах земной, – ты сотворён в воде, и твоё обиталище – вода, и она не вредит тебе. Но если ты выйдешь из воды на сушу, будет ли тебе вред?“ – „Да, – отвечал морской, – моё тело высохнет, и подуют на меня дуновения суши, и я умру“. – „А я, – сказал Абд‑Аллах, – сотворён на суше, и обиталище моё – суша. И когда я войду в море, вода войдёт в мои внутренности и задушит меня, и я умру“. – „Не бойся этого, – сказал морской, – я принесу тебе масло, которым ты намажешь себе тело, и вода не повредит тебе, хотя бы ты провёл остаток твоей жизни, кружа по морю, и спал и вставал бы в море, – тебе не будет никакого вреда“. – „Если дело обстоит так, тогда не беда, – сказал рыбак. – Подавай сюда жир, я его испробую“. – „Будет так“, – сказал морской и, взяв корзину, ушёл в море и скрылся ненадолго, а затем он вернулся, неся жир, похожий на жир коровы, и цвет его был жёлтый, как цвет золота, а запах приятный. „Что это такое, о брат мой?“ – спросил его АбдАллах земной, и морской сказал: «Это жир из печени одного вида рыб, которые называются дандан[658], и это самые большие рыбы по размерам, и они – самые жестокие наши враги. И телом эта рыба больше, чем животные суши, которые существуют у вас, и если бы она увидела верблюда или слона, она бы, наверно, его проглотила». – «О брат мой, – спросил рыбак, – а что же ест эта злосчастная рыба?» И морской ответил: «Она ест животных моря. Разве ты не слышал, что говорят в поговорке: „Они как рыбы в море – сильные едят слабых“. И рыбак сказал: „Твоя правда. А много у вас в море этих данданов?“ – „У нас их столько“ что исчислит их лишь один Аллах великий», – сказал морской. И Абд‑Аллах земной молвил: «Боюсь, что когда я спущусь с тобой на дно, мне повстречается рыба такого вида и съест меня». – «Не бойся! – ответил АбдАллах морской. – Когда дандан тебя увидит, он узнает, что ты сын Адама, и испугается тебя и убежит. Он никого так не боится в море, как сынов Адама, ибо, если он съест сына Адама, он умрёт в ют же час и минуту. Жир сына Адама – смертоносный яд для этих рыб, и мы собираем жир их печени только благодаря сынам Адама. Когда ктонибудь из них падает в море и тонет, его облик меняется, и мясо его иногда распадается на куски, и дандан съедает его, так как думает, что это одно из морских животных, и умирает. И мы находим его мёртвым, и берём жир его печени, и смазываем им наше тело, и ходим по морю. В каком бы месте ни был сын Адама, и будь там сто, или двести, или тысяча, или больше рыб дандан, они, услышав крик сына Адама, сейчас же умирают…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок пятая ночь

Когда же настала девятьсот сорок пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аллах морской говорил АбдАллаху земному: „И если тысяча рыб этого вида или больше услышат один крик сына Адама, они сейчас же умирают, и ни одна из них не может сдвинуться с места“. – „Я полагаюсь на Аллаха!“ – воскликнул Абд‑Аллах земной.

И затем он снял бывшую на нем одежду и, выкопав на берегу моря яму, зарыл своё платье, а потом он намазал себе тело, от, темени до ступнёй, этим жиром и вошёл в воду и нырнул. И он открыл глаза, и вода ему не повредила, и он принялся ходить направо и налево и стал, когда хотел, подниматься, а когда хотел, спускаться до дна, и он видел, что вода моря осеняет его как шатёр и не вредит ему. «Что ты видишь, о брат мой?» – спросил его Абд‑Аллах морской. И он ответил; «Я вижу благо, о брат мой, и ты был прав в том, что сказал, – вода мне не вредит». – «Следуй за мной», – сказал Абд‑Аллах морской.

И рыбак последовал за ним, и они ходили с места на место, и рыбак видел перед собой, и справа и слева, горы воды и смотрел на них и на всевозможных рыб, которые играли в море, одни – большие, другие – маленькие, и среди них были рыбы, похожие на буйволов, и рыбы, похожие на коров, и ещё рыбы, похожие на собак, и рыбы, похожие на людей, и все рыбы, к которым они подходили, убегали при виде Абд‑Аллаха земного. И он спросил морского: «О брат мой, почему это я вижу, что все рыбы, к которым мы подходим, убегают от нас?» И морской сказал: «Это из страха перед тобой, ибо все, что сотворил Аллах великий, боится сына Адама».

И Абд‑Аллах земной продолжал смотреть на чудеса моря, пока они не достигли высокой горы, и Абд‑Аллах земной пошёл по склону этой горы, и не успел он опомниться, как услышал великий крик. И он обернулся и увидел что‑то чёрное, спускавшееся на него с этой горы (а оно было величиной с верблюда или больше) и кричавшее, и он спросил морского: «Что это такое, о брат мой?» И морской сказал. «Это дандан. Он спускается, преследуя меня, и хочет меня съесть. Крикни на него, о брат мой, прежде чем он не дошёл до нас, а то он меня утащит и съест». И Абд‑Аллах земной крикнул, и вдруг дандан упал мёртвый. И когда рыбак увидел, что рыба мертва, он воскликнул: «Слава Аллаху! Хвала ему за то, что я не ударил дандана мечом или ножом. Как это, при всей величине этой твари, она не вынесла моего крика и умерла?» – «Не удивляйся, – сказал Абд‑Аллах морской, – клянусь Аллахом, о брат мой, если бы этих рыб была тысяча или две тысячи, они не вынесли бы одного крика сына Адама».

И потом они подошли к одному городу и увидели, что все жители его – девушки, и нет среди них мужчин. «О брат мой, что это за город и что это за девушки?» – спросил Абд‑Аллах земной. И морской молвил: «Это город девушек, ибо его жители – девушки моря». – «А есть ли среди них мужчины?» – спросил рыбак. И когда морской ответил: «Нет», – он спросил: «А как же они беременеют и рожают без мужчин?» – «Царь моря, – ответил АбдАллах морской, – сгоняет их в этот город, и они не беременеют и не рожают. Всякую морскую девушку, на которую царь разгневается, он отсылает в этот город, и она не может из него выйти, а если она выйдет из него, всякое морское животное, которое её увидит, съест её. А что касается других городов, то там есть и мужчины и девушки». – «А разве есть в море города, кроме этого города?» – спросил рыбак. «Много», – ответил Абд‑Аллах морской. «А есть ли над вами султан?» – спросил рыбак. И морской сказал: «Да». И тогда рыбак молвил: «О брат мой, я видел в море много чудес». – «А какие ты видел в море чудеса? – воскликнул Абд‑Аллах морской. – Разве ты не слышал, что говорит поговорка: „Чудеса моря многочисленнее чудес суши“. И рыбак сказал ему: „Твоя правда“.

И затем он начал разглядывать этих девушек и увидел, что у них лица подобны лунам, и волосы, как волосы женщин, но у них руки и ноги на животе и у них хвосты, как у рыб. А Абд‑Аллах морской показал ему жителей этого города и вышел с ним и шёл впереди него до другого города, и рыбак увидел, что этот город наполнен людьми – женщинами и мужчинами, – и облик их подобен облику девушек, и у них хвосты, но только у них нет ни продажи, ни покупки, как у людей суши, и они не одеты, а наоборот, все голые, с непокрытой срамотой. «О брат мой, – сказал рыбак, – я вижу, что эти женщины и мужчины – с непокрытой срамотой». И морской молвил: «Это потому, что у людей моря нет материи». – «О брат мой, а что же они делают, когда женятся?» – спросил рыбак. И Абд‑Аллах морской молвил: «Они не женятся, а тот, кому понравится какая‑нибудь женщина, удовлетворяет с ней своё желание». – «Это дело недозволенное, – сказал рыбак. – Почему же они не сватаются, не вносят приданого, не устраивают свадьбы и не женятся так, как угодно Аллаху и его посланнику?» И Абд‑Аллах морской сказал: «Мы не все одной веры. Среди нас есть мусульмане‑единобожники, и есть среди нас христиане, евреи и другие, и женятся среди нас больше всего мусульмане». – «Вы голые и нет у вас продажи и покупки. Каково же приданое ваших жён – вы им даёте драгоценные камни и металлы?» – спросил рыбак. И Абд‑Аллах морской ответил: «Драгоценности – это камни, которые у нас не ценятся, и тем, кто хочет жениться, назначают определённое количество разной рыбы, которую он должен поймать, – числом в тысячу, две тысячи, или больше, или меньше, смотря по тому, какое будет соглашение между женихом и отцом жены. И когда жених доставит требуемое, собираются родные обеих сторон, и они едят праздничное угощение и вводят мужа к жене, и потом он ловит рыбу и кормит жену, а когда он обессилеет, жена ловит рыбу и кормит мужа». – «А если кто‑нибудь сотворит с кем‑нибудь блуд, каково бывает дело?» – спросил рыбак. И Абд‑Аллах морской ответил: «Когда это бывает установлено, женщину изгоняют в город девушек, а если она понесла после блуда, её оставляют, пока она не родит, и если она родит девочку, их изгоняют вместе, и девочку называют: блудница, дочь блудницы, и она остаётся девушкой, пока не умрёт. А если новорождённый – мальчик, его берут к царю, султану моря, и он его убивает».

И Абд‑Аллах земной удивился этому, и потом АбдАллах морской повёл его в другой город, а после этого – в другой, и так далее, и он не переставал ему показывать, пока не показал восемьдесят городов, и рыбак видел, что жители одного города не похожи на жителей других городов. «О брат мой, – спросил он, – остались ли в море ещё города?» И морской воскликнул: «А что ты видел из городов моря и его диковин?» – «Клянусь пророком, великодушным, кротким и милосердым, если бы я тысячу лет показывал тебе каждый день тысячу городов и в каждом городе показывал тебе тысячу диковин, я бы не показал тебе и одного кирата из двадцати четырех киратов городов моря и его чудес. Я показал тебе только наши страны и нашу землю – ничего больше». – «О брат мой, – сказал рыбак, – если дело обстоит так, довольно с меня того, что я видел. Мне опротивело есть рыбу, а я провёл вместе с тобой восемьдесят дней, и ты кормишь меня по утрам и по вечерам только сырой рыбой – не жареной и не вареной». – «А что такое – варёная или жареная?» – спросил Абд‑Аллах морской. И Абд‑Аллах земной сказал: «Мы рыбу жарим на огне или варим её, и готовим разнообразно, и делаем из неё много блюд». – «А откуда придёт к нам огонь? – спросил морской. – Мы не знаем ни жареного, ни вареного, ни чего‑либо другого».

«Мы жарим рыбу на оливковом или на кунжутном масле», – сказал земной.

И морской молвил: «А откуда у нас быть оливковому и кунжутному маслу? Мы здесь в море не знаем ничего из того, что ты сказал». – «Твоя правда, – сказал земной, – но ты показал мне, о брат мой, много городов и не показал мне своего города». – «Что касается моего города, – сказал морской, – то мы прошли мимо его, и он близко от берега, откуда мы пришли. Я оставил мой город и пришёл с тобой сюда, так как хотел показать тебе другие города моря». – «Достаточно того, что я посмотрел, – сказал рыбак, – и я хочу, чтобы ты мне показал твой город». – «Будет так», – сказал морской. И затем он вернулся с рыбаком к своему городу и, дойдя до него, сказал: «Вот мой город». И рыбак увидел, что это город маленький в сравнении с городами, которые он уже видел. И он вошёл в город вместе с Абд‑Аллахом морским и шёл, пока не достиг одной пещеры, и морской сказал ему: «Вот мой дом, и все дома в этом городе – такие же пещеры в горах – большие или маленькие – и все города в море такого же вида.

Всякий, кто хочет сделать себе дом, идёт к царю и говорит ему: «Я хочу устроить дом в таком‑то месте». И царь посылает с ним отряд рыб, называемых клевальщиками, и назначает в уплату им определённое количество рыбы (а у них клювы, которыми они крошат твёрдые камни), и они подходят к горе, которую выбрал хозяин дома, и выдалбливают в ней дом, а хозяин дома ловит им рыб и кормит их, пока пещера не будет готова, и тогда они уходят, а хозяин дома поселяется в ней. И все обитатели моря в таких же обстоятельствах, – они заключают друг с другом сделки и служат друг другу только за рыбу, и все они – рыбы. Входи», – сказал он потом рыбаку. И когда тот вошёл, Абд‑Аллах морской крикнул: «Эй, дочка!» И вдруг вошла его дочка, и у неё было круглое лицо, точно луна, и длинные волосы, и тяжёлые бедра, и насурьмлённые глаза, и тонкий стан, но она была голая и с хвостом. И, увидев со своим отцом Абд‑Аллаха земного, она спросила: «О батюшка, что за куцый, которого ты привёл к нам?» И морской ответил: «О дочка, это мой друг – земной, от которого я приносил тебе земные плоды. Подойди поздоровайся с ним». И девушка подошла и приветствовала Абд‑Аллаха земного ясным языком и проникающими словами, и её отец сказал ей: «Подай пищу нашему гостю, с приходом которого опустилась на нас благодать». И девушка принесла ему две большие рыбы, каждая из которых была как ягнёнок, и морской сказал рыбаку: «Ешь». И он стал есть через силу, от голода, так как ему опротивело есть рыбу, а у них не было ничего, кроме рыбы. И едва прошло немного времени, как пришла жена Абд‑Аллаха морского, а она была красива обликом, и с ней было двое мальчиков, и у каждого мальчика был в руках малёк рыбы, которого он грыз, как человек грызёт огурец. И, увидев со своим мужем Абд‑Аллаха земного, жена морского спросила: «А что это за куцый?» И мальчики со своей сестрой и их мать подошли, и стали смотреть на зад Абд‑Аллаха земного, и говорить: «Да, клянёмся Аллахом, он куцый!» – и начали смеяться над ним. «О брат мой, – сказал Абд‑Аллах земной, – разве ты привёл меня для того, чтобы сделать меня потехой…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок шестая ночь

Когда же настала девятьсот сорок шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аллах земной сказал Абд‑Аллаху морскому: „О брат мой, разве ты привёл меня для того, чтобы сделать меня потехой для твоих детей и жены?“ И Абд‑Аллах морской молвил: „Прости, о брат мой, среди нас не найти тех, у кого нет хвоста, и если окажется ктонибудь без хвоста, его берет султан, чтобы над ним посмеяться. И не взыщи, о брат мой, с этих маленьких детей и женщины – у них недостаёт разума“.

И затем Абд‑Аллах морской крикнул на своих домочадцев и сказал им: «Замолчите!» И они испугались и замолчали. А морской стал уговаривать земного, и когда они разговаривали, вдруг пришли десять человек, большие, сильные и толстые, и сказали: «О Абд‑Аллах, до царя дошло, что у тебя есть куцый из куцых земли». – «Да, – сказал Абд‑Аллах морской, – вот этот человек. Это мой друг, и он пришёл ко мне в гости, и я хочу возвратить его на землю». – «Мы можем уйти только с ним», – сказали пришедшие, – и если ты хочешь разговаривать, то поднимись, возьми его и приведи к царю и то, что ты говоришь нам, скажи царю». – «О брат мой, – сказал Абд‑Аллах морской, – оправдание ясно, и мы не можем прекословить царю. Но пойдём со мной к царю, и я постараюсь освободить тебя от него, если захочет Аллах. Не бойся – когда он увидит тебя, он узнает, что ты из детей земли, а узнав, что ты земной, он обязательно окажет тебе уважение и вернёт тебя на землю». – «Решение – твоё решение, – сказал Абд‑Аллах земной, – и я полагаюсь на Аллаха и пойду с тобой». И Абд‑Аллах морской взял рыбака и шёл с ним, пока не дошёл до царя, и, увидев его, царь засмеялся и сказал: «Добро пожаловать куцему!» И все, кто был вокруг царя, смеялись и говорили: «Да, клянёмся Аллахом, он куцый».

И Абд‑Аллах морской подошёл к царю, и рассказал ему об обстоятельствах рыбака, и сказал: «Это один из детей земли, мой друг. И он не будет жить среди нас, так как любит есть рыбу только жареной или вареной, и я хочу, чтобы ты позволил мне возвратить его на землю». – «Если дело обстоит так, – сказал царь, – и он не будет жить у нас, то я разрешаю тебе возвратить его на землю поело угощения. Подайте ему угощение», – приказал потом царь. И ему подали рыбу всех форм и цветов, и Абд‑Аллах земной поел, исполняя приказание царя. «Пожелай что‑нибудь от меня», – сказал затем царь. И Абд‑Аллах земной сказал: «Я желаю, чтобы ты дал мне драгоценных камней». И царь молвил: «Отведите его в дом драгоценных камней и дайте ему выбрать, что ему нужно». И друг рыбака взял его в дом драгоценных камней, и он отобрал сколько хотел. А затем они с Абд‑Аллахом морским вернулись в свой город и, вынув кошелёк, Абд‑Аллах сказал: «Возьми это как залог и доставь на могилу пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!)»

И рыбак взял кошелёк, не зная, что в нем находится. И затем морской вышел с ним, чтобы доставить его на землю, и рыбак услышал по дороге пение и увидел торжество и разложенную трапезу, и люди ели и пели в великой радости. Абд‑Аллах земной спросил Абд‑Аллаха морского: «Чего это люди в такой великой радости, разве у них свадьба?» – «У них не свадьба, – отвечал морской, – но у них кто‑то умер». – «А разве когда у вас кто‑нибудь умирает, вы радуетесь, поёте и едите?» – спросил Абд‑Аллах земной, и морской сказал; «Да. А вы, о люди земли, что вы в этом случае делаете?» – «Когда у нас кто‑нибудь умирает, – ответил земной, – мы печалимся о нем и плачем, я женщины бьют себя по лицу и разрывают на себе одежды от печали по тем, кто умер».

И Абд‑Аллах морской вытаращил на Абд‑Аллаха земного глаза и сказал: «Давай сюда залог». И рыбак отдал ему, и тогда морской вывел его на землю и сказал: «Я разрываю дружбу с тобою и привязанность к тебе, и после этого дня ты меня не увидишь, и я тебя не увижу». – «Почему эти слова?» – спросил Абд‑Аллах земной, и морской сказал: «Разве вы, о люди земли, не залог Аллаха?» – «Да», – ответил земной. И морской сказал; «Не легко же вам, когда Аллах берет свой залог, и вы плачете о нем, и как же я дам тебе залог пророка (да благословит его Аллах и да приветствует!), если вы, когда приходит к вам новорождённый, радуетесь ему, хотя Аллах великий вкладывает в него душу, как залог, а когда он берет её, – как это может быть для вас тяжело и почему вы плачете и печалитесь? Нет нам в товариществе с вами нужды». И затем он оставил его и ушёл в море, и Абд‑Аллах земной надел свои вещи, взял камни и отправился к царю.

И тот встретил его, истосковавшийся, и обрадовался ему, и сказал: «Каково тебе, о мой зять, и почему тебя не было со мной все это время?» И рыбак рассказал ему свою историю и то, какие он видел чудеса в море. И царь удивился этому, а потом Абд‑Аллах земной рассказал, что ему говорил Абд‑Аллах морской. И царь сказал: «Ты ошибся, сказав ему об этом». И затем рыбак продолжал некоторое время ходить на берег и кричать Абд‑Аллаха морского, но тот не отвечал и не приходил к нему. И тогда Абд‑Аллах земной потерял надежду его увидеть и он пребывал с царём, своим тестем, и с домашними в наирадостнейшем положении, совершая прекрасные поступки, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний и они все не умерли.

Хвала живому, который не умирает, господину видимого и невидимого царства! Он властен во всякой вещи, с рабами своими милостив и всеведущ.

Сказка об Абу‑ль‑Хасане из Омана (ночи 946–952)

Рассказывают также, что халиф Харунар‑Рашид однажды ночью сильно мучился бессонницей. Он позвал Масрура и, когда тот явился, сказал ему: «Приведи ко мне скорее Джафара!» И Масрур пошёл и привёл его, и когда Джафар остановился перед халифом, тот сказал: «О Джафар, на меня напала сегодня ночью бессонница и прогнала от меня сон, и я не знаю, как избавиться от неё». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – мудрецы говорят: „Взгляд в зеркало, посещение бани и слушание пения прекращают заботы и размышления“. – „Джафар, – сказал халиф, – я все это делал, но ничто не помогает, и я клянусь моими пречистыми дедами, если ты не найдёшь способ прогнать от меня бессонницу, я отрублю тебе голову“. – „О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – сделаешь ли ты то, что я тебе посоветую?“ – „А что ты мне посоветуешь?“ – спросил халиф. И Джафар сказал: „Сядем в лодку и спустимся на ней по реке Тигру, вместе с течением воды, до местности, называемой Карн‑ас‑Сарат, – может быть, мы услышим то, чего не слыхали, или увидим то, чего не видали, ибо сказано: „Рассеется забота от одного из трех дел: пусть увидит человек то, чего не видал, или услышит то, чего не слыхал, или вступит на землю, на которую не вступал“. – «Может быть, это будет причиной прекращения твоей тревоги, о повелитель правоверных“.

И тогда ар‑Рашид встал со своего места и пошёл вместе с Джафаром, его братом альФадлом, Исхаком собутыльником, Абу‑Новасом и Абу‑Дулафом[659] и Масруром меченосцем…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок шестая ночь

Когда же настала девятьсот сорок седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф встал со своего места и пошёл вместе с Джафаром и остальными людьми. И они вошли в комнату одежд, и все оделись в платья купцов, и, направившись к Тигру, сели в лодку, украшенную золотом, и спустились по течению реки, пока не достигли того места, куда направлялись. И они услышали голос девушки, певшей под лютню и произносившей такие стихи:

«Сказал я ему, когда появились вина,

А соловей уж пел в ветвях деревьев;

«Доколе медлить будешь ты в веселье?

Очнись – ведь жизнь нам лишь взаймы даётся!

Бери вино от друга дорогого,

В чьём взоре томность лишь и сокрушение.

Я на щеках его посеял розы,

И меж кудрей они гранат взрастили.

Считаешь ты на нем места ударов золой холодной: но ланиты – пламя,

Хулитель говорит: «Его забудь ты!»

Как оправдаться, раз пушок доносит?»

И халиф, услышав этот голос, воскликнул: «О Джафар, как прекрасен этот голос!» И Джафар отвечал: «О владыка наш, не касалось моего слуха ничего приятнее и лучше этого пения, но только, о господин мой, слушать из‑за стены, значит слушать наполовину, каково же будет слушать из‑за занавески?» – «Пойдём, о Джафар, – сказал халиф. – Явимся, непрошеные, к хозяину этого дома, и, может быть, мы увидим певицу воочию». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал Джафар. И они вылезли из лодки и попросили позволения войти, и вдруг к ним вышел юноша, красивый на вид, с нежными словами и красноречивым языком, и сказал: «Приют и уют, о господа, оказывающие мне милость! Входите, ширина вам и простор!» И они вошли (а юноша шёл перед ними) и увидели дом, выходящий на четыре стороны, и потолки в нем были позолоченные, а стены были разрисованы лазурью. В доме был портик, под которым стояла красивая скамья, а на ней сидели сто невольниц, подобных лунам. И юноша закричал на них, и они сошли с сидений, а затем хозяин дома обернулся к Джафару и сказал: «О господин, я не отличаю среди вас высокого от высшего. Во имя Аллаха! Пусть пожалует тот из вас, кто всех выше, на почётное место, а товарищи его пусть садятся, каждый по чину». И все сели на своё место, а Масрур стоял перед ними, прислуживая, и хозяин дома сказал: «О гости, с вашего позволения – не принести ли вам чего‑нибудь съестного?» И ему ответили: «Хорошо!» И тогда он велел невольницам принести еду, и пришли четыре невольницы с перетянутым станом, неся перед собой стол, на котором были диковинные кушанья из того, что ходит, летает и плавает в морях, – ката, перепёлки, цыплята и голуби, и по краям скатерти были написаны подходящие к месту стихи. И пришедшие поели вдоволь и вымыли руки, и юноша сказал: «О господа мои, если у вас есть нужда, скажите нам о ней, чтобы мы почтили себя её исполнением». И пришедшие ответили: «Хорошо! Мы пришли в твоё жилище только из‑за голоса, который услыхали за стеной твоего дома, и хотим услышать его и узнать его обладательницу, и, если ты решишь пожаловать нам это, это будет от твоих благородных качеств, а потом мы вернёмся туда, откуда пришли». – «Добро вам пожаловать!» – сказал юноша. А затем он обернулся к одной чёрной невольнице и сказал ей: «Приведи твою госпожу такую‑то». И невольница ушла, и пришла, неся скамеечку, и поставила её, и ушла вторично, и вернулась с девушкой, подобной луне в её полноте, и девушка села на скамеечку, а затем чёрная невольница подала ей атласный чехол, и девушка вынула из него лютню, украшенную драгоценными камнями и яхонтами, а колки её были из золота…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок восьмая ночь

Когда же настала девятьсот сорок восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка, когда пришла, села на скамеечку и вынула лютню из чехла, и вдруг оказалось, что она украшена драгоценными камнями и яхонтами, а колки её – из золота. И девушка подтянула струны лютни, и она была такова, как сказал о ней и о лютне её поэт:

Она обняла её, как нежная мать дитя,

На лоне своём, и ярко блещут колки её.

Коль правою шевельнёт рукой, чтоб настраивать,

Сейчас же другой рукой поправит колки она.

И затем она прижала лютню к груди и склонилась над ней, как мать склоняется над ребёнком, и прошлась по её струнам, которые жалостно вскрикнули, как кричит ребёнок, зовя мать. А потом она ударила по струнам и произнесла такие стихи:

«О, вернёт пусть время любимого для укоров мне!

Мой друг, ты чашу вкруг пусти и пей вино,

Что с кровью сердца мужа лишь смешается,

И тотчас полон радости, восторга он.

Ветерок берётся нести его вместе с чашею,

Но видал ли ты луну полную, что звезду несёт?

Как часто ночью я с луной беседую,

Над Тигром ночи сумрак озаряющей,

И склоняется месяц к западу, как будто бы

Протянул он меч позолоченный над гладью вод».

А окончив свои стихи, девушка заплакала сильным плачем, и все, кто был в доме, закричали, плача, так что едва не погибли, и не было среди них никого, кто бы не исчез из мира, не разорвал бы своих одежд и не бил бы себя по лицу из‑за красоты её пения. И ар‑Рашид сказал: «Поистине, пение этой девушки указывает на то, что она влюблённая‑разлучённая». И её господин ответил: «Она потеряла мать и отца». И ар‑Рашид воскликнул: «Это не плач того, кто потерял отца и мать, это тоска того, кто лишился любимого». И ар‑Рашид пришёл в восторг и сказал Исхаку: «Клянусь Аллахом, я не видел ей подобной!» И Исхак молвил: «О господин мой, я дивлюсь на неё крайним удивлением и не владею своей душой от восторга».

А ар‑Рашид при всем этом смотрел на хозяина дома и вглядывался в его прелести и изящество его черт. И он увидел у него на лице следы желтизны, и обратился к нему, и сказал: «О юноша!» И юноша ответил: «Я здесь, о господин». И ар‑Рашид спросил его: «Знаешь ли ты, кто мы?» – «Нет», – отвечал юноша. И Джафар сказал: «Хочешь ли ты, чтобы мы сказали тебе, как имя каждого из нас?» – «Да», – отвечал юноша. И Джафар молвил: «Это повелитель правоверных и сын дяди господина посланных», – и назвал ему имена остальных пришедших. А после этого ар‑Рашид сказал: «Хочу, чтобы ты рассказал мне про желтизну, которая у тебя на лице, приобретённая ли она, или коренная, со времени рождения?» – «О повелитель правоверных, – сказал юноша, – мой рассказ удивителен, и дело моё диковинно, и если бы написать его иглами в уголках глаза, он бы был назиданием для поучающихся».

«Осведоми меня о нем, – сказал халиф. – Может быть, твоё исцеление придёт через мои руки». – «О повелитель правоверных, предоставь мне твой слух и освободи для меня твоё внимание», – молвил юноша. И ар‑Рашид воскликнул: «Подавай твой рассказ, – ты внушил мне желание его послушать!»

И тогда юноша сказал: «Знай, о повелитель правоверных, что я человек из купцов, торгующих в море, и род мой из города Омана. Мой отец был купцом с большими деньгами, и было у него тридцать кораблей, которые работали в море, и плата за них каждый год составляла тридцать тысяч динаров. А он был человек благородный и научил меня письму и всему, что нужно человеку. И когда пришла к нему кончина, он позвал меня и заповедал мне то, что обычно, и затем Аллах великий взял его к своему милосердию (да оставит Аллах в живых повелителя правоверных!). А у моего отца были товарищи, которые торговали на его деньги и ездили по морю. И в какой‑то день случилось, что я сидел в моем жилище, вместе с несколькими купцами, и вдруг вошёл ко мне один из моих слуг и сказал: „О господин, у ворот человек, который просит позволения войти к тебе“. И я позволил ему, и он вошёл, неся на голове что‑то закрытое, и поставил это передо мной и открыл, и вдруг оказалось, что это плоды, поспевшие не вовремя, и редкости и диковинки, которых нет в нашей стране. И я поблагодарил его за это и дал ему сто динаров, и он ушёл благодаря. А потом я разделял принесённое среди всех, кто был со мной из друзей, и спросил купцов: „Откуда это?“ – „Из Басры“, – сказали они и стали хвалить плоды и описывать красоту Басры, и все они сошлись на том, что среди городов нет города прекраснее Багдада и его обитателей. И они начали описывать Багдад и прекрасный нрав его жителей, и его хороший воздух, и красивое расположение, и моей душе захотелось туда, и мечты мои привязались к тому, чтобы его увидеть. И я продал свои земли и владения, и продал корабли за сто тысяч динаров, и продал рабов и невольниц, и когда я собрал все свои деньги, их оказалось тысяча тысяч динаров, кроме драгоценных камней и металлов. И я нанял корабль, и погрузил на него деньги и все своё имущество, и плыл на нем дни и ночи, пока не прибыл в Басру. И я провёл там некоторое время, а потом нанял корабль и сложил на него свои деньги, и мы плыли вниз по реке немного дней и достигли Багдада. И я спросил, где живут купцы и какое место лучше всего для жизни, и мне сказали: „Квартал аль‑Карх“[660] И я пришёл туда, и нанял дом на улице, называемой Шафранная, и перенёс все свои деньги в этот дом, и провёл там некоторое время. А затем в какой‑то день я отправился на прогулку, имея с собой немного денег (а был день пятницы), и пришёл в соборную мечеть, называемую мечеть аль‑Мансура[661], в которой совершается соборная молитва. И когда мы кончили молиться, я вышел с людьми и пошёл в место, называемое Карн‑ас‑Сарат. И я увидел в этой местности высокий красивый дом с балконом, выходящим на берег, и на балконе было окно. И я подошёл, среди других людей, к этому помещению и увидел сидящего старика, одетого в красивые одежды, от которого распространялся приятный запах. И старик распустил свою бороду, и она разделялась у него на груди на две пряди, подобные серебряным тростям, и вокруг него стояли четыре невольницы и пять слуг. И я спросил одного человека: «Как зовут этого старика и какое его ремесло?» И он сказал: «Это – Тахир ибн аль‑Ала, и он содержатель девушек. Всякий, кто к нему входит, ест, пьёт и смотрит на красавиц».

«Клянусь Аллахом, – воскликнул я, – я уж давно хожу и ищу чтонибудь подобное!..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот сорок девятая ночь

Когда же настала девятьсот сорок девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша воскликнул: „Клянусь Аллахом, я уже давно хожу и ищу что‑нибудь подобное!“ И я подошёл к старику, о повелитель правоверных, – говорил он, – и приветствовал его, и сказал: „О господин мой, у меня есть до тебя нужда“. – „Что у тебя за нужда?“ – спросил он. И я сказал: „Я хочу быть твоим гостем сегодня вечером“. – „С любовью и охотой!“ – ответил старик. А потом он сказал: „О дитя моё, у меня много девушек, и среди них есть такие, чья ночь по десять динаров, а есть такие, чья ночь по сорок динаров, а есть и такие, чья ночь стоит больше. Выбирай которую хочешь“. – „Я выбираю ту, чья ночь по десять динаров“, – сказал я. И затем я отвесил старику триста динаров за месяц, и он передал меня слуге, и этот слуга взял меня, и отвёл в баню, находящуюся в доме, и хорошо мне прислуживал. А когда я вышел из бани, он привёл меня в какую‑то комнату и постучал в дверь. И к нему вышла девушка, и он сказал ей: „Бери твоего гостя“. И девушка встретила меня пожеланием уюта и простора, смеясь и радуясь, и ввела меня в удивительную комнату, украшенную золотом, и я всмотрелся в эту девушку и увидел, что она подобна луне в ночь её полноты, и ей прислуживали две невольницы, подобные звёздам. И она посадила меня, и села со мной рядом, и сделала девушкам знак, и они принесли столик со всевозможным мясом – курицами, перепёлками, ката и голубями, и мы ели, пока не насытились, и я в жизни не видел кушаний слаще этих. И когда мы поели, столик был убран, и принесли столик с напитками, цветами, сладостями и плодами, и я провёл с этой девушкой месяц в таких обстоятельствах.

А когда месяц кончился, я сходил в баню и пришёл к старику и сказал ему: «О господин мой, я хочу ту, чья ночь по двадцать динаров». – «Вешай золото», – сказал он. И я пошёл, и принёс золото, и отвесил старику шестьсот динаров за месяц, и он позвал слугу и сказал: «Возьми своего господина». И слуга взял меня и отвёл в баню, а когда я вышел, он привёл меня к дверям какой‑то комнаты и постучался, и из комнаты вышла девушка: «Возьми своего гостя», – сказал он ей. И она встретила меня наилучшей встречей, и вдруг я вижу – вокруг неё четыре невольницы. И она приказала принести еду, и принесли столик со всевозможными кушаньями, и я стал есть, а когда я покончил с едой и столик убрали, девушка взяла лютню и пропела такие стихи:

«О мускуса дуновенье из вавилонских стран,

Любовью моей молю – послания мои доставь!

Я знал в этих странах раньше милых жилища все – и

Возвышенней средь жилищ других они истинно!

И та в них живёт, любовь к кому всех влюбившихся

Пленила, но пользы нет для них от неё совсем».

И я провёл у неё месяц, а затем пришёл к старику и сказал: «Хочу ту, что за сорок динаров!» И старик сказал: «Вешай золото!» И я отвесил ему за месяц тысячу двести динаров и провёл с девушкой месяц, точно день, столь прекрасной я нашёл её внешность и её общество. И затем я опять пришёл к старику. А дело было уже под вечер, и я услышал большой шум и громкие голоса и спросил его: «В чем дело?» И старик сказал: «Сегодняшняя ночь у нас самая знаменитая из ночей, и все люди развлекаются в эту ночь, глядя друг на друга. Не хочешь ли ты подняться на крышу и посмотреть на людей?» И я сказал: «Хорошо!» И поднялся на крышу и увидел красивую занавеску, а за занавеской – великолепное помещение, в котором стояла скамья, и на ней были прекрасные ковры, и там сидела красивая девушка, которая ошеломляла смотревших своей красотой, прелестью, стройностью и соразмерностью. И рядом с ней сидел юноша, положив руку ей на шею, и целовал её, и она целовала его. И, увидев их, о повелитель правоверных, я не мог владеть своей душой и не знал, где я, – так ослепил меня прекрасный облик этой девушки. И когда я спустился вниз, я спросил девушку, у которой я был, и описал ей облик той девушки, и она сказала: «А что тебе до неё?» И я воскликнул: «Клянусь Аллахом, она взяла у меня ум!» И девушка улыбнулась и сказала: «О Абу‑ль‑Хасан, у тебя есть до неё желание?» – «Да, клянусь Аллахом, она овладела моим сердцем и умом!» – воскликнул я, и девушка молвила: «Это дочь Тахира ибн аль‑Ала, и она наша госпожа, а мы все – её невольницы. Знаешь ли ты, о Абу‑ль‑Хасан, сколько стоит её ночь и день?» – «Нет», – ответил я. И девушка сказала: «Пятьсот динаров, и по ней вздыхают сердца царей». – «Клянусь Аллахом, – воскликнул я, – я изведу все свои деньги на эту девушку!» И я провёл всю ночь, борясь со страстью, а наутро я пошёл в баню и надел самые роскошные одежды из одежд царей и, придя к отцу девушки, сказал ему: «О господин, я хочу ту, чья ночь по пятьсот динаров». – «Вешай золото!» – сказал старик. И я отвесил ему пятнадцать тысяч динаров за месяц, и он взял их и сказал слуге: «Отведя его к твоей госпоже такой‑то!» И слуга взял меня и привёл в помещение, наряднее которого не видел мой глаз на лице земли.

И я увидел, что девушка сидит там, и когда я увидел её, она ошеломила мой ум своей красотой, о повелитель правоверных, и была она подобна луне в четырнадцатую ночь…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот пятидесяти

Когда же наступила ночь, дополняющая до девятисот пятидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша рассказал повелителю правоверных о качествах той девушки и продолжал: «И она была подобна луне в четырнадцатую ночь – красивая, прелестная, стройная и соразмерная; её слова позорили звуки лютни, и как будто её имели в виду слова поэта:

И если б она явилась вдруг многобожникам, Её бы сочли они за бога, не идола, А если бы в море вдруг солёное плюнула, То стала б вода морская от слюны сладкою.

А если монаху на востоке явилась бы, Оставил бы он восток, пошёл бы на запад он. Или слова другого; Взглянул на неё я раз, и впали в смущение Тончайшие мысли от чудесных красот её.

Внушила ей мысль её, что я её полюбил, И мысль эта отразилась вмиг на щеках её И я приветствовал девушку, и она сказала» «Приют и уют, добро тебе пожаловать!» И взяла меня за руку, о повелитель правоверных, и посадила с собой рядом, и от крайней тоски я заплакал, боясь разлуки, и пролил слезы из глаз, и произнёс такое двустишье:

«Люблю я разлуки ночи – я им не радуюсь,

Но, может быть, им вослед придёт единенье.

Дней близости не люблю я очень – ведь знаю я,

Что будет исходом всех вещей прекращенье».

И девушка стала развлекать меня ласковыми речами, а я утопал в море страсти и боялся, хоть был вблизи, мучений разлуки из‑за крайней любви и тоски. И я вспомнил горечь разлуки и отдаления и произнёс такое двустишье:

«В час сближенья с нею подумал я о разлуке с ней,

И из глаз моих заструились слезы‑дракона кровь.

И глаза я стал вытирать о шею красавицы –

Ведь сдерживает камфара обычно кровь».

И девушка приказала принести кушанья, и пришли четыре невольницы, высокогрудые девы, и поставили перед нами кушанья, плоды, сладости, цветы и вино, подходящие для царей. И мы поели, о повелитель правоверных, и сидели за вином, и вокруг нас были цветы, в помещении, подходящем только для царя. А затем, о повелитель правоверных, невольница принесла ей парчовый чехол, и она взяла его, и вынула из него лютню, и, положив лютню на колени, прошлась по струнам, и струны жалобно позвали, как ребёнок зовёт мать, а девушка произнесла такое двустишье:

«Вино пей всегда из рук газели изнеженной –

По нежности свойств они друг другу подобны.

Поистине, пьющему усладу даёт вино

Тогда лишь, когда блестят ланиты у кравчих».

И я пробыл у неё, о повелитель правоверных, в таких обстоятельствах некоторое время, пока не вышли все мои деньги, и я подумал, сидя с нею, о разлуке, и слезы полились у меня по щекам, как потоки, и я перестал отличать ночь от дня.

«Почему ты плачешь?» – спросила девушка. И я сказал ей: «О госпожа, с тех пор как я к тебе пришёл, твой отец берет с меня каждый вечер пятьсот динаров, и у меня не осталось нисколько денег, а правду сказал поэт, когда сказал:

Коль беден ты, на родине ты чужак,

С деньгами ж – всем родной на чужбине».

«Знай, – сказала девушка, – что у моего отца в обычае, когда у него находится купец и он разорится, держать его как гостя три дня, а потом его выгоняют, и он никогда к нам не возвращается. Но скрывай свою тайну и таи своё дело, а я устрою хитрость, чтобы быть с тобой, до каких пор захочет Аллах, – в моем сердце великая любовь к тебе. Знай, что все деньги отца под моей рукой, и он не знает их количества. Я буду давать тебе каждый день мешок с пятью сотнями динаров, а ты будешь отдавать его моему отцу и скажешь: „Я не стану тебе давать деньги иначе как день за днём“. И всякий раз, как ты отдашь ему деньги, он будет давать их мне, а я буду давать их тебе, и мы будем продолжать так, до каких пор захочет Аллах».

И я поблагодарил девушку за это и поцеловал ей руку, и я провёл у неё, о повелитель правоверных, таким образом целый год.

И в какой‑то день случилось, что она побила свою невольницу болезненным боем, и невольница сказала ей: «Клянусь Аллахом, я сделаю больно твоему сердцу, как ты сделала больно мне». И эта невольница пошла к её отцу и осведомила его о нашем деле с начала до конца. И Тахир ибн аль‑Ала, услышав слова невольницы, тотчас же поднялся и вошёл ко мне, когда я сидел с его дочерью, и сказал: «О такой‑то!» – «К твоим услугам!» – ответил я. И он сказал: «У нас такой обычай: когда с нами купец и он разорился, мы держим его как гостя три дня, а ты у нас уже год ешь, пьёшь и делаешь, что хочешь».

И он обернулся к своим слугам и сказал: «Снимите с него одежду!» И они сделали это и дали мне скверную одежду ценой в пять дирхемов, и дали мне десять дирхемов, и старик сказал: «Уходи! Я не буду тебя ни бить, ни ругать, ступай своей дорогой, но если ты останешься в этом доме, за твою кровь не будет дано платы».

И я вышел, о повелитель правоверных, не зная, куда идти, и опустилась в моё сердце вся забота в мире, и охватило меня беспокойство. И я сказал себе: «Как это я приехал морем с тысячей тысяч динаров, часть которых – цена тридцати кораблей, и все это остаётся в доме зловредного старика, и после этого я выхожу от него голый, с разбитым сердцем. Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!»

И я провёл в Багдаде три дня, не вкушая ни еды, ни питья, а на четвёртый день я увидел корабль, направлявшийся в Басру, и сошёл на этот корабль, и нанял место у его хозяина, и доехал до Басры. И я пришёл на рынок, сильно голодный, и меня увидел один зеленщик, и подошёл ко мне, и обнял меня, так как он был моим другом и другом моего отца. Он спросил меня о моем положении, и я рассказал ему обо всем, что со мной случилось, и зеленщик сказал: «Клянусь Аллахом, это не дела разумного! После того, что с тобой случилось, что же ты задумал делать?» – «Не знаю, что делать», – сказал я. И зеленщик спросил: «Хочешь ли ты сидеть у меня и записывать мой расход и доход? Тебе будет каждый день два дирхема, сверх еды и питья».

И я согласился на это и провёл у него, о повелитель правоверных, целый год, продавая и покупая, пока у меня не оказалось сто динаров, и тогда я нанял комнату на берегу реки, надеясь, что, может быть, придёт корабль с товаром, и я куплю на мои динары товару и отправлюсь с ним в Багдад. И случилось в какой‑то день, что пришли корабли, и все купцы пошли покупать, и я пошёл с ними. И вдруг два человека вышли из трюма корабля и, поставив себе две скамеечки, сели. И купцы подошли к ним, чтобы покупать, и прибывшие сказали своим слугам: «Подайте ковёр». И ковёр принесли. И один из слуг принёс суму, и, вынув из неё мешок, раскрыл его, и опорожнил на ковёр, и вдруг я увидел, что ковёр похищает взоры, – так много было на нем драгоценных камней, жемчуга, коралла, яхонтов и карнеола всевозможных цветов…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят первая ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша, рассказав халифу о происшествии с купцами и с мешком и о том, какие в нем были драгоценности всевозможных сортов, продолжал: „О повелитель правоверных, потом один из двух людей, сидевших на скамеечках, обратился к купцам и сказал: „О собрание купцов, я буду продавать только в сегодняшний день, так как я утомлён“. И люди стали набавлять цену, пока её размер не дошёл до четырехсот динаров. И тогда владелец мешка (а у меня с ним было старинное знакомство) сказал мне: „Почему ты ничего не говоришь и не набавляешь цены, как другие купцы?“ – «Клянусь Аллахом, о господин мой, – сказал я, – у меня не осталось ничего в мире, кроме сотни динаров“.

И мне сделалось его стыдно, и мои глаза прослезились, и владелец мешка посмотрел на меня – а ему было тяжело видеть моё положение – и сказал купцам: «Засвидетельствуйте, что я продал все, что было в мешке из разных драгоценностей и металлов этому человеку за сто динаров, хотя я знаю, что это стоит столько‑то и столькото тысяч динаров, и это подарок ему от меня».

И он дал мне суму, и мешок, и ковёр со всеми бывшими на нем драгоценностями, и я поблагодарил его за это. И все купцы, что присутствовали, стали его восхвалять, а затем я забрал драгоценности, и пошёл на рынок камней, и сел покупать и продавать. А среди этих дорогих металлов был кружок с заклинаниями – изделие мастеров, весом в полритля, и он был красный, очень красный, и на нем были строчки, точно следы муравьёв, с обеих сторон, и я не знал, какая от него польза. И я продавал и покупал целый год, а затем я взял кружок с заклинаниями и сказал: «Это лежит у меня долгое время, и я не знаю, какая от него польза». И я отдал его посреднику, и тот походил с ним, и вернулся, и сказал: «Ни один купец не дал мне за него ничего, кроме десяти дирхемов». И я сказал: «Я не продам его за такую цену». И посредник бросил мне кружок в лицо и ушёл.

И я предложил его для продажи в другой день, и цена за него дошла до пятнадцати дирхемов, и я взял его у посредника, рассерженный, и бросил где‑то у себя. И когда я сидел однажды, вдруг подошёл ко мне человек и, поздоровавшись со мной, сказал: «С твоего разрешения, нельзя ли мне порыться в твоих товарах?» И я сказал: «Хорошо».

А я, о повелитель правоверных, был гневен из‑за того, что завалялся этот кружок с заклинаниями, и человек порылся в товарах и не взял из них ничего, кроме кружка с заклинаниями. И когда он увидел его, о повелитель правоверных, он поцеловал себе руку и воскликнул: «Хвала Аллаху!»

И затем он спросил: «О господин, продаёшь ли ты его?» И мой гнев усилился, и я сказал: «Да!» И человек спросил: «Какая его цена?» – «А сколько ты дашь?» – спросил я. И он ответил: «Двадцать динаров». И я заподозрил, что он надо мной издевается, и сказал: «Уходи своей дорогой». И человек сказал мне: «За пятьдесят динаров». И я не ответил ему, и тогда он сказал: «За тысячу динаров!» И при всем этом, о повелитель правоверных, я молчал и не отвечал ему, а он смеялся над моим молчанием и говорил: «Почему ты мне не отвечаешь?» – «Ступай своей дорогой», – сказал я ему и хотел начать с ним ссору, а он прибавлял тысячу за тысячей, но я не отвечал ему. И наконец он сказал: «Продашь ли ты этот кружок за двадцать тысяч динаров?» А я все думал, что он издевается надо мной, и люди собрались вокруг нас, и все говорили мне: «Продавай, а если он не купит, мы все пойдём против него, побьём его и выгоним из города».

И я спросил его: «Ты покупаешь или смеёшься?» И человек ответил: «А ты продаёшь или смеёшься?» И я сказал: «Продаю!» И тогда человек молвил: «Он стоит тридцать тысяч динаров, возьми их и заверши продажу».

И я сказал присутствующим: «Засвидетельствуйте это, но только с условием, что ты мне расскажешь, какая от него прибыль и в чем его польза».

«Заверши продажу, – сказал человек, – и я расскажу тебе о его прибыли и пользе». И тогда я сказал: «Я продал тебе!» И человек воскликнул: «Аллах в том, что я говорю, поручитель!» И вынул золото, и вручил его мне, и, взяв ладанку, положил её в карман. И затем он спросил: «Ты удовлетворён?» И когда я ответил: «Да», – он сказал: «Засвидетельствуйте, что он завершил продажу и взял деньги – тридцать тысяч динаров».

И затем он обратился ко мне и молвил: «О бедняга, клянусь Аллахом, если бы ты отложил продажу, мы бы прибавили тебе до ста тысяч динаров, нет – до тысячи тысяч динаров».

И когда я услышал, о повелитель правоверных, эти слова, кровь убежала от моего лица, и его покрыла с того дня желтизна, которую ты видишь. И затем я сказал ему: «Расскажи мне, в чем причина этого и какая польза от этого кружка». И человек сказал: «Знай, что у царя Индии есть дочка, лучше которой не видано, но у неё падучая болезнь. Царь вызывал обладателей перьев, людей науки и волхвов, но они не сняли с неё этого, и я сказал ему (а я присутствовал в собрании): „О царь, я знаю человека по имени Сад‑Аллах‑аль‑Бабили, – нет на лице земли никого более сведущего в этих делах. Если ты решишь послать меня к нему, сделай это“. – „Ступай к нему“, – сказал царь. И я сказал ему: „Вели принести мне кусок карнеола“. И царь принёс мне большой кусок карнеола, сто тысяч динаров и подарок, и я взял это и отправился в страны вавилонские. Я стал спрашивать об этом старце, и мне указали к нему дорогу, и я дал ему сто тысяч динаров и подарок, и он принял это от меня, а потом он взял кусок карнеола и позвал гранильщика, и гот сделал из него ладанку. И старец провёл семь месяцев, наблюдая звезды, пока не выбрал время, чтобы сделать надпись. И тогда он написал на кружке талисманы, которые ты видишь, и после этого я вернулся к царю…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят вторая ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил повелителю правоверных: „И тот человек сказал: „И я взял эту ладанку и принёс её к царю, и когда царь повесил её на свою дочку, она сейчас же выздоровела, а она была привязана на четырех цепях, и всякую ночь у неё ночевала невольница, которую к утру зарезали. А когда на царевну положили эту ладанку, она тотчас же выздоровела, и царь сильно обрадовался этому, и наградил меня, и роздал большие деньги на милостыню, а потом он вставил ладанку в ожерелье царевны. И случилось, что в какой‑то день она поехала на лодке со своими невольницами прогуляться по морю, и одна из невольниц протянула к ней руку, играя с нею, и ожерелье разорвалось и упало в море, и с того времени вернулся к царевне злой дух, и охватила царя печаль. И он дал мне большие деньги и сказал: «Ступай к старцу, чтобы он сделал ей ладанку вместо той“. И я отправился к нему, но оказалось, что он умер. И когда я вернулся к царю и рассказал ему об этом, он послал меня с десятью человеками, и мы ходим по разным странам в надежде, что, может быть, найдём ей лекарство, и вот Аллах помог мне напасть на эту ладанку у тебя“.

И он взял у меня ладанку, о повелитель правоверных, и ушёл, и было это причиной желтизны, которая на моем лице. И потом я отправился в Багдад, взяв с собою все свои деньги, и поселился в том доме, где я жил раньше. И когда наступило утро, я надел свои одежды и пришёл к дому Тахира ибн аль‑Ала, надеясь, что, может быть, увижу ту, кого люблю, ибо любовь к ней непрестанно усиливалась в моем сердце.

И когда я дошёл до его дома, я увидел, что оконная решётка обвалилась, и спросил одного юношу и сказал ему: «Что сделал Аллах со старцем?» И юноша ответил: «О брат мой, к нему пришёл в каком‑то году один купец, которого звали Абу‑ль‑Хасан, оманец, и провёл с его дочерью некоторое время, а затем, когда его деньги кончились, старец выгнал его, сокрушённого сердцем, а девушка любила его сильной любовью. И когда юноша расстался с нею, она заболела сильной болезнью, так что дошла до смерти, и её отец узнал об этом, и послал за юношей во все стороны, и поручился, что даст всякому, кто его приведёт, сто тысяч динаров, но никто не увидал его и не напал на его след. А она до сей поры близка к смерти». – «А каковы обстоятельства её отца?» – спросил я. И юноша сказал: «Он продал своих невольниц – так велико было то, что его постигло».

«Хочешь, я укажу тебе Абу‑ль‑Хасана из Омана?» – сказал я. И юноша воскликнул: «Ради Аллаха, о брат мой, укажи мне его!» И я сказал: «Пойди к её отцу и скажи ему: „С тебя подарок за благую весть – Абу‑ль‑Хасан из Омана стоит у ворот“.

И этот человек убежал, мчась, точно мул, сорвавшийся с жернова, и скрылся на некоторое время, а затем он пришёл вместе со старцем, и тот, увидав меня, вернулся домой и дал тому человеку сто тысяч динаров, и он взял их и ушёл, желая мне блага. А старец подошёл ко мне и обнял меня, и заплакал, и спросил: «О господин мой, где ты был во время этой отлучки? Погибла моя дочь из‑за разлуки с тобой! Войди со мной в дом».

И когда я вошёл, старец пал ниц, благодаря Аллаха великого, и сказал: «Хвала Аллаху, который свёл нас с тобой». И затем он вошёл к своей дочери и сказал ей: «Исцелил тебя Аллах от этой болезни». – «О батюшка, – сказала она, – я выздоровлю от моей болезни, только когда увижу лицо Абу‑ль‑Хасана». И её отец молвил: «Когда ты поешь немного и сходишь в баню, я сведу вас».

И девушка, услышав его слова, воскликнула: «Правда ли то, что ты говоришь?» – «Клянусь Аллахом великим, то, что я сказал, правда», – молвил старик. И его дочь воскликнула: «Клянусь Аллахом, если я увижу его лицо, мне не нужно еды». – «Приведи твоего господина», – сказал тогда старец своему слуге, и я вошёл. И когда девушка взглянула на меня, о повелитель правоверных, она упала, покрытая беспамятством, а очнувшись, она произнесла такой стих:

«Аллах разлучённых сводит, хоть и не думали

И были уверены, что больше не встретятся».

А затем она села прямо и сказала: «Клянусь Аллахом, о господин мой, не думала я, что увижу твоё лицо, если это не будет сон». И она обняла меня, и заплакала, и сказала: «О Абу‑ль‑Хасан, теперь я буду есть и пить!» – И принесли еду и питьё.

И я провёл у них, о повелитель правоверных, некоторое время, и девушка вновь стала такой же красивой, как прежде, и тогда её отец позвал кади и свидетелей, и записал её запись со мной, и устроил великолепный пир, и она – моя жена до сей поры».

И затем юноша удалился от халифа, и вернулся к нему с мальчиком, дивно прекрасным, со станом стройным и тонким, и сказал ему: «Поцелуй землю меж рук повелителя правоверных». И мальчик поцеловал землю меж рук халифа, и халиф изумился его красоте и восславил его создателя. И затем ар‑Рашид ушёл, вместе со своими людьми, и сказал: «О Джафар, это не что иное, как удивительная вещь! Я не видел и не слышал ничего диковиннее».

И когда ар‑Рашид сел во дворце халифата, он сказал: «О Масрур». И Масрур ответил: «Здесь, о господин!» И ар‑Рашид молвил: «Сложи под этот портик харадж Басры и харадж Багдада и харадж Хорасана». И Масрур собрал харадж, и оказалось, что это великие деньги, счесть количество которых может только Аллах. «О Джафар», – сказал затем халиф. И Джафар молвил: «Здесь!» И халиф сказал: «Приведи ко мне Абу‑ль‑Хасана». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал Джафар и привёл его. И юноша, явившись, поцеловал землю меж рук халифа, и он боялся, что тот его потребовал из‑за ошибки, случившейся с ним, когда халиф был в его жилище. «О оманец», – сказал ар‑Рашид. «Я здесь, о повелитель правоверных! Да сделает Аллах над тобой вечными свои милости!» – молвил Абу‑ль‑Хасан. И ар‑Рашид сказал: «Приподними эту занавеску!»

А халиф приказал сложить деньги из тех трех областей и опустить на них занавеску. И когда оманец поднял занавеску перед портиком, его ум был ошеломлён обилием денег. «О Абу‑ль‑Хасан, – спросил халиф, – какие деньги больше – эти или те, которые тебя миновали за кружок с заклинаниями?» – «Нет, эти, о повелитель правоверных, больше во много раз», – сказал оманец, и ар‑Рашид молвил: «Засвидетельствуйте, о присутствующие, что я подарил эти деньги юноше».

И оманец поцеловал землю меж рук ар‑Рашида, и устыдился, и заплакал от сильной радости, и когда он заплакал, слезы потекли из его глаз по щекам, и кровь возвратилась на своё место, и стало его лицо, как луна в ночь её полноты. И халиф воскликнул: «Нет бога, кроме Аллаха! Хвала тому, кто изменяет одно положение на другое, а сам вечен и не изменяется!» И затем он велел принести зеркало и показал оманцу его лицо. И, увидев своё лицо, оманец пал ниц, благодаря Аллаха великого. А потом халиф приказал отнести к нему эти деньги и попросил оманца не порывать с ним близости для застольной беседы, и оманец посещал его, пока халиф не был взят к милости Аллаха великого. Да будет же хвала тому, кто не умирает, властителю видимого и невидимого царства!

Рассказ об Ибрахиме и Джамиле (ночи 952–959)

Рассказывают также, о счастливый царь, что у аль‑Хасыба, правителя Египта, рос сын, лучше которого не бывало, и от страха за него аль‑Хасыб позволял ему выходить только на пятничную молитву. И он проезжал, после окончания пятничной молитвы, мимо одного старого человека, у которого было много книг. И, сойдя со своего коня, мальчик сел подле старца, и стал ворочать книги и разглядывать их, и увидел в одной из них изображение женщины, лучше которой не было видано на лице земли и которое только лишь не говорило. И эта женщина похитила разум мальчика и ошеломила его ум, и он сказал старцу: «О старец, продай мне это изображение!» И старец поцеловал перед ним землю и сказал: «О господин мой – бесплатно». И юноша дал ему сто динаров и взял книгу, в которой бло это изображение. И он стал смотреть на него, и плакал ночью и днём, и отказался от еды, питья и сна, и говорил в душе: «О, если бы я спросил книжника про творца этого изображения – кто он такой? Он, может быть, рассказал мне, и если бы обладательница этого облика была в живых, я бы добрался до неё. А если это простая картинка, я бы оставил увлечение ею и не мучил бы себя вещью, у которой нет истинной сущности…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят третья ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил в душе: „Если бы я спросил книжника, кто творец этого изображения, он, может быть, мне рассказал, и если это простая картинка, я бы оставил увлечение ею и не мучил бы себя вещью, у которой нет истинной сущности“.

И когда настал день пятницы, юноша прошёл мимо книжника, и тот поднялся перед ним на ноги, и юноша сказал: «О дядюшка, расскажи мне, кто сделал это изображение?» И книжник ответил: «О господин мой, его сделал человек из жителей Багдада по имени Абу‑льКасим ас‑Сандалани, живущий в квартале, называемом аль‑Карх, и я не знаю, чьё это изображение».

И юноша ушёл от него и не осведомил о своём положении никого из жителей царства, и не совершил пятничную молитву и вернулся домой, а потом он взял мешок и наполнил его драгоценными камнями и золотом (а цена камней была тридцать тысяч динаров) и, дождавшись утра, вышел, не уведомляя никого. И он настиг караван, и увидел одного бедуина, и сказал ему: «О дядюшка, сколько между мной и Багдадом?» И бедуин ответил: «О дитя моё, где ты, а где Багдад? Между тобой и Багдадом два месяца пути». – «О дядюшка, – сказал мальчик, – если ты доставишь меня в Багдад, я дам тебе сто динаров и коня, который подо мной, и ему цена тысяча динаров». – «Аллах в том, что мы говорим, поручитель! – воскликнул бедуин, – и ты остановишься этой ночью только у меня!»

И юноша согласился с его словами и переночевал у него, а когда заблистала заря, бедуин взял его и быстро поехал с ним по ближней дороге, желая получить коня, которого обещал ему юноша. И они шли до тех пор, пока не достигли стен Багдада.

«Хвала Аллаху за благополучие, о господин мой, вот Багдад», – сказал бедуин. И юноша обрадовался сильной радостью, и, сойдя с коня, отдал его бедуину, вместе с сотней динаров, а затем он взял мешок и пошёл, спрашивая, где квартал аль‑Карх и где место купцов. И судьба привела его к улице, где было десять домиков – пять напротив пяти, и в начале улицы были ворота с двумя створами и с серебряным кольцом, а в воротах стояли две мраморные скамьи, устланные наилучшими коврами, и на одной из них сидел человек, почтённый и прекрасный видом и одетый в роскошные одежды, и перед ним стояли пять невольников, подобные луне. И когда юноша увидел это, он узнал приметы, о которых упоминал ему книжник, и приветствовал этого человека, и тот возвратил ему приветствие и сказал: «Добро пожаловать!» И посадил его, и стал спрашивать, каковы его обстоятельства. И юноша сказал: «Я человек иноземный и хочу, чтобы ты по своей милости присмотрел мне на этой улице дом, и я бы жил в нем».

И человек закричал и сказал: «Эй, Газала!» И к нему вышла невольница и сказала: «Я здесь, о господин!» И человек молвил: «Возьми с собой несколько слуг и ступай в такой‑то дом. Почистите его и устелите коврами и поставьте туда все, что нужно из посуды и прочего для этого юноши, красивого видом».

И девушка вышла и сделала так, как ей приказал этот человек, а старец взял юношу и показал ему дом, и юноша сказал: «О господин, какова плата за этот дом?» – «О ясноликий, – ответил старец, – я не возьму с тебя платы, пока ты будешь в нем». И юноша поблагодарил его за это.

А затем старец позвал другую невольницу, и вышла девушка, и старец сказал ей: «Подай шахматы». И девушка принесла их, и старец сказал юноше: «Сыграешь ты со мной?» – «Хорошо», – сказал юноша. И старик сыграл с ним несколько раз, и юноша его обыгрывал. «Ты отличился, о юноша, – сказал старец, – и твои свойства совершенны. Клянусь Аллахом, нет в Багдаде того, кто меня обыгрывает, а ты меня обыграл».

А затем, после того как приготовили дом и положили в нем ковры и все, что нужно, старец отдал юноше ключи и сказал: «О господин, не войдёшь ли ты в мой дом и не поешь ля моего хлеба? Ты окажешь нам почёт». И юноша согласился на это и пошёл со старцем, и когда они достигли дома, юноша увидел красивый и прекрасный дом, украшенный золотом, и там были всякие изображения, и были в этом доме разные ковры и вещи, для описания которых слаб язык. И старец пожелал юноше долгой жизни и велел принести еду, и принесли столик, сделанный в Сана йеменской, и поставили его, и потом принесли кушанье – дико» винные блюда, роскошнее и слаще которых не найти.

И юноша ел, пока не насытился, и затем он вымыл руки и стал разглядывать дом и ковры, а потом он обернулся, ища мешок, который был с ним, и не увидел его и ввскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» Я съел кусочек, стоящий дирхем или два дирхема, и пропал у меня мешок, в котором было тридцать тысяч динаров! Но я прошу помощи у Аллаха». И потом он умолк и не мог говорить…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда юноша увидал, что мешок пропал, его охватила великая забота, и он умолк и не мог говорить. И старец придвинул шахматы и спросил юношу: „Сыграешь ли ты со мной?“ И тот сказал: „Да“. И стал играть, и старец обыграл его. „Ты отличился“, – сказал юноша и бросил играть и встал, и старец спросил его: „Что с тобой, о юноша?“ И юноша оказал: „Я хочу мешок“. И тогда старец поднялся, и вынул мешок, и сказал: „Вот он, о господин мой! Не вернёшься ли ты к игре со мной?“ – „Хорошо“, – сказал юноша.

И старец стал с ним играть, и юноша обыграл его, и тогда этот человек воскликнул: «Когда твои мысли были заняты мешком, я тебя обыграл, но когда я принёс его тебе, ты обыграл меня. О дитя моё, – сказал он ему потом, – расскажи мне, из какой ты страны». – «Из Египта», – ответил юноша. И старец спросил: «А какова причина твоего прибытия в Багдад?»

И юноша вынул изображение и сказал: «Знай, о дядюшка, что я сын аль‑Хасыба, правителя Египта, и я увидел это изображение у одного книжника, и оно похитило мой разум. И я спросил, кто его сделал, и мне сказали: „Его сделал человек в квартале аль‑Карх по имени Абу‑ль‑Касим ас‑Сандалани на улице, называемой улица Шафрана“. И я взял с собой немного денег и пришёл один, и никто не знает о моем состоянии. И я хочу, чтобы, в довершение твоей милости, ты указал мне на него, и я бы спросил его, почему он нарисовал этот образ и чей это образ. И чего бы он ни захотел от меня, я ему дам». – «Клянусь Аллахом, о сын мой, – сказал старец, – это я Абу‑ль‑Касим ас‑Сандалани. И это удивительное дело, как судьбы привели тебя ко мне!»

И юноша, услышав слова Абу‑ль‑Касима, поднялся, и обнял его, и поцеловал ему голову и руки, и воскликнул: «Заклинаю тебя Аллахом, расскажи мне, чей это образ!» И старец ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И затем он поднялся, и, открыв чулан, вынул оттуда множество книг, в которых он нарисовал этот образ, и сказал: «Знай, о дитя моё, что обладательница этого образа – дочь моего дяди. Она находится в Басре, и её отец – правитель Басры, по имени Абу‑ль‑Лейс, а её зовут Джамила, и нет на лице земли прекраснее её. Но она не охоча до мужчин и не может слышать упоминания о мужчине в своих покоях. Я пошёл к моему дяде, чтобы он женил меня на ней, и не пожалел для него денег, но он не согласился на это. И когда его дочь об этом узнала, она разгневалась и послала мне разные слова и, между прочим, сказала: „Если у тебя есть разум, не оставайся в этом городе, а иначе ты погибнешь, и грех будет на твоей же шее“. Она – жестокосердая из жестокосердых. И я вышел из Басры с разбитым сердцем, и сделал это изображение в книгах, и рассеял их по разным странам, надеясь, что, может быть, изображение попадёт в руки юноши, прекрасного лицом, как ты, и он ухитрится проникнуть к ней, и, может быть, она его полюбит. А я возьму с него обещание, что, когда он ею овладеет, он покажет мне её – хотя бы на один взгляд издали».

И когда Ибрахим ибн аль‑Хасыб услышал слова старца, он опустил на некоторое время голову, размышляя, и ас‑Сандалани сказал ему: «О дитя моё, я не видел в Багдаде никого лучше тебя и думаю, что, когда девушка тебя увидит, она тебя полюбит. Можешь ли ты, когда ты встретишься с нею и захватишь её, показать её мне хотя бы на один взгляд издали?» – «Да», – сказал юноша. И Абуль‑Касим молвил: «Если дело обстоит так, оставайся у меня, пока не уедешь». – «Я не могу оставаться на месте, – сказал юноша, – в моем сердце от любви к ней великий огонь». – «Потерпи, – сказал ас‑Сандалани. – Я снаряжу тебе в три дня корабль, и ты поедешь на нем в Басру».

И юноша подождал, пока Абу‑ль‑Касим снарядил ему корабль, и положил на него все, что было нужно из еды, питья и прочего. И через три дня он сказал юноше: «Снаряжайся в путь, я приготовил тебе корабль, в котором все, что тебе нужно, и корабль принадлежит мне, а матросы – мои слуги, и на корабле всего столько, что тебе хватит, пока ты не вернёшься. И я приказал матросам прислуживать тебе, пока ты благополучно не воротишься».

И юноша поднялся, и пошёл на корабль, и, простившись с Абу‑ль‑Касимом, ехал, пока не достиг Басры.

И тогда он вынул сто динаров для матросов, но они сказали ему: «Мы получили плату от нашего господина». – «Возьмите это в награду, и я не скажу ему», – сказал юноша. И матросы взяли у него деньги и пожелали ему блага.

А затем юноша вступил в Басру и спросил, где место жительства купцов, и ему сказали: «В хане, называемом хан Хамдана». И юноша шёл, пока не дошёл до рынка, в котором был этот хан, и все глаза повернулись, смотря на него из‑за его великой красоты и прелести. И юноша вошёл в хан с одним из матросов и спросил, где привратник, и когда ему указали, где он, юноша увидел, что это – старый, почтённый старик. И Ибрахим приветствовал его, и привратник возвратил ему приветствие, и юноша спросил: «О дядюшка, есть ли у тебя красивая комната?» – «Да», – ответил привратник и, взяв юношу и матроса, отпер для них красивую комнату, украшенную золотом, и сказал: «О юноша, эта комната подойдёт для тебя». И юноша вынул два динара и сказал: «Возьми их в уплату за ключ». И привратник взял их и пожелал ему блага, и юноша приказал матросу идти на корабль и вошёл в комнату. И привратник хана остался у него, и стал ему прислуживать, и сказал: «О господин мой, досталась нам из‑за тебя радость». И юноша дал ему динар и сказал: «Принеси нам на этот динар хлеба, мяса, сладостей я вина». И привратник взял динар, сходил на рынок и вернулся, и он купил все это на десять дирхемов и отдал юноше остаток. «Трать это на себя», – сказал юноша. И привратник хана обрадовался сильной радостью, а затем юноша съел из того, что он потребовал, одну лепёшку и немного приправы и сказал привратнику хана: «Возьми это для тех, кто у тебя в доме». И привратник взял припасы, и ушёл к своим домочадцам, и сказал им: «Я не думаю, чтобы кто‑нибудь на лице земли был великодушнее этого юноши, который поселился у нас сегодня, или приятнее его. Если он у нас останется, к нам придёт богатство».

И затем привратник хана вошёл к Ибрахиму, и увидел, что он плачет, и сел, и принялся растирать ему ноги, и поцеловал их, и сказал: «О господин мой, почему ты плачешь, да не заставит тебя Аллах плакать?» – «О дядюшка, – сказал Ибрахим, – я хочу выпить с тобой сегодня вечером». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал привратник. И тогда Ибрахим вынул пять динаров и сказал: «Купи нам на это плодов и вина». А затем он дал привратнику ещё пять динаров и сказал: «Купи нам на это сухих плодов и цветов и пять жирных кур и принеси мне лютню».

И привратник вышел, и купил то, что он приказал, и сказал своей жене: «Приготовь кушанье и процеди нам вино, и пусть то, что ты сделаешь, будет отлично, так как этот юноша покрыл нас благодеяниями». И жена привратника сделала то, что он ей велел, хорошо до предела желаний, и привратник взял кушанье и пошёл к Ибрахиму, сыну султана…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят пятая ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что привратник, когда его жена приготовила кушанье и вино, взял его и вошёл к сыну султана, и они стали есть, пить и веселиться. И юноша заплакал и произнёс такие два стиха:

«О друг мой, когда бы жизнь я отдал в усердии, И деньги, и весь наш мир, со всем, что найдёшь в нем, Блаженства сады, и рай со всей его прелестью за близости час – её купило бы сердце».

И затем он вскрикнул великим криком и упал, покрытый беспамятством, и привратник хана вздохнул, и когда юноша очнулся, привратник хана спросил его: «О господин мой, отчего ты плачешь и кто та, на кого ты указываешь этими стихами? Она будет только прахом под твоими ногами». И юноша встал и, вынув узел с лучшими женскими платьями, сказал привратнику: «Возьми это для твоего гарема». И привратник взял от него узел и отдал его своей жене, и она пришла с ним, и вошла к юноше, и вдруг видит – он плачет. И она сказала ему: «Ты растерзал нам печень! Осведоми нас, какую красавицу ты хочешь, и она будет у тебя только невольницей». – «О тётушка, – сказал Ибрахим, – знай, что я сын аль‑Хасыба, повелителя Египта, и я привязался к Джамиле, дочери аль‑Лейса, начальника». И жена привратника хана воскликнула: «Аллах, Аллах, о брат мой, оставь эти слова, чтобы не услыхал нас никто и мы бы не погибли! Нет на лице земли более жестокосердой, чем она, и никто не может назвать при ней имени мужчины, ибо у неё нет охоты до мужчин. О дитя моё, обратись от неё к другой».

И Ибрахим, услышав его слова, заплакал сильным плачем, и привратник хана сказал ему: «Нет у меня ничего, кроме моей души, и я подвергну её опасности из любви к тебе и придумаю для тебя дело, в котором будет достижение желаемого».

И потом привратник с женой вышли от него, и когда наступило утро, Ибрахим сходил в баню и надел одежду из платьев царей, и вдруг привратник хана со своей женой пришли к нему и сказали: «О господин, знай, что здесь есть один человек, портной, горбатый, и он – портной госпожи Джамилы. Пойди к нему и расскажи ему о своём состоянии, – может быть, он укажет тебе на то, в чем будет достижение твоих желаний».

И юноша поднялся и отправился в лавку горбатого портного, и, войдя к нему, он увидел у него десять невольников, подобных лунам, и приветствовал их, и они возвратили ему приветствие, и обрадовались ему, и посадили его, смущённые его прелестями и красотой.

И когда горбун увидел Ибрахима, его разум был ошеломлён красотой его облика, и юноша сказал ему: «Хочу, чтобы ты зашил мне карман».

И портной подошёл и, взяв шёлковую нитку, зашил карман (а юноша порвал карман нарочно). И когда портной зашил его, Ибрахим вынул пять динаров, отдал их портному я ушёл в своё помещение. И портной сказал себе: «Что я сделал этому юноше, чтобы он дал мне эти пять динаров?» И он провёл ночь, раздумывая о его красоте и щедрости. А когда наступило утро, Ибрахим направился в лавку горбатого портного и, войдя к нему, приветствовал его, и портной возвратил ему приветствие, и оказал ему уважение, и воскликнул: «Добро пожаловать!» И юноша сел и сказал горбуну: «О дядюшка, зашей мне карман – он ещё раз распоролся». И портной ответил: «О дитя моё, на голове и на глазах», и подошёл, и зашил карман. И Ибрахим дал ему десять динаров, и горбун взял их, и он был ошеломлён его красотой и щедростью.

«Клянусь Аллахом, о юноша, – сказал он, – этому твоему поступку должна быть причина; и дело тут не в том, чтобы зашить карман. Расскажи же мне истину о твоём деле, и если ты влюбился в кого‑нибудь из этих мальчиков, то, клянусь Аллахом, среди них нет ни одного лучше, чем ты. Все они – прах под твоими ногами, и вот они, твои рабы, перед тобой. А если это не так, то расскажи мне». – «О дядюшка, – сказал Ибрахим, – здесь не место разговаривать, ибо мой рассказ удивителен и моё дело диковинно». – «Если дело обстоит так, – сказал портной, – пойдём со мной в уединённое место».

И затем портной встал, и, взяв Ибрахима за руку, вошёл с ним в комнату внутри лавки, и сказал ему: «О юноша, рассказывай!» И Ибрахим рассказал ему о своём деле. «О юноша, – сказал он, – побойся Аллаха, думая о себе! Та, о которой ты упомянул, – жестокосердая, и у неё нет охоты до мужчин, береги же, о брат мой, свой язык, а иначе ты себя погубишь».

И когда юноша услышал эти слова, он заплакал горьким плачем и, схватившись за подол портного, воскликнул; «Защити меня, о дядюшка, я погибаю! Я оставил своё царство и царство своего отца и деда и пошёл по странам одиноким чужеземцем, и нет мне терпения без неё». И портной, увидев, что постигло юношу, пожалел его и сказал: «О дитя моё, нет у меня ничего, кроме моей души, и я подвергну её опасности из любви к тебе, так как ты поранил моё сердце. Завтра я придумаю для тебя дело, от которого твоё сердце успокоится».

И Ибрахим поблагодарил его и ушёл в хан. Он рассказал привратнику хана о том, что сказал ему горбун, и привратник молвил: «Он совершил с тобой благо».

И когда наступило утро, юноша надел свою самую роскошную одежду, и, взяв с собой мешок с динарами, пришёл к горбуну, и поздоровался с ним, и сел, и сказал: «О дядюшка, исполни обещание». – «Поднимайся сейчас же, – сказал портной, – возьми три жирных курицы, три унции сахара и два маленьких кувшина, наполни их вином и захвати кубок и положи все это в мешок. Садись после утренней молитвы в лодку с одним гребцом и скажи ему: „Я хочу, чтобы ты отвёз меня под Басру“. И если он тебе скажет: „Я не могу проехать больше, чем фарсах“, – скажи ему: „Решение принадлежит тебе“. И когда он проедет это расстояние, соблазняй его деньгами, пока он не доставит тебя до места, и когда ты достигнешь его, то первый сад, который ты увидишь, будет сад госпожи Джамилы. И когда ты увидишь его, подойди к воротам – ты увидишь две высокие ступеньки, покрытые ковром из парчи, и на них будет сидеть человек, горбатый, как я. Пожалуйся ему на своё положение и попроси его о помощи – быть может, он над тобой сжалится и приведёт к тому, что ты увидишь её, хотя бы один раз издали. Нет у меня в руках хитрости, кроме этой, и если он над тобой не сжалится, погибну и я и ты. Вот какой есть у меня план, и власть принадлежит Аллаху великому». – «Прибегаю к помощи Аллаха, что захочет Аллах, то и будет, и нет мощи и силы, кроме как у Аллаха!» – воскликнул юноша и вышел от горбатого портного и пошёл в своё помещение. Он взял то, что приказал ему портной, и положил в маленький мешок, а затем, наутро, он пришёл к берегу Тигра и вдруг увидел человека, гребца, который спал. И он разбудил его, и дал ему десять динаров, я сказал: «Свези меня под Басру». И гребец молвил: «О господин мой, с условием, что я не проеду больше одного фарсаха, если я проеду на пядь дальше, погибну и я и ты». – «Решение принадлежит тебе», – оказал Ибрахим. И гребец взял его и поплыл с ним вниз, и, приблизившись к саду, он сказал: «О дитя моё, отсюда я не могу плыть дальше, и если я перейду этот предел, погибну и я и ты».

И Ибрахим вынул другие десять динаров и сказал: «Возьми эти деньги, чтобы помочь ими себе в своём положении». И гребец устыдился и сказал: «Вручаю наше дело Аллаху великому…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят шестая ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда юноша дал гребцу другие десять динаров, тот взял их и сказал: „Вручаю наше дело Аллаху великому!“ И поплыл с ним вниз. И когда он достиг сада, юноша встал на ноги от радости и, прыгнув из лодки прыжком, величиной с бросок копья, бросился на берег, а гребец поплыл обратно, убегая. И юноша пошёл вперёд и увидел сад и все, как описал ему горбун. Он увидел, что ворота его открыты и в проходе стоит ложе из слоновой кости, на котором сидит горбатый человек приятного вида, в одежде, украшенной золотом, и в руке у него серебряная позолоченная дубинка. И юноша торопливо подошёл к нему и, склонившись к его рукам, поцеловал их, и горбун спросил его: „Кто ты, откуда ты пришёл и кто доставил тебя сюда, о дитя моё?“ (А этот человек, увидав Ибрахима ибн аль‑Хасыба, был ослеплён его красотой.) И Ибрахим сказал ему: „О дядюшка, я – глупый ребёнок из чужой страны“, – и заплакал. И горбин пожалел его, и, посадив его на ложе, вытер ему слезы, и сказал: „С тобой не будет беды! Если ты задолжал, Аллах покроет твой долг, если ты боишься – Аллах успокоит твой страх“. – „О дядюшка, – сказал Ибрахим, – нет у меня страха и нет за мной долга, со мной много денег во славу Аллаха и с его помощью“. – „О дитя моё, – сказал горбун, – в чем твоя нужда, из‑за которой ты подверг опасности свою душу и свою красоту и пришёл в место, где гибель?“

И юноша рассказал ему свою историю и изложил ему своё дело, и когда горбун услышал его слова, он опустил на некоторое время голову к земле и спросил: «Тот, кто указал тебе на меня, горбатый портной?» – «Да», – отвечал Ибрахим. И горбун сказал: «Это мой брат, и он человек благословенный. О дитя моё, – сказал он потом, – если бы любовь к тебе не сошла в моё сердце и я бы тебя не пожалел, ты бы погиб – и ты, и мой брат, и привратник хана, и его жена. Знай, – продолжал он, – что этому саду нет на лице земли подобного, и он называется Садом Жемчужины. В него не входил никто за время моей жизни, кроме султана, меня самого и его владелицы Джамилы, и я провёл в нем двадцать лет и не видел, чтобы кто‑нибудь приходил в это место. Каждые сорок дней госпожа приезжает сюда на лодке и выходит среди своих невольниц в шёлковом покрывале, концы которого десять невольниц несут на золотых крючках, пока она не войдёт, так что я никогда не видел её облика. У меня есть только одна душа, и я подвергну её опасности ради тебя». И юноша поцеловал ему руку, и горбун сказал: «Посиди у меня, пока я не придумаю для тебя чего‑нибудь». И затем он взял юношу за руку и ввёл его в сад, и когда Ибрахим увидел этот сад, он подумал, что это рай, и он увидел, что деревья в нем оплетаются, и пальмы высоки, и воды обильны, и птицы перекликаются в нем на разные голоса. А затем горбун подошёл с ним к домику с куполом и сказал ему: «Вот где сидит госпожа Джамила».

И юноша посмотрел на домик и увидел, что это удивительное место увеселения, и в нем всякие изображения, нарисованные золотом и лазурью, и ещё есть в нем четыре двери, к которым подымаются по пяти ступенькам. И посреди домика – водоём, к которому спускаются по золотым ступенькам, и эти ступеньки украшены дорогими металлами, а посреди водоёма – золотой фонтан с фигурками, большими и маленькими, и вода выходит изо рта этих фигурок, и она шумит, издавая разные звуки, и слушающему кажется, что он в раю. И около домика водяное колесо с серебряными горшками, и оно покрыто парчой, и слева от него окно с серебряной решёткой, выходящей на зелёный луг, где резвятся всякие звери, газели, зайцы, а справа – окно, выходящее на площадку, где всевозможные птицы, и все они щебечут на разные голоса, ошеломляющие того, кто их слышит.

И когда юноша увидел это, его охватил восторг, и он сел в воротах сада, а садовник сел с ним рядом и сказал: «Как ты находишь мой сад?» – «Это рай на земле», – сказал юноша. И садовник засмеялся, и затем он встал, и скрылся на некоторое время, и вернулся, неся поднос, на котором были жирные куры, прекрасная снедь и сахарные сласти. Он поставил поднос перед юношей и сказал: «Ешь, пока не насытишься».

«И я ел, – говорил Ибрахим, – пока не наелся вдоволь, и когда садовник увидел, что я поел, он обрадовался и сказал: „Клянусь Аллахом, таковы дела царей и царских сыновей! О Ибрахим, – сказал он потом, – что у тебя в этом мешке?“ И я развязал перед ним мешок, и садовник сказал; „Носи его с собой, он будет тебе полезен, когда явится госпожа Джамила, когда она приедет, я не смогу принести тебе чего‑нибудь поесть“.

И он встал, и взял меня за руку, и привёл в одно место, напротив домика Джамилы, и сделал там беседку среди деревьев, и сказал: «Залезай сюда. Когда она приедет, ты увидишь её, а она тебя не увидит, и это самая большая хитрость, какая у меня есть, а полагаться следует на Аллаха. Когда она начнёт петь, пой под её пенье, а когда она уйдёт, возвращайся благополучно туда, откуда пришёл, если захочет Аллах».

И юноша поблагодарил садовника и хотел поцеловать ему руку, но садовник не дал ему. А затем юноша положил мешок в беседку, которую садовник ему сделал, и садовник сказал: «О Ибрахим, гуляй в саду и ешь в нем плоды, срок прихода твоей госпожи – завтра».

И Ибрахим стал гулять в саду и есть в нем плоды, и он провёл ночь у садовника, а когда наступило утро, и засияло светом, и заблистало, Ибрахим совершил утреннюю молитву, и вдруг садовник пришёл к нему с пожелтевшим лицом и сказал: «Вставай, о дитя моё, и лезь в беседку – невольницы пришли, чтобы убирать это место, и она придёт после них…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят седьмая ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что садовник, войдя в сад к Ибрахиму ибн альХасыбу, сказал: „Вставай, о дитя моё, и лезь в беседку – невольницы пришли убирать это место, и она придёт после них. Берегись плюнуть, высморкаться или чихнуть, – мы тогда погибнем, и я и ты“. И юноша встал и залез в беседку, а садовник ушёл, говоря: „Да наделит тебя Аллах благополучием, о дитя моё“. И когда юноша сидел, вдруг пришли пять невольниц, подобных которым никто не видел, и вошли в домик, и, сняв с себя одежду, вымыли и опрыскали его розовой водой, и потом они зажгли куренья из алоэ и амбры и разостлали парчу. А после них пришли пятьдесят невольниц с музыкальными инструментами, и Джамила шла посреди них, под красным парчовым навесом, и невольницы приподнимали полы навеса золотыми крючками, пока она не вошла в домик, и юноша не увидел даже её облика и одежды.

«Клянусь Аллахом, – сказал он про себя, – пропал весь мой труд! Но я непременно подожду и увижу, каково будет дело». И невольницы принесли еду и питьё и поели, а потом они вымыли руки и поставили Джамиле скамеечку, и она села на неё, а все невольницы ударили в музыкальные инструменты и запели волнующими голосами, которым нет подобных. И затем выступила старуха управительница и стала хлопать в ладоши и плясать, и невольницы оттащили её, и вдруг занавеска приподнялась, и вышла Джамила, смеясь. И Ибрахим увидел её, и на ней были украшения и одежды, и на голове её был венец, украшенный жемчугом и драгоценными камнями, и на шее – жемчужное ожерелье, а её стан охватывал пояс из топазовых прутьев, и шнурки на нем были из яхонта и жемчуга. И невольницы встали и поцеловали перед ней землю, а она все смеялась».

«И когда я увидел её, – говорил Ибрахим ибн альХасыб, – я исчез из мира, и мой ум был ошеломлён, и мысли у меня смешались, так меня ослепила её красота, которой не было на лице земли подобия. И я упал, покрытый беспамятством, а потом очнулся с плачущими глазами и произнёс такие два стиха:

«Я вижу тебя, и не отвожу я взора, Чтоб веки лик твой от меня не скрыли, И если бы я направил к тебе все взоры, Не мог бы объять красот я твоих глазами».

И старуха сказала невольницам: «Пусть десять из вас встанут, попляшут и споют». И Ибрахим, увидев их, сказал про себя: «Я желал бы, чтобы поплясала госпожа Джамила».

И когда окончилась пляска десяти невольниц, они подошли к Джамиле, окружили её и сказали: «О госпожа, мы хотим, чтобы ты поплясала в этом месте и довершила бы этим нашу радость, так как мы не видели дня, приятнее этого». И Ибрахим ибн аль‑Хасыб сказал про себя: «Нет сомнения – открылись врата неба, и внял Аллах моей молитве!» А невольницы целовали ноги Джамилы и говорили ей: «Клянёмся Аллахом, мы не видели, чтобы твоя грудь расправилась так, как в сегодняшний день». И спи до тех пор соблазняли её, пока она не сняла верхнюю одежду и не осталась в рубахе из золотой ткани, расшитой всевозможными драгоценными камнями, и она показала соски, подобные гранатам, и открыла лицо, подобное луне в ночь полнолуния».

И Ибрахим увидел движения, каких не видал всю свою жизнь, и Джамила показала в своей пляске диковинный способ и удивительные новшества, так что заставила нас забыть о пляске пузырьков в чаше и напомнила о том, что тюрбаны на головах покосились[662]. И она была такова, как сказал о ней поэт:

Как хочешь, сотворена она, соразмерная,

По форме красы самой – не меньше и не длинней.

И, кажется, создана она из жемчужины,

И каждый из её членов равен луне красой.

Или как сказал другой:

Плясунья! Подобен иве гнущейся стан её,

Движенья её мой дух едва не уносят прочь.

Не сможет стоять нога, лишь только плясать начнёт

Она, словно под ногой её – пыл души моей.

«И когда я смотрел на неё, – говорил Ибрахим, – её взгляд вдруг упал на меня, и она меня увидела, и когда она на меня взглянула, её лицо изменилось, и она сказала невольницам: „Пойте, пока я не приду к вам“, – а затем направилась к ножу, величиной в пол‑локтя, и, взяв его, пошла в мою сторону. И потом она воскликнула: „Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!“ И когда она подошла ко мне, я исчез из мира, И, увидев меня и столкнувшись со мной лицом к лицу, Джамила выронила из руки нож и воскликнула: „Хвала тому, кто вращает сердца!“ И затем она сказала: „О юноша, успокой свою душу! Ты в безопасности от того, чего боишься“. И я начал плакать, а она вытирала мне слезы рукой и говорила: „О юноша, расскажи мне, кто ты и что привело тебя в это место“. И я поцеловал ей руку и схватился за её подол, и она сказала: „Нет над тобой беды! Клянусь Аллахом, мой глаз не наполнится памятью о ком‑нибудь, кроме тебя. Скажи мне, кто ты“.

«И я рассказал ей свою историю от начала до конца, – говорил Ибрахим, – и она удивилась и сказала: „О господин мой, заклинаю тебя Аллахом, скажи мне, не Ибрахим ли ты, сын аль‑Хасыба?“ И он ответил: „Да“. И она припала ко мне и сказала: «О господин мой, это ты сделал меня не охочей до мужчин. Когда я услышала, что в Каире находится мальчик, красивей которого нет на всей земле, я полюбила тебя по описанию, и к моему сердцу привязалась любовь к тебе из‑за того, что до меня дошло о твоей ослепительной красоте, и я стала с тобой такова, как сказал поэт:

В любви перегнало ухо взоры очей моих –

Ведь ухо скорее глаз полюбит порою.

Да будет же хвала Аллаху, который показал мне твоё лицо! Клянусь Аллахом, если бы это был кто‑нибудь другой, я распяла бы садовника, и привратника хана, и портного, и всех, кто с ними связан».

И затем она сказала мне: «Как бы мне ухитриться, чтобы ты что‑нибудь поел без ведома невольниц?» И я сказал ей: «Со мною то, что мы будем есть и пить». И я развязал перед ней мешок, я она взяла курицу и стала класть куски мне в рот, и я тоже клал ей куски в рот, и когда я увидел, что она это делает, мне показалось, что это сон. И затем я поставил вино, и мы стали пить, и при всем этом она была подле меня, а невольницы пели. И мы делали так с утра до полудня, а затем она поднялась и сказала: «Поднимайся теперь и приготовь себе корабль и жди меня в таком‑то месте, пока я к тебе не приду. У меня истощилось терпение переносить разлуку с тобой». – «О госпожа, – ответил я ей, – у меня есть корабль, и он – моя собственность, и матросы наняты мной, и они меня ожидают». – «Это и есть то, чего я хочу», – сказала Джамила. И затем она пошла к невольницам…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот пятьдесят восьмая ночь

Когда же настала девятьсот пятьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что госпожа Джамила пошла к невольницам и сказала им: „Поднимайтесь, мы пойдём во дворец“. И они спросили: „Как же мы уйдём сейчас – ведь у нас обычай проводить здесь три дня?“ – „Я чувствую на душе великую тяжесть, как будто я больна, и боюсь, что это будет для меня тягостно“, – отвечала Джамила. И невольницы сказали: „Слушаем и повинуемся!“ И надели свои одежды, а потом они пошли к берегу и сели в лодку. И садовник подошёл к Ибрахиму (а он не знал о том, что с ним случилось) и сказал: „О Ибрахим, нет тебе удачи в том, чтобы насладиться её видом. Она обычно остаётся здесь три дня, и я боюсь, что она тебя увидела“. – „Она меня не видела, и я не видел её – она не выходила из домика“, – сказал Ибрахим. „Твоя правда, о дитя моё, – сказал садовник. – Если бы она тебя увидела, мы бы, наверное, погибли. Но побудь у меня, пока она не придёт на следующей неделе, ты её увидишь и насмотришься на неё досыта“. – „О господин мой, – сказал Ибрахим, – у меня есть деньги, и я за них боюсь. Со мной люди, и я боюсь, что они найдут моё отсутствие слишком долгим“. – „О дитя моё, – сказал садовник, – мне тяжело с тобой расстаться!“

И он обнял его и простился с ним, и Ибрахим отправился в хан, в котором он стоял, и встретился с привратником хана, и взял свои деньги. И привратник хана спросил его: «Добрые вести, если хочет того Аллах?» И Ибрахим ответил ему: «Я не нашёл пути к тому, что мне нужно, и хочу возвратиться к моим родным». И привратник хана заплакал, и простился с ним, и понёс его вещи, и довёл его до корабля, и потом Ибрахим направился к тому месту, о котором ему говорила Джамила, и стал её там ждать.

И когда спустилась ночь, девушка вдруг подошла к нему в облике мужественного человека с круглой бородой, и её стан был перехвачен поясом, и в одной руке у неё был лук и стрела, а в другой – обнажённый меч. «Ты ли сын аль‑Хасыба, правителя Египта?» – спросила она. И Ибрахим ответил: «Это я». И она воскликнула: «Какой же ты негодяй, что пришёл портить царских дочерей! Иди поговори с султаном!»

«И я упал, покрытый беспамятством, – говорил Ибрахим, – а матросы – те умерли в своей коже от страха. И когда девушка увидела, что меня постигло, она сняла с себя эту бороду, бросила меч и развязала пояс, и я увидел, что это госпожа Джамила, и сказал ей: „Клянусь Аллахом, ты разрубила мне сердце!“ И затем я сказал матросам: „Ускорьте ход корабля!“ И они распустили паруса и ускорили ход, и прошло лишь немного дней, и мы достигли Багдада. И вдруг я увидел, что у берега стоит корабль. И когда матросы, которые были там, увидели нас, они закричали матросам, бывшим с нами: „О такой‑то и такой‑то, поздравляем вас с благополучием!“ И они направили свой корабль к нашему кораблю, и мы посмотрели и вдруг видим – в нем Абу‑ль‑Касим ас‑Сандалани! И, увидев нас, он воскликнул: „Это то, чего я хотел. Идите под охраной Аллаха, а я хочу отправиться по одному делу“. А перед ним стояла свечка, и он сказал мни: „Хвала Аллаху за благополучие! Исполнил ли ты своё дело?“ И я ответил „Да“. И ас‑Сандалани приблизил к нам свечку, и когда Джамила увидела его, её состояние изменилось, и цвет её лица пожелтел, а ас‑Сандалани, увидев её, воскликнул: „Идите в безопасности, хранимые Аллахом, а я пойду в Басру по делу сутана. Но подарок следует тому, кто пришёл“.

И он велел принести коробку с халвой и бросил её на корабль (а в халве был бандж), и Ибрахим сказал: «О прохлада моего глаза, поешь этого!» И Джамила заплакала и спросила: «О Ибрахим, знаешь ли, кто это?» – «Да, это такой‑то», – сказал я. И Джамила молвила: «Это сын моего дяди, и он раньше сватал меня у моего отца, но я не согласилась на него, и он отправляется в Басру и, может быть, осведомит моего отца о нас». – «О госпожа, – ответил я, – он не достигнет Басры, пока мы не достигнем Мосула. И мы не знали, что скрыто для нас в неведомом». И я съел немного халвы, и не успела она опуститься мне во внутренности, как я ударился головой об землю. А когда наступило время рассвета, я чихнул, и бандж выпал у меня из ноздрей, и я открыл глаза и увидел, что я голый и брошен в пустынном месте. И я стал бить себя по лицу и сказал в душе: «Поистине, это хитрость, которую сделал со мной ас‑Сандалани» И я не знал, куда пойду, и на мне были одни подштанники. И я встал, и прошёл немного, и вдруг вижу, подходит вали и с ним несколько человек с мечами и дубинками. И я испугался и, увидев разрушенную баню, спрятался в ней, и я наткнулся на что‑то ногой и положил на это руку, и она выпачкалась в крови. И я вытер руку о подштанники, не зная, что это такое, а затем протянул руку второй раз, и она попала на убитого, и его голова оказалась у меня в руке. И я бросил её и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» А затем я вошёл в одну из комнаток бани, и вдруг вали остановился у дверей бани и сказал: «Войдите в то место И затем я вскрикнул единым криком и упал без памяти, и сердце палача смягчилось ко мне, и он сказал: „Клянусь Аллахом, это не лицо того, кто убил!“ – „Отрубите ему голову“, – сказал вали. И меня посадили на ковёр крови и завязали мне глаза повязкой, и палач взял меня, и спросил у вали разрешения, и хотел отрубить мне голову. И я закричал: „Увы мне на чужбине!“ И вдруг приблизились всадники, и кто‑то сказал: „Оставьте его! Убери руку, о палач!“ И была этому удивительная причина и диковинное дело. А именно, аль‑Хасыб, правитель Египта, послал своего придворного к халифу Харуну ар‑Рашиду с подарками и редкостями и послал с ним письмо, в котором говорил: „Мой сын вот уже год, как исчез, и я слышал, что он в Багдаде, и хотел бы милости от преемника Аллаха, чтобы он расследовал, что с ним, и постарался бы его разыскать и отослал бы его ко мне с этим придворным“.

И когда халиф прочитал письмо, он приказал валя узнать истину об этом деле, и вали с халифом не переставали расспрашивать об Ибрахиме, пока им не сказали, что он в Басре. И когда халифу рассказали об этом, он написал письмо и отдал его египетскому придворному и велел ему отправиться в Басру, взяв с собой отряд из приближённых везиря, и от усердия в поисках сына своего господина придворный выехал тотчас же и нашёл юношу на коврике крови, у вали.

И когда вали увидел придворного и узнал его, он сошёл для него с коня, и придворный спросил: «Что это за юноша и каково его дело?» И вали рассказал ему, что случилось, и придворный сказал (а он не знал, что это сын султана): «Лицо этого юноши – лицо того, кто не убивает». И он велел развязать его узы, и вали развязал его, и тогда придворный сказал: «Приведи его ко мне!» И вали подвёл Ибрахима к придворному, а красота Ибрахима пропала из‑за тех ужасов, которые он перенёс.

«Расскажи мне о твоём деле, о юноша, и о том, что у тебя произошло с этой убитой», – сказал придворный. И когда Ибрахим посмотрел на этого придворного, он узнал его и воскликнул: «Горе тебе! Или ты меня не узнаешь? Разве я не Ибрахим, сын твоего господина? Может быть, ты пришёл, разыскивая меня?»

И придворный внимательно посмотрел на Ибрахима и узнал его, как нельзя лучше, и, узнав юношу, он припал к его ногам, и когда вали увидел, что произошло с придворным, у него пожелтел цвет лица. «Горе тебе, о жестокосердый, – сказал придворный, – неужели ты хотел убить сына моего господина аль‑Хасыба, правителя Египта?» И вали поцеловал подол придворного и сказал: «О владыка, откуда мне было знать? Мы увидели его в таком виде и увидели рядом с ним убитую девушку». – «Горе тебе, ты не годишься для того, чтобы быть вали, – сказал придворный. – Этому мальчику пятнадцать лет жизни, и он не убил даже воробья, так как же он убьёт человека? Но дал ли ты ему срок и спрашивал ли ты его об его обстоятельствах?»

И затем придворный и вали сказали: «Ищите убийцу девушки!» И люди вошли в баню ещё раз, и увидели её убийцу, и, схватив его, привели его к вали.

И вали взял его, и отправился с ним во дворец халифата, и сообщил халифу о том, что случилось, и арРашид приказал убить убийцу девушки, а затем он велел привести Ибн аль‑Хасыба. И когда юноша предстал перед ним, ар‑Рашид улыбнулся ему в лицо и сказал: «Расскажи мне о твоём деле и о том, что с тобой случилось».

И Ибрахим рассказал ему свою историю, с начала до конца, и она показалась халифу значительной, и он позвал Масрура, меченосца, и сказал: «Ступай сию же минуту, ворвись в дом Абу‑ль‑Касима ас‑Сандалани и приведи его вместе с девушкой».

И Масрур сейчас же отправился и, ворвавшись в дом, увидел, что девушка связана своими волосами и находится в гибельном состоянии. И Масрур развязал её и привёл вместе с ас‑Сандалани к халифу, и, увидев девушку, ар‑Рашид удивился её красоте, – а затем он обернулся к ас‑Сандалани и сказал: «Возьмите его, отруби ему руки, которыми он бил эту девушку, и распните его и отдайте его деньги и владения Ибрахиму».

И это сделали, и когда это было так, вдруг Абу‑льЛейс, правитель Басры, отец госпожи Джамилы, явился, взывая к халифу о помощи против Ибрахима, сына альХасыба, правителя Египта, и жалуясь, что он взял его дочь. И ар‑Рашид сказал ему: «Он был причиной её освобождения от пыток и убиения». И халиф велел привести Ибн аль‑Хасыба, и когда тот пришёл, сказал Абу‑ль‑Лейсу: «Разве не согласен ты, чтобы этот юноша, сын султана Египта, был мужем твоей дочери?» – «Внимание и повиновение Аллаху и тебе, о повелитель правоверных!» – сказал Абу‑ль‑Лейс.

И халиф призвал судью и свидетелей и выдал девушку замуж за Ибрахима ибн аль‑Хасыба. Он подарил ему все деньги ас‑Сандалани, снарядил и отправил в его страну. И Ибрахим жил с Джамилой в совершеннейшей радости и полнейшем счастье, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. Да будет же хвала живому, который не умирает!

Рассказ об Абу‑ль‑Хасане из Хорасана (ночи 959–963)

Рассказывают также, о счастливый царь, что аль‑Мутадид биллах[663] был возвышен помыслами и благороден душой, и было у него в Багдаде шестьсот везирей, и ничто из дел людских не было от него скрыто. И пошёл он однажды с Ибн Хамдуном[664], чтобы посмотреть на подданных и послушать, что есть нового в делах людей, и их стал палить зной и жара. А они дошли до маленького переулка на площади и, войдя в этот переулок, увидели в конце его красивый дом, высоко построенный и возглашавший о своём обладателе языком хвалы. И они присели у ворот отдохнуть, и из дому вышли двое слуг, подобных луне в четырнадцатую ночь, и один из них сказал своему товарищу: «Если бы какой‑нибудь гость попросил сегодня разрешения войти! Мой господин не ест иначе, как с гостями, а мы дождались до этого времени и никого не видим». И халиф удивился их словам и сказал: «Вот доказательство щедрости владельца этого дома! Мы непременно войдём в его дом и посмотрим на его благородство, и это будет причиной милости, которая придёт к нему от нас». И затем он сказал слуге: «Попроси у своего господина позволения войти нескольким чужеземцам (а халиф в то время, если он хотел посмотреть на подданных, переодевался в одеяние купцов)». И слуга вошёл к своему господину и рассказал ему, я хозяин дома обрадовался и вышел к гостям сам, и оказалось, что он прекрасен лицом и красив обликом, и на нем нисабурская рубашка и расшитый золотом плащ, и он пропитан духами, и на руке его – перстень с яхонтами. И, увидев пришедших, он сказал им: «Приют и уют господам, оказывающим нам крайнюю милость своим приходом!»

И, войдя в этот дом, они увидели, что он заставляет забыть близких и родину и подобен кусочку райских садов…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда халиф и те, кто был с ним, вошли в дом, они увидели, что он заставляет забыть близких и родину и подобен кусочку райских садов, и внутри его был сад со всевозможными деревьями, и он ошеломлял взоры, и все помещения в нем были устланы роскошными коврами. И вошедшие сели, и альМутадид стал рассматривать дом и ковры.

«И я посмотрел на халифа, – говорил Ибн Хамдун, – и увидел, что его лицо переменилось (а я различал на его лице выражение милости или гнева), и, увидев это, я сказал себе: „Посмотри‑ка! Что это с ним, что он рассердился“. И принесли золотой таз, и мы вымыли руки, и затем принесли шёлковую скатерть и столик из бамбука, и когда с блюда подняли крышки, мы увидели кушанья, подобные весенним цветам в самое лучшее время, купами и отдельно. И хозяин дома сказал: „Во имя Аллаха, господа! Клянусь Аллахом, меня измучил голод! Сделайте милость, поешьте этих кушаний, как подобает людям с благородными свойствами“.

И хозяин дома стал разнимать кур и класть их перед нами, и он смеялся, произносил стихи, рассказывал и говорил тонкие вещи, подходящие для этого места.

И мы поели и попили, – говорил Ибн Хамдун, – и потом нас перевели в другое помещение, ошеломляющее тех, кто смотрит, в котором веяли прекрасные запахи, и принесли скатерть с только что сорванными плодами и сладостями, внушающими желания, и усилилась наша радость, и прошла наша печаль. Но при всем этом халиф не переставал хмуриться и не улыбался, видя то, что радовало душу, хотя он обычно любил развлекаться и веселиться, прогоняя заботы, и я знал, что он не завистник и не обидчик. И я говорил про себя: «Узнать бы, в чем причина его хмурости и того, что не проходит его недовольство!»

А затем принесли поднос для питья, собирающий вокруг себя влюблённых, и принесли процеженное вино в золотых, хрустальных и серебряных чашах, и хозяин дома ударил бамбуковой палочкой в дверь какой‑то комнаты, и вдруг эта дверь отворилась, и из неё вышли три невольницы – высокогрудые девы, с лицами, подобными солнцу в четвёртый час дня, и одна из них была лютнистка, другая била в цимбалы, а третья была плясунья. И затем нам принесли сухие и свежие плоды и между нами и тремя невольницами опустили парчовую занавеску с шёлковыми кистями, и кольца её были из золота. Но халиф не обращал на все это внимания, а хозяин дома Не знал, кто находится у него. И халиф спросил хозяина дома: «Благородный ли ты?» И тот отвечал: «Нет, господин мой, я человек из детей купцов и зовусь среди людей Абу‑ль‑Хасаном ибн Ахмедом хорасанцем». – «Знаешь ли ты меня, о человек?» – спросил халиф. И Абу‑ль‑Хасан ответил: «Клянусь Аллахом, о господин мой, не было у меня знакомства ни с одним из ваших благородных достоинств». И Ибн Хамдун сказал ему: «О человек, это повелитель правоверных аль‑Мутадад биллах, внук аль‑Мутаваккиля‑ала‑Ллаха»[665].

И тогда этот человек поднялся, и поцеловал землю меж рук халифа, дрожа от страха, и сказал: «О повелитель правоверных, заклинаю тебя твоими пречистыми дедами, если ты увидел во мне неумение или малое вежество в твоём присутствии, прости меня». – «Что касается уважения, которое ты нам оказал, то больше этого не бывает, – сказал халиф, – но кое что я здесь заподозрил, и если ты расскажешь мне об этом правду и она утвердится в моем уме, ты спасёшься, если же ты не осведомишь меня об истине, я поймаю тебя с явными доказательствами и буду пытать тебя такой пыткой, какой не пытал никого». – «Прибегаю к Аллаху от того, чтобы сказать ложное! – воскликнул Абу‑ль‑Хасан. – В чем твоё подозрение, о повелитель правоверных?» – «С тех пор как я вошёл в этот дом, – ответил халиф, – я смотрю на его красоту и убранство – посуду, ковры и украшения, вплоть до твоей одежды, и на всем этом – имя моего деда аль‑Мутаваккиля‑ала‑Ллаха». – «Да, – ответил Абуль‑Хасан. – Знай, о повелитель правоверных (да поддержит тебя Аллах!), что истина – твоя нижняя одежда, а правда – твой плащ, и никто не может говорить неправду в твоём присутствии».

И халиф велел ему сесть, и когда он сел, сказал ему: «Рассказывай!» И хозяин дома молвил: «Знай, о повелитель правоверных (да укрепит тебя Аллах своей поддержкой и да окружит тебя своими милостивыми детьми!), что не было в Багдаде никого богаче меня и моего отца… Но освободи для меня твой ум, слух и взор, чтобы я рассказал тебе о причине того, из‑за чего ты меня заподозрил».

«Начинай твой рассказ», – сказал халиф. И Абу‑льХасан молвил:

«Знай, о повелитель правоверных, что мой отец торговал на рынке менял, москательщиков и продавцов материи, и на каждом рынке у него была лавка, поверенный и товары всех родов, и у него была комнатка внутри лавки на рынке менял, чтобы быть в ней наедине, а лавку он предназначил для купли и продажи.

И у него было денег больше, чем можно сосчитать и превыше счисления, и не было у него ребёнка, кроме меня, и он любил меня и заботился обо мне. И когда пришла к нему смерть, он позвал меня и поручил мне заботиться о моей матери и бояться Аллаха великого, а потом он умер (да помилует его Аллах великий и да сохранит он повелителя правоверных!), а я предался наслаждениям и стал есть и пить и завёл себе друзей и приятелей. И моя мать удерживала меня от этого и укоряла меня, но я не слушал её слов, пока не ушли все деньги. И я продал свои владения, и не осталось у меня ничего, кроме дома, в котором я жил. А это был красивый дом, о повелитель правоверных, и я сказал матери: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, если ты его продашь, ты опозоришься и не найдёшь себе места, где бы приютиться». – «Дом стоит пять тысяч динаров, – сказал я. – Я куплю из денег за него дом в тысячу динаров и буду торговать на остальное». – «Не продашь ли ты дом мне за это количество?» – спросила моя мать. И я сказал: «Хорошо». И она подошла к опускной двери и, открыв её, вынула фарфоровый сосуд, в котором было пять тысяч динаров, и мне показалось, что весь дом – золотой. «О дитя моё, – сказала она, – не думай, что эти деньги – деньги твоего отца! Клянусь Аллахом, о дитя моё, они из денег моего отца, и я их припрятала до часа нужды. Во время твоего отца я была избавлена от надобности в этих деньгах».

И я взял у неё деньги, о повелитель правоверных, и вернулся по‑прежнему к еде, питью и дружбе, и эти пять тысяч динаров вышли, и я не принимал от моей матери ни слов, ни советов. И потом я сказал ей: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, я удержала тебя от продажи его, так как знала, что он тебе нужен, как же ты хочешь продать его второй раз?» – «Не затягивай со мной разговоров, неизбежно его продать!» – сказал я. И моя мать молвила: «Продай мне его за пятнадцать тысяч динаров, с условием, что я сама возьмусь за твои дела».

И я продал ей дом за эту цену, с условием, что она сама возьмётся за мои дела, и она позвала поверенных моего отца и дала каждому из них тысячу динаров, а остальные деньги оставила у себя и сделки приказала заключать с нею. И часть денег она дала мне, чтобы я на них торговал, и сказала: «Сиди в лавке твоего отца». – И я сделал так, как сказала мне мать, о повелитель правоверных, и пошёл в комнату, что была на рынке менял, и мои друзья приходили ко мне и покупали у меня, а я продавал им, и моя прибыль была хороша, и мои деньги умножились. И когда моя мать увидела меня в таких прекрасных обстоятельствах, она показала мне то, что у неё было припрятано из драгоценных камней, металлов, жемчуга и золота. И вернулись ко мне мои владения, которые пропали из‑за мотовства, и стало у меня много денег, как и раньше. И я провёл таким образом некоторое время, и пришли ко мне поверенные моего отца, и я дал им товаров и потом выстроил себе вторую комнатку внутри лавки.

И когда я однажды сидел в ней, по обычаю, о повелитель правоверных, вдруг подошла ко мне девушка, лучше которой не видели глаза, и спросила: «Это ли комната Абу‑ль‑Хасана Али ибн Ахмеда хоросанца?» И я ответил: «Это я». И мой разум был ошеломлён её крайней прелестью, о повелитель правоверных. И девушка села и сказала мне: «Скажи мальчику – пусть он отвесит мне триста динаров». И я приказал отвесить ей это количество, и мальчик отвесил деньги, и девушка взяла их и ушла, а мой разум был смущён. И мальчик спросил меня: «Знаешь ли ты её?» И я ответил: «Нет, клянусь Аллахом!» И тогда он спросил: «Почему же ты сказал мне: „Отвесь ей!“ – „Клянусь Аллахом, – сказал я, – я не знал, что говорю, так как меня ослепила её красота и прелесть“.

И мальчик поднялся и последовал за дедушкой, без моего ведома, но потом вернулся, плача, и на его лице был след удара. «Что с тобой?» – спросил я: И он сказал мне: «Я последовал за девушкой, чтобы посмотреть, куда она пойдёт, и она почуяла меня, и вернулась, и ударила меня этим ударом, так что едва не погубила и не выбила мне глаз».

И я провёл месяц, не видя девушки, и она не пришла, и я потерял от любви к ней разум, о повелитель правоверных, а когда наступил конец месяца, она вдруг пришла и поздоровалась со мной, и я едва не улетел от радости. И она спросила, что со мной было, и сказала:

«Может быть, ты говорил в душе: „Что делает эта хитрая? Как это она взяла у меня деньги и ушла?“ – „Клянусь Аллахом, о госпожа, – сказал я ей, – мои деньги и душа – в твоей власти“. И она открыла лицо и присела отдохнуть, и украшения и одежды переливались на её лице и груди. „Отвесь мне триста динаров“, – сказала она потом. И я молвил: „Слушаю и повинуюсь!“ И я отвесил ей динары, и она взяла их и ушла. И я сказал мальчику: „Пойди за ней следом!“ И он последовал за девушкой и вернулся ко мне ошеломлённый. И прошло некоторое время, и девушка не приходила, и когда я сидел в какой‑то день, она вдруг пришла ко мне и поговорила со мной немного, а потом сказала: „Отвесь мне пятьсот динаров – они мне понадобились…“ И я хотел ей сказать: „За что я буду тебе давать деньги?“ – но крайняя страсть помешала мне говорить, и всякий раз, как я её видел, о повелитель правоверных, у меня дрожали поджилки и желтел цвет лица, и я забывал то, что хотел сказать, и был таким, как сказал поэт:

И только красавицу увижу внезапно я,

Сейчас же смущаюсь и едва отвечаю.

И я отвесил ей пятьсот динаров, и она взяла их и ушла, и я встал и шёл за ней следом сам, пока она не дошла до рынка драгоценных камней. И она остановилась возле одного человека, и взяла у него ожерелье, и, обернувшись, увидела меня и сказала: «Отвесь мне пятьсот динаров». И когда владелец ожерелья увидел меня, он поднялся и оказал мне уважение.

И я сказал ему: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!»

И торговец сказал: «Слушаю и повинуюсь!» А девушка взяла ожерелье и ушла…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят первая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу‑ль‑Хасан хоросанец говорил: „И я сказал: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!“ И девушка взяла ожерелье и ушла. И я следовал за ней, пока она не дошла до Тигра, и тогда она села в лодку, и я указал рукой на землю, как бы целуя её перед ней, и она уехала, смеясь. А я остался и стоял, смотря на неё, пока она не вошла в какой‑то дворец, и я всмотрелся в него и вдруг вижу, что это дворец халифа аль‑Мутаваккиля!

И я вернулся, о повелитель правоверных, и опустилась мне на сердце вся забота мира, – ведь девушка взяла у меня три тысячи динаров! И я говорил про себя: «Она взяла мои деньги и похитила мой разум, и, может быть, моя душа погибнет от любви к ней». И я вернулся домой и рассказал моей матери обо всем, что со мной случилось, и она сказала: «О дитя моё, берегись попадаться ей после этого – ты погибнешь». И когда я пошёл в лавку, ко мне пришёл поверенный с рынка москательщиков – а это был престарелый старец – и сказал мне: «О господин, почему это, я вижу, твоё состояние изменилось, и видны на тебе следы грусти? Расскажи мне о твоём деле». И я рассказал ему обо всем, что у меня случилось с девушкой, и поверенный сказал: «О дитя моё, эта девушка – из невольниц дворца повелителя правоверных, и она любимица халифа. Считай же, что деньги ушли ради Аллаха великого, и не занимай ею своей души, а когда она к тебе придёт, остерегайся, чтобы она тебе не повредила, и осведоми меня об этом, а я придумаю что‑нибудь, чтобы не постигла тебя гибель».

И затем он оставил меня и ушёл, а в моем сердце было пламя огня. И когда пришёл конец месяца, девушка вдруг явилась ко мне, и я обрадовался ей до крайней степени, и она молвила: «Что побудило тебя за мной следовать?» – «Меня побудила к этому крайняя любовь, которая в моем сердце», – сказал я и заплакал перед нею, и она тоже заплакала из жалости ко мне и воскликнула: «Клянусь Аллахом, в твоём сердце нет любви, больше которой в моем сердце! Но что же мне делать? Клянусь Аллахом, нет мне пути ни к чему, кроме как видеться с тобой один раз каждый месяц!»

И затем она дала мне бумажку и сказала: «Снеси её к такому‑то, торговцу тем‑то – он мой поверенный – и получи с него столько, сколько тут написано». А я воскликнул: «Нет мне нужды в деньгах, и мои деньги и душа – выкуп за тебя!» – «Я придумаю для тебя дело, в котором будет твоё сближение со мной, хотя бы был в этом для меня труд», – сказала девушка. И затем она простилась со мной и ушла, а я пришёл к старику москательщику и рассказал ему о том, что случилось.

И он пришёл со мной к дворцу аль‑Мутаваккиля, и я увидел, что это то самое помещение, в которое вошла девушка, и старик москательщик растерялся, не зная, какую устроить хитрость. И он посмотрел по сторонам и увидел портного, напротив окна дворца, выходившего на берег, и подле него были работники. «С помощью этого человека ты достигнешь того, чего хочешь, – сказал москательщик. – Распори карман, подойди к портному и скажи, чтобы он тебе его зашил, и когда он зашьёт его, дай ему десять динаров». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал я и отправился к этому портному, захватив с собой два отреза румской парчи, и сказал ему: «Скрои из этих отрезов четыре одежды – две фарджии и две нефарджии».

И когда он кончил кроить одежды и шить их, я дал ему плату, гораздо большую, чем обычно, и он протянул мне руку с этими одеждами, и я сказал: «Возьми их для себя и для тех, кто у тебя находится». И я стал сидеть у портного, затягивая пребывание с ним, и скроил у него другие одежды и сказал: «Повесь их перед твоей лавкой, чтобы кто‑нибудь их увидел и купил». И портной сделал это, и всякому, кто выходил из дворца халифа и кому нравились какие‑нибудь одежды, я дарил их, даже привратнику.

И в один день из дней портной сказал мне: «Я хочу, о дитя моё, чтобы ты рассказал мне правду. Ты скроил у меня сто драгоценных одежд (а каждая одежда стоила больших денег) и подарил большую часть их людям, а это не дело купца, так как купец рассчитывает каждый дирхем. Каков же размер твоих основных денег, раз ты делаешь такие подарки, и какова твоя нажива каждый год? Расскажи мне истину, чтобы я помог тебе в том, что ты хочешь, заклинаю тебя Аллахом, – сказал он потом, – не влюблён ли ты?» – «Да», – ответил я. И он спросил: «В кого?» И я сказал: «В невольницу из невольниц дворца халифа». – «Да обезобразит их Аллах! – воскликнул портной. – Сколько они ещё будут соблазнять людей!» И затем он спросил: «Знаешь ли ты её имя?» И когда я ответил: «Нет», – портной сказал: «Опиши её мне». И я описал ему ту девушку, и он воскликнул: «О горе, это лютнистка халифа аль‑Мутаваккиля и его любимица! Но у неё есть невольник. Сведи с ним дружбу, и, может быть, он будет причиной того, что ты достигнешь девушки».

И когда мы разговаривали, вдруг этот невольник подошёл, выйдя из ворот халифа, и он был подобен луне в четырнадцатую ночь. А передо мной лежали одежды, которые сшил для меня портной (они были парчовые, разных цветов), и невольник стал смотреть на них и разглядывать их, а затем он подошёл ко мне, и я поднялся и приветствовал его, и он спросил: «Кто ты?» – «Человек из купцов», – ответил я. И невольник спросил: «Продаёшь ли ты эти одежды?» – «Да», – ответил я. И он взял пять из них и спросил: «Почём эти пять?» – «Это подарок тебе от меня, чтобы заключить дружбу между мной и тобой», – ответил я, и невольник обрадовался. А затем я пошёл домой и взял для него платье, украшенное драгоценными камнями и яхонтами, ценой в три тысячи динаров, и отнёс его к нему, и он принял от меня платье, и потом взял меня и привёл в комнату внутри дворца, и спросил: «Как ты зовёшься среди купцов?» – «Я один из них», – ответил я. И невольник молвил: «Твоё дело внушило мне сомнение». – «Почему?» – спросил я. И он сказал: «Ты подарил мне много вещей и покорил этим моё сердце, и я уверен, что ты Абу‑ль‑Хасан хорасанец, меняла».

И я заплакал, о повелитель правоверных, и невольник спросил: «О чем ты плачешь? Клянусь Аллахом, та, из‑за которой ты плачешь, больше и сильнее влюблена в тебя, чем ты влюблён в неё, и среди всех невольниц во дворце стало известно её дело с тобой. Что же ты хочешь?» – спросил он меня потом. И я сказал: «Я хочу, чтобы ты помог мне в моей беде», – и невольник условился со мной на завтра. И я отправился домой, а на следующее утро я пошёл к невольнику и вошёл в его комнату, и невольник пришёл и сказал: «Знай, что, когда она вчера кончила службу у Халифа и пришла в свою комнату, я рассказал ей всю твою историю, и она решила с тобой сблизиться. Посиди у меня до конца дня».

И я остался сидеть у невольника, и когда наступила ночь, он вдруг пришёл и принёс рубашку, сотканную из золота, и платье из платьев халифа и надел их на меня, и окурил меня благовониями, и я стал похож на халифа. А затем он привёл меня в помещение, где были комнаты в два ряда, по обе стороны, и сказал: «Это собственные комнаты невольниц, и когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать так каждый вечер…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят вторая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольник говорил Абу‑ль‑Хасану: „И когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать это, – пока не дойдёшь до второго прохода, что будет от тебя с правой руки. Ты увидишь там комнату, дверь которой с мраморным порогом, и когда ты дойдёшь до неё, пощупай порог рукой, а если хочешь – считай двери, их будет столько‑то, и войди в дверь, у которой такие‑то и такие‑то приметы, – твоя подруга увидит тебя и возьмёт к себе. А что касается твоего выхода, то Аллах облегчит его для меня, хотя бы мне пришлось вынести тебя в сундуке“. И затем он оставил меня и вернулся, а я пошёл, считая двери, и клал у каждой двери боб, и когда я дошёл до средних комнат, я услышал великий шум и увидел блеск свечей, и этот свет двигался в мою сторону, пока не приблизился ко мне. И я посмотрел, что это, и вдруг вижу – халиф, и вокруг него невольницы, а у невольниц свечи. И я услышал, как одна из них говорила своей подруге: „О сестрица, разве у нас два халифа? Ведь халиф уже проходил мимо моей комнаты, и я почувствовала запах его духов и благовоний, и он положил боб у моей комнаты, по обычаю, а сейчас я вижу свет свечей халифа, и вон он сам идёт“. – „Поистине, это удивительное дело, – сказала другая невольница, – так как перерядиться в одежду халифа не осмелится никто“.

И потом свет приблизился ко мне, и у меня задрожали все члены, и вдруг евнух закричал невольницам: «Сюда!» И они свернули к одной из комнат и вошли, а потом вышли и шли до тех пор, пока не дошли до комнаты моей подруги. И я услышал, как халиф спросил: «Эта комната чья?» И ему сказали: «Эта комната Шеджерет‑аддурр».

И халиф молвил: «Позовите её!» И девушку позвали, и она вышла и поцеловала ноги халифа, и тот спросил её: «Будешь ты пить сегодня вечером?»

«Не будь это ради твоего присутствия и взгляда на твоё лицо, я бы не стала пить, потому что не склонна пить сегодня вечером», – ответила девушка. И халиф сказал евнуху: «Скажи казначею, чтобы он дал ей такое‑то ожерелье».

И затем он велел всем входить в её комнату, и перед ним внесли свечи, и халиф вошёл в комнату моей подруги, и вдруг я увидел, впереди других, невольницу, сияние лица которой затмевало свет свечи, бывшей у неё в руке. И она подошла ко мне и сказала: «Кто это?» И схватила меня, и увела в одну из комнат, и спросила: «Кто ты?» И я поцеловал перед ней землю и сказал: «Заклинаю тебя Аллахом, о госпожа, сохрани мою кровь от пролития, пожалей меня и приблизься к Аллаху спасением моей души!» И я заплакал, боясь смерти, и невольница сказала: «Нет сомненья, что ты вор!» И я воскликнул: «Нет, клянусь Аллахом, я не вор. Разве ты видишь на мне признаки воров?» – «Расскажи мне правду, – сказала она, – и я оставлю тебя в безопасности». – «Я влюблённый, глупый дурак, – сказал я. – Любовь и моя глупость побудили меня к тому, что ты видишь, и я попал в эту западню». – «Стой здесь, пока я не приду к тебе», – сказала она и, выйдя, принесла мне одежду невольницы из своих невольниц, и надела на меня эту одежду в той же комнате, и сказала: «Выходи за мной!»

И я вышел за ней и дошёл до её комнаты, и она сказала: «Входи сюда».

И когда я вошёл в комнату, она подвела меня к ложу, где были великолепные ковры, и сказала: «Садись, с тобой не будет беды. Ты не Абу‑ль‑Хасан хорасанец, меняла?» – «Да», – сказал я. И девушка воскликнула: «Аллах да сохранит твою кровь от пролития, если ты говоришь правду и не вор! А иначе ты погибнешь, тем более что ты в облике халифа и в его одежде и пропитан его благовониями. Если же ты Абу‑ль‑Хасан Али хорасанец, меняла, то ты в безопасности и с тобой не будет беды, так как ты друг Шеджерет‑ад‑Дурр, а она – моя сестра. Она никогда не перестаёт говорить о тебе и рассказывать нам, как она взяла у тебя деньги, а ты к ней не переменился, и как ты пришёл следом за нею на берег и указал рукой на землю из уважения к ней, и в её сердце из‑за тебя огонь больше, чем в твоём сердце из‑за неё. Но как ты пробрался сюда, – по приказанию её или без её приказания, подвергая опасности свою душу, и чего ты хочешь от встречи с нею?» – «Клянусь Аллахом, госпожа, – сказал я, – я сам подверг свою душу опасности, а моя цель при встрече с нею – только смотреть на неё и слышать её речь». – «Ты отлично сказал», – воскликнула невольница. И я молвил: «О госпожа, Аллах свидетель в том, что я говорю. Моя душа не подсказала мне о ней ничего греховного». – «За такое намерение пусть спасёт тебя Аллах! Жалость к тебе запала в моё сердце!» – воскликнула невольница. И затем она сказала своей рабыне: «О такая‑то, пойди к Шеджерет‑ад‑Дурр и скажи ей: „Твоя сестра желает тебе мира и зовёт тебя. Пожалуй же к ней сегодня ночью, как обычно, – у неё стеснена грудь“.

И невольница пошла, и вернулась, и сказала: «Она говорит: „Да позволит Аллах насладиться твоей долгой жизнью и да сделает меня твоим выкупом! Клянусь Аллахом, если бы ты позвала меня не для этого, я бы не задержалась, но у халифа головная боль и это меня удерживает, – а ты ведь знаешь, каково моё место у него“. И девушка сказала невольнице: „Возвращайся к ней и скажи: „Ты обязательно должна прийти к ней сегодня из‑за тайны, которая есть между вами“. И невольница пошла и через некоторое время пришла с девушкой, лицо которой сияло как луна. И её сестра встретила её, и обняла, и сказала: „О Абу‑ль‑Хасан, выходи к ней и поцелуй ей руки!“ А я был в чуланчике, внутри комнаты, и вышел к ней, о повелитель правоверных, и, увидев меня, она бросилась ко мне, и прижала меня к груди, и сказала: «Как ты оказался в одежде халифа с его украшениями и благовониями?“

И затем она молвила: «Расскажи мне, что с тобой случилось». И я рассказал ей, что со мной случилось и что мне пришлось вынести, – и страх, и другое, и девушка молвила: «Тяжело для меня то, что ты из‑за меня перенёс, и хвала Аллаху, который сделал исходом всего этого благополучие, и в завершение благополучия ты вошёл в моё жилище и в жилище моей сестры». И потом она увела меня в свою комнату и сказала сестре: «Я обещала ему, что не буду с ним сближаться запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят третья ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала своей сестре: „Я обещала ему, что не буду сближаться с ним запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий“. И её сестра сказала ей: „Ради этого намерения да спасёт его великий Аллах“. И Шеджерет‑ад‑Дурр молвила: „Ты увидишь, что я сделаю, чтобы соединиться с ним законно. Я обязательно пожертвую своей душой, чтобы ухитриться для этого“.

И когда мы разговаривали, вдруг раздался великий шум, и мы обернулись и увидели, что пришёл халиф и направляется к её комнате, – так сильно он её любил. И девушка взяла меня, о повелитель правоверных, и посадила в погреб, и закрыла его надо мной, а потом она вышла навстречу халифу и встретила его. И когда халиф сед, она встала перед ним и начала ему прислуживать и велела принести вино. А халиф любил невольницу по имени Банджа (а это мать аль‑Мутазза биллаха)[666], и эта невольница порвала с ним, и он порвал с ней, и она гордая своей прелестью и красотой, не мирилась с ним, а аль‑Мутаваккиль, гордый властью халифа и царя, не мирился с нею и не сломил себя перед нею, хотя в его сердце горело из‑за неё огненное пламя, и старался отвлечься от неё подобными ей из невольниц, и заходил в их комнаты. А он любил пение Шеджерет‑адДурр и велел ей петь, и девушка взяла лютню и, натянув струны, пропала такие стихи:

«Дивлюсь, как старался рок нас прежде поссорить с ней, –

Когда же все кончилось меж нами, – спокоен рок,

Я бросил тебя – сказали: «Страсти не знает её!»

Тебя посетил – сказали: «Нету в нем стойкости!»

Любовь к ней, усиль же с каждой ночью ты страсть мою.

Забвение дня – с тобою встречусь в день сбора я.

Ведь кожа её – как шёлк, а речи из уст её

Так мягки – не вздор они и не назидание,

И очи её – сказал Аллах: «Пусть будут!»

И созданы Они, и с сердцами то, что вина, творят они».

И, услышав её, халиф пришёл в великий восторг, и я тоже возликовал в погребе, о повелитель правоверных, и если бы не милость Аллаха великого, я бы вскрикнул, и мы бы опозорились.

И затем девушка произнесла ещё такие стихи:

«Его обнимаю я, и все же душа по нем

Тоскует, а есть ли что, что ближе объятий?

Целую его уста я, чтобы прошёл мой жар,

Но только сильнее от любви я страдаю.

И, кажется, сердца боль тогда исцелится лишь,

Когда ты увидишь, что слились наши души».

И халиф пришёл в восторг и воскликнул: «Пожелай от меня, о Шеджерет‑ад‑Дурр». И девушка сказала: «Я желаю от тебя освобождения, о повелитель правоверных, так как за него будет небесная награда». – «Ты свободна, ради великого Аллаха», – сказал халиф. И девушка поцеловала землю меж его рук, и халиф молвил: «Возьми лютню и скажи нам что‑нибудь о моей невольнице, любовь к которой привязалась ко мне. Все люди ищут моей милости, а я ищу её милости».

И девушка взяла лютню и произнесла такие два стиха:

«Владычица красоты, что всю мою набожность

Взяла, – как бы ни было, я должен владеть тобой.

Возьму ли покорностью тебя – это путь любви!

Иль, может, величием моим – это власти путь!»

И халиф пришёл в восторг и сказал: «Возьми лютню и спой стихи, в которых будет рассказ о моем деле с тремя невольницами, которые овладели моей уздой и лишили меня сна, – это ты, и та невольница, что со мной рассталась, и другая – её не назову, – которой нет подобной».

И девушка взяла лютню и, начав петь, произнесла такие стихи:

«Три красавицы овладели ныне уздой моей

И в душе моей место лучшее захватили.

Хоть послушен я никому не буду во всей земле,

Их я слушаюсь, а они всегда непокорны.

И значит это только то, что власть любви

(А в ней их сила) – моей превыше власти».

И халиф до крайности удивился соответствию этих стихов с его обстоятельствами, и восторг склонил его к примирению с невольницей, порвавшей с ним. И он вышел и направился к её комнате, и одна из невольниц опередила его и осведомила ту девушку о приходе халифа, и она вышла к нему навстречу и поцеловала землю меж его рук, а затем поцеловала его ноги, и халиф помирился с ней, и она помирилась с ним, и вот каково было их дело.

Что же касается Шеджерет‑ад‑Дурр, то она пришла ко мне, радостная, и сказала: «Я стала свободной из‑за твоего благословенного прихода, и, может быть, Аллах мне поможет, и я что‑нибудь придумаю, чтобы соединиться с тобой законно». И я воскликнул: «Хвала Аллаху!» И когда мы разговаривали, вдруг вошёл к нам её евнух, и мы рассказали ему, что с нами случилось, и он воскликнул: «Хвала Аллаху, который сделал исход этого благим! Просим Аллаха, чтобы он завершил это дело твоим благополучным выходом!»

И мы так разговаривали, и вдруг пришла та девушка, её сестра (а имя её было Фатир), и Шеджерет‑ад‑Дурр сказала ей: «О сестрица, как нам сделать, чтобы вывести его из дворца целым? Аллах великий послал мне освобождение, и я стала свободной по благодати его прихода». – «Нет у меня хитрости, чтобы его вывести, иначе как одеть его в женскую одежду», – сказала Фатир. И затем она принесла платье из платьев женщин и надела его на меня, и я вышел, о повелитель правоверных, в ту же минуту. И когда я дошёл до середины дворца, я вдруг увидел, что повелитель правоверных сидит и евнухи стоят перед ним. И халиф посмотрел на меня, и заподозрил меня сильнейшим подозрением, и сказал своим слугам: «Скорей приведите мне эту уходящую невольницу!» И меня привели и подняли мне покрывало, и, увидев меня, халиф меня узнал и стал меня расспрашивать, и я рассказал ему все дело, не скрыв от него ничего. И, услышав мой рассказ, халиф подумал о моем деле и затем в тот же час и минуту поднялся, вошёл в комнату Шеджерет‑ад‑Дурр и сказал: «Как это ты избираешь вместо меня какого‑то сына купца?» И она поцеловала перед ним землю и рассказала ему, по правде, всю историю, с начала до конца. И халиф, услышав её слова, пожалел её, и его сердце смягчилось к ней, и он простил её из‑за любви и её обстоятельств и ушёл. И евнух девушки вошёл к ней и сказал: «Успокойся душою! Когда твой друг предстал меж рук халифа, тот спросил его, и он рассказал ему то же, что рассказала ты, буква в букву. И халиф, придя обратно, призвал меня к себе и спросил: „Что побудило тебя посягнуть на дом халифата?“ И я сказал ему: „О повелитель правоверных, меня побудила к этому моя глупость и любовь и надежда на твоё прощение и великодушие“.

И потом я заплакал и поцеловал перед халифом землю, и он сказал: «Я простил вас обоих». И затем он велел мне сесть, и я сел, а халиф призвал судью Ахмеда ибн Абу‑Дауда[667] и женил меня на этой девушке и велел перенести все, что у неё было, ко мне, и девушку ввели ко мне в её комнате. А через три дня я вышел и перенёс все эти вещи ко мне в дом, и все, что ты видишь у меня в доме, о повелитель правоверных, и что кажется тебе подозрительным – все это из её приданого».

И в один из дней моя жена сказала: «Знай, что альМутаваккиль – человек великодушный, но я боюсь, что он о нас вспомнит или что‑нибудь упомянет при нем о нас кто‑нибудь из завистников, и хочу сделать что‑то, в чем будет спасение от этого». – «А что это?» – спросил я. И она сказала: «Я хочу попросить у него позволения совершить паломничество и отказаться от пения». – «Прекрасный план ты указываешь!» – воскликнул я. И когда мы разговаривали, вдруг пришёл ко мне посол от халифа, требуя Шеджерет‑ад‑Дурр, так как халиф любил её пение. И моя жена пошла и служила ему, и халиф сказал ей: «Не покидай нас». И она молвила: «Слушаю и повинуюсь!»

И случилось, что она ушла к нему в какой то день (а он прислал за ней по обычаю), но не успел я опомниться, как она уже пришла от него в разорванной одежде и с плачущими глазами, и я испугался и воскликнул: «Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» – и подумал, что халиф велел нас схватить. «Разве аль Мутаваккиль на нас разгневался?» – спросил я. И моя жена сказала: «А где аль Мутаваккиль? Власть аль‑Мутаваккиля кончилась, и образ его стёрт». – «Расскажи мне истину об этом деле», – сказал я, и моя жена молвила: «Он сидел за занавеской и пил, и с ним был аль‑фатх ибн Хакан и Садака ибн Садака, и бросился на него его сын аль‑Мунтасир с толпой турок[668] и убил его, и сменилась радость злом, и прекрасное счастье стонами и воплями. И я убежала вместе с невольницей, и Аллах спас нас».

И я тотчас же вышел, о повелитель правоверных, и спустился в Басру, и пришла ко мне после этого весть, что началась война между аль‑Мунтасирэм и аль‑Мустаином, его противником[669], и я испугался и перевёз мою жену и все моё имущество в Басру. Вот мой рассказ, о повелитель правоверных, и я не прибавил к нему ни буквы и не убавил ни буквы, и все, что ты видишь в моем доме, о повелитель правоверных, и на чем стоит имя твоего деда аль‑Мутаваккиля – от милостей его к нам, так как основа нашего благоденствия – от твоих благороднейших предков, и вы – люди милости и рудник щедрости».

И халиф обрадовался этому сильной радостью и удивился рассказу Абу‑ль‑Хасана.

«А затем, – говорил Абу‑ль‑Хасан, – я вывел к халифу ту женщину и моих детей от неё, и они поцеловали землю меж его рук, и он удивился их красоте. Он велел подать чернильницу и написал, что снимает харадж с наших владений на двадцать лет».

И халиф обрадовался, и он взял Абу‑ль‑Хасана к себе в сотрапезники, и наконец разлучил их рок, и они поселились в могилах после дворцов. Хвала же владыке всепрощающему!

Сказка о Камар‑аз‑Замане и жене ювелира (ночи 963–978)

Рассказывают также, о счастливый царь, что был в древние времена один купец, по имени Абд‑ар‑Рахман. И наделил его Аллах дочерью и сыном, и дочь он назвал Каукаб‑ас‑Сабах из‑за её красоты и прелести, а сына он назвал Камар‑аз‑Заман из‑за его великой красоты. И когда он увидел, какой одарил их Аллах красотой, прелестью, блеском и соразмерностью, он побоялся для них зла от глаз смотрящих и языков завистников, и козней коварных, и ухищрений развратников и скрывал их от людей в одном доме четырнадцать лет, так что никто их не видел, кроме их родителей и невольницы, которая им служила.

А их отец читал Коран, как ниспослал его Аллах, и мать их тоже читала Коран. И мать стала обучать свою дочь, а отец обучал сына, пока дети не запомнили Коран и не научились письму, счёту, наукам и вежеству от отца и матери, так что не нуждались в учителе.

И когда мальчик достиг возраста мужей, жена купца сказала: «До каких пор ты будешь скрывать твоего сына Камар‑аз‑Замана от людей? Что он – девочка или мальчик?» – «Мальчик», – ответил ей купец. И она молвила: «Раз он мальчик, почему ты не возьмёшь его с собой на рынок и не посадишь его в лавке, чтобы он знал людей, и люди знали его, и им стало бы известно, что он твой сын. Научи его покупать и продавать, может быть, с тобой что‑нибудь случится, и люди будут знать, что он твой сын, когда он наложит руку на твоё наследство. Если же ты умрёшь теперь и он скажет людям: „Я сын купца Абд‑ар‑Рахмана“, – ему не поверят и скажут: „Мы тебя не видели и не знаем, что у него есть сын“. И твоё имущество возьмут власти, а твой сын будет лишён всего. И дочку я тоже хочу показать людям, – может быть, ктонибудь, ей равный, посватается к ней, и мы выдадим её замуж и порадуемся на неё». – «Это от страха людского глаза», – сказал купец…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда жена купца сказала ему эти слова, он ответил ей: «Это от страха людского глаза, так как я люблю моих детей, а любящий сильно ревнив, и отличился тот, кто сказал:

Ревную тебя к себе самому, и к взорам

Моим, и к тебе, и к бегу часов, и к месту.

Когда б тебя вложил я в мои очи,

Вовек мне близость бы не надоела.

И если б каждый день мы были вместе,

До воскресенья дня, – мне было б мало».

И жена его сказала ему: «Положись на Аллаха! Не будет беды с тем, кого хранит Аллах! Возьми его с собой сегодня в лавку». И она одела мальчика в платье из роскошнейших одежд, и он стал искушением для взирающих и огорчением для сердец влюблённых. И отец взял его с собой и отправился с ним на рынок. И всякий, кто видел мальчика, пленялся им, и подходил к нему, и целовал ему руку, и приветствовал его. А его отец ругал людей за то, что они шли за ним следом, чтобы поглядеть на его сына. И некоторые люди говорили: «Это» солнце взошло и засияло на рынке». А другие говорили: «Место восхода луны – в такой‑то стороне». Другие же говорили: «Появился серп луны праздника над рабами Аллаха»[670]. И все они намекали на мальчика словами и желали ему блага, и его отца охватил стыд из‑за слов людей, но он не мог никому из них запретить говорить и стал ругать мать Камар‑аз‑Замана и проклинать её, так как это она была причиной выхода мальчика.

И отец Камар‑аз‑Замана обернулся и увидел, что люди толпятся за ним и перед ним, когда он идёт. И наконец они дошли до лавки, и Абд‑ар‑Рахман отпер лавку, и сел, и посадил перед собой своего сына. И, посмотрев на людей, он увидел, что они запрудили дорогу, и всякий, кто проходил мимо, вперёд или назад, останавливался перед лавкой, и смотрел на это красивое лицо, и не мог от него оторваться. И все люди, мужчины и женщины, были согласны в этом и произносили слова сказавшего:

«Ты создал красоты, чтоб нас испытать,

И нам ты сказал: «О рабы, меня бойтесь!»

Прекрасен ты сам и прекрасное любишь –

Твоим ли рабам да в меня не влюбиться?»

И когда купец Абд‑ар‑Рахман увидел, что люди толпятся вокруг его сына, и мужчины и женщины стоят рядами, уставившись на мальчика, он смутился до крайности и впал в недоумение, не зная, что делать. И не успел он опомниться, как подошёл к нему, со стороны рынка, дервиш из странников, на котором было облачение праведных рабов Аллаха, и приблизился к мальчику и начал произносить стихи и проливать обильные слезы. И, увидев, что Камар‑аз‑Заман сидит, подобный ветви ивы, растущей на куче шафрана, он пролил слезы из глаз и произнёс такие два стиха:

«Увидел я трость на куче камня.

Как месяц она, когда он блещет.

«Как имя?» – спросил. Он молвил: «Лу‑лу».

Я крикнул: «Мне! Мне!» Он молвил: «Нет! Нет!»[671]

И затем дервиш стал не спеша подходить, поглаживая рукой свои седины. И толпа расступилась из почтения к нему, и когда он увидел мальчика, его ум и взор были ошеломлены, и к нему подошли слова сказавшего:

И вот красавец этот где то раз стоял,

В лице его светился месяц праздника,

И вдруг к нему почтённый подошёл старик –

Походкою неспешной он нарочно шёл,

На нем следы виднелись строгой жизни.

Прошёл ночей и дней он испытанья, запретное узнал и то, что можно.

И женщин и мужчин любил он страстно,

И тонким сделался, как зубочистка

Костями стал он, что покрыты кожей.

В искусстве этом был он истым персом,

И старец юношей ему казался,

В любви же к женщинам он был узритом,

Но в отраслях обеих был он сведущ.

И Зейнаб или Зейд – не различал он.

Любил красавиц он, любил их страстно,

Рыдал в кочевье, плакал над следами,

Сочтёшь его, охваченного страстью,

Ты веткой, что качается от ветра.

Ведь твёрдость свойственна одним лишь скалам.

В искусстве страсти опытен был старец,

Внимателен и зорок в этом деле.

И трудное и лёгкое прошёл он,

С оленем и с газелью обнимался.

Любя седых и безбородых равно.

И дервиш подошёл к мальчику и подал ему стебель базилика. И отец мальчика положил руку в карман и, вынув несколько дирхемов, сказал: «Возьми свою долю, о дервиш, и уходи своей дорогой».

И дервиш взял у него дирхемы, и сел на скамью в лавке, перед мальчиком, и начал смотреть на него и плакать, испуская непрерывные вздохи, и слезы его были точно полноводные ручьи, и люди смотрели на него и порицали его, и одни говорили: «Все дервиши развратники». А другие говорили: «У этого дервиша от любви к мальчику в сердце пожар».

Что же касается до его отца, то, когда он увидел эти обстоятельства, он встал и сказал: «Выходи, о дитя моё, мы запрём лавку и уйдём домой. Не подобает нам в сегодняшний день покупать и продавать. Аллах великий пусть воздаст твоей матери за то, что она с нами сделала. Это она была причиной всего этого. О дервиш, – сказал он потом, – выходи, я запру лавку».

И дервиш вышел, и купец запер лавку, и взял своего сына, и пошёл. И дервиш следовал за ним, вместе с людьми, пока они не дошли до дому, и мальчик вошёл в дом, и купец обернулся к дервишу и спросил его: «Что ты хочешь, о дервиш, и почему это, я вижу, ты плачешь?» – «О господин, – сказал дервиш, – я хочу быть „твоим гостем сегодня вечером. Ведь гость – гость великого Аллаха“. – „Добро пожаловать гостю Аллаха, – сказал купец, – входи, о дервиш…“

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят пятая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда дервиш сказал купцу, отцу Камар‑аз‑Замана: „Я гость Аллаха“, купец ответил ему: „Добро пожаловать гостю Аллаха! Входи, о дервиш“. А про себя купец сказал: „Если этот дервиш влюбился в мальчика и потребует от него мерзости, я обязательно убью его сегодня ночью и скрою его могилу, а если в нем нет разврата, то пусть гость съест свою долю“.

И потом он ввёл дервиша и Камар‑аз‑Замана в одну комнату и сказал потихоньку Камар‑аз‑Заману: «О дитя моё, садись рядом с дервишем и подразни его и поиграй с ним, после того как я от вас выйду. И если он потребует от тебя дурного, я буду смотреть на вас из окна, которое выходит в эту комнату, и спущусь к нему и убью его».

И когда дервиш остался с мальчиком один в комнате и тот сел рядом с дервишем, дервиш стал смотреть на него, и вздыхать, и плакать. И когда мальчик заговаривал с ним, он отвечал ему мягко, а сам дрожал и оглядывался на мальчика, вздыхая и плача. И пришло время ужина, и дервиш стал есть, и глаза его были устремлены на мальчика и не переставали плакать. И когда прошла четверть ночи, и кончилась беседа, и пришло время спать, отец мальчика сказал: «О дитя моё, постарайся сам служить твоему дяде дервишу и не перечь ему», – и хотел выйти. Но дервиш сказал ему: «О господин мой, возьми своего сына с собой или спи с нами». – «Нет, – сказал купец, – вот мой сын – он будет спать с тобой. Может быть, твоя душа чего‑нибудь захочет, и тогда мой сын исполнит твою нужду и будет тебе служить».

И он вышел, и оставил их, и сел в другой комнате, где было окно, выходившее в комнату тех двоих, и вот что было с купцом.

Что же касается мальчика, то он подошёл к дервишу и стал его распалять и предлагать ему себя. И дервиш рассердился и сказал: «Что это такое за слова, о дитя моё! Прибегаю к Аллаху от сатаны, битого камнями! О боже мой, это осуждается и неугодно тебе! Удались от меня, о дитя моё!» И дервиш поднялся со своего места и сел далеко от мальчика, но тот последовал за ним, и бросился ему на грудь и сказал: «Почему, о дервиш, ты лишаешь себя услады близости со мной, когда моё сердце тебя любит?» И гнев дервиша усилился, и он воскликнул: «Если ты не отступишься от меня, я позову твоего отца и расскажу ему о твоём деле». – «Мой отец, – сказал мальчик, – знает, что я такой, и невозможно, чтобы он помешал мне. Залечи же моё сердце! Почему ты от меня отказываешься? Разве я тебе не нравлюсь?» – «Клянусь Аллахом, о дитя моё, – сказал дервиш, – я не сделаю этого, даже если буду изранен острыми мечами!»

И он произнёс слова поэта:

«Моё сердце прекрасных любит, и женщин

И мужчин, и не буду я в этом медлить.

Нет, и в полдень увижу их и под утро,

Сыном Лота, иль блудником я не буду».

И он заплакал и сказал мальчику: «Встань, открой мне дверь, и я уйду своей дорогой. Не буду я больше спать в этом месте!» И он поднялся на ноги, но мальчик уцепился за него и стал говорить: «Посмотри, как сияет моё лицо, как красны мои щеки и мягки мои члены и нежны мои губы».

И потом он обнажил ногу, приводящую в смущение вино и кравчего, и посмотрел на дервиша взором, обессиливающим волшебников и колдунов, и был он редкостно красив и мягок в своей изнеженности, как сказал о нем кто‑то из сказавших:

Мне не забыть, как он поднялся, обнажив

Нарочно ногу, блестящую, как жемчуг.

Не дивитесь же, что настал уж день воскресенья –

В день воскресенья обнажатся ноги[672].

И потом юноша показал ему свою грудь и сказал: «Посмотри на мои соски оеони прекраснее сосков девушки, а моя слюна слаще растительного сахара. Брось благочестие и воздержание и избавь рас от богомольности и набожности! Воспользуйся моей близостью и насладись моей красотой. Не бойся ничего совершенно – ты в безопасности от дурного. Оставь равнодушие – скверное это свойство?»

И он стал ему показывать и открывать то, что было скрыто из его прелестей, и ослаблять поводья его ума своими движениями, а дервиш отворачивал лицо и говорил: «Прибегаю к Аллаху! Стыдись, о дитя моё! Это дело запретное, и я не сделаю его даже во сне!» И мальчик стал настаивать, и дервиш вырвался от него и, обратившись к кыбле, начал молиться; и мальчик, увидев, что он молится, оставил его. И дервиш совершил молитву в два раката и произнёс возглас приветствия, и тогда мальчик хотел подойти к нему, но дервиш начал молиться второй раз и совершил молитву в два раката, и сделал это в третий раз, и в четвёртый, и в пятый. И мальчик сказал ему: «Что это за молитва! Разве ты хочешь взлететь к облакам? Ты погубил нам веселье, простояв всю ночь в михрабе».

И затем мальчик бросился к дервишу и начал целовать его меж глаз, и дервиш сказал ему: «О дитя моё, прогони от себя шайтана и соблюдай повиновение всемилостивому!» Но мальчик воскликнул: «Если ты не сделаешь того, что я хочу, я позову отца и скажу ему: дервиш хочет со мной сделать мерзость, – и он войдёт к тебе и побьёт тебя так, что сломает кости под твоим мясом».

А отец его при всем этом смотрел глазами и слушал ушами, и он уверился в том, что в дервише нет разврата, и сказал себе: «Если бы этот дервиш был развращён, он бы не стал терпеть всей этой тяготы».

А мальчик все пробовал соблазнять дервиша, и всякий раз, как тот хотел начать молитву, прерывал её, так что дервиш рассердился на мальчика до крайности и стал с ним груб и побил его. И мальчик заплакал, и его отец вошёл к нему, и вытер ему слезы, и, успокоив его, сказал дервишу: «О, брат мой, раз ты такой, чего же ты плакал и горевал, когда увидел моего сына? Есть ли для этого какая‑нибудь причина?» – «Да», – сказал дервиш. И купец молвил: «Когда я увидел, что ты плачешь при виде мальчика, я подумал о тебе дурное и велел мальчику так делать, чтобы испытать тебя, и задумал, если я увижу, что ты требуешь от него мерзости, войти к тебе и убить тебя. Но когда я увидел, как ты поступил, я узнал, что ты до крайности праведен. Но, ради Аллаха, расскажи мне о причине твоего плача».

И дервиш вздохнул и сказал: «О господин мой, не береди успокоившиеся раны». И купец воскликнул: «Обязательно расскажи мне!»

И тогда дервиш молвил: «Знай, что я дервиш, блуждающий по землям и странам, чтобы извлечь назидание из творений создателя ночи и дня. И случилось мне войти в город Басру в день пятницы, на заре дня…»

И Шахразаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят шестая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дервиш говорил купцу: „Знай, что я дервиш странствующий, и случилось мне войти в город Басру в день пятницы, на заре дня. И я увидел, что лавки отперты, и в них всякие товары, снедь и напитки, но они пусты, и нет в них мужчины, женщины, девочки или мальчика, и нет на площадях и рынках ни собак, ни кошек, и не слышно там шума и не видно человека, и удивился, и сказал: «Посмотреть бы, куда девались люди этого города с их кошками и собаками и что сделал с ними Аллах“.

А я был голоден и взял горячего хлеба из пекарни хлебопёка, и, войдя в лавку масленика, намазал хлеб топлёным маслом и мёдом, и поел. А потом я вошёл в лавку с напитками и попил, чего хотел. И я увидел, что кофейня открыта, и вошёл туда, и увидел кофейники на огне, полные кофе, но и там никого не было. И я напился вдоволь и сказал: «Поистине, это удивительная вещь! Похоже, что к жителям этого города пришла смерть, и они все сейчас умерли, или они испугались чего‑нибудь, что их постигло, и вбежали и не могли запереть своих лавок».

И когда я размышлял об этом деле, вдруг послышались звуки музыки, и я испугался, и сидел некоторое время, спрятавшись, и смотрел через отверстия и щели. И я увидел невольниц, подобных луне, которые шли по рынку пара за парой, без покрывал, а наоборот, с открытыми лицами, и было их сорок пар – восемьдесят невольниц. И я увидел девушку, ехавшую на коне, который не мог передвигать ноги – так много было на нем и на девушке золота, и серебра, и драгоценных камней. И эта девушка была с открытым лицом, без покрывала, и она была украшена самыми роскошными украшениями и одета в роскошнейшие одежды. На шее у неё были бусы из драгоценных камней, а на груди золотые ожерелья, и на её руках были запястья, сияющие, как звезды, а на ногах – золотые браслеты, украшенные дорогими металлами. И невольницы окружали её, а перед нею шла девушка, перевязанная великолепным мечом с изумрудной рукояткой и золотыми подвесками, украшенными драгоценностями.

И когда эта девушка достигла той части улицы, что была против меня, она натянула узду коня и сказала: «О девушки, я услышала какой‑то шум внутри этой лавки. Обыщите её, чтобы в ней не сидел кто‑нибудь спрятанный, кто хочет посмотреть на нас, когда мы с открытыми лицами».

И невольницы обыскали лавку, стоявшую перед кофейной, где я спрятался, и я испугался и увидел, что невольницы вывели какого‑то человека и сказали девушке: «О госпожа, мы увидели там человека, и вот он перед тобой». И девушка сказала невольнице, у которой был меч: «Скинь ему голову». И невольница подошла к этому человеку, и отрубила ему голову, и оставила его валяться на земле, и они ушли. И я испугался, увидев это обстоятельство, но любовь к девушке привязалась к моему сердцу.

А через некоторое время появились люди, и всякий, у кого была лавка, вошёл в неё. И люди стали ходить по рынкам и собрались вокруг убитого, смотря на него. И я потихоньку вышел из своего укрытия, и никто меня не заметил, и любовь к девушке овладела моим сердцем. И я стал потихоньку распытывать, кто она, но никто не рассказал мне про неё. И после этого я вышел из Басры, и в сердце моем из‑за любви к девушке была печаль. И когда я увидел этого твоего сына, я увидел, что он больше всех людей похож на ту девушку, и он взволновал во мне огонь любви и разжёг в моем сердце пламя страсти. И вот причина моего плача». И потом дервиш заплакал сильным плачем, больше которого нет, и сказал: «О господин мой, ради Аллаха, открой мне дверь, чтобы я ушёл своей дорогой». И купец открыл ему дверь, и он ушёл.

Вот что было с ним. Что же касается Камар‑аз‑Замана, то, когда он услышал слова дервиша, ему ум заняла любовь к этой девушке, и овладела им страсть, и взволновалась в нем любовь и увлечение. И когда наступило утро, он сказал своему отцу: «Все дети купцов путешествуют по странам, чтобы достичь желаемого, и нет среди них никого, кому бы отец не собрал товаров и кто бы не отправился с ними путешествовать и не получил бы прибыли. Почему, о батюшка, ты не соберёшь мне товаров, чтобы я поехал путешествовать и посмотрел, каково моё счастье?» – «О дитя моё, – ответил ему отец, – у купцов мало денег, и они посылают своих детей в путешествие ради прибыли и дохода, чтобы добыть мирские блага. Что же касается меня, то у меня много денег, и нет во мне жадности, так как же я отправлю тебя на чужбину? Я не могу расстаться с тобою ни на минуту, тем более что ты бесподобен по красоте, прелести и совершенству, и я боюсь за тебя». – «О батюшка, – сказал Камар‑азЗаман, – невозможно, чтобы ты не собрал мне товаров и я бы не поехал с ними в путешествие – иначе я обману тебя и убегу хотя бы без денег и без товаров. И если ты хочешь успокоить моё сердце, то собери мне товаров, и я попутешествую и посмотрю на чужие страны.

И когда отец мальчика увидел, что тот привязался и мысли о путешествии, он рассказал об этом своей жене и сказал ей: «Твой сын хочет, чтобы я собрал ему товаров, и он отправился бы с ними в чужие страны, на чужбину, хотя на чужбине – горе». И жена ответила ему: «Какой тебе будет от этого вред? Таков обычай детей купцов, и все они похваляются путешествиями и прибылью». – «Большинство купцов, – молвил её муж, – бедняки, и они ищут преумножения денег, а что до меня, то у меня денег много». – «Увеличение добра не вредит, – отвечала его жена, – и если ты не согласишься на это, я соберу ему товаров из своих денег». – «Я боюсь для него чужбины, – сказал купец, – так как чужбина – Злая горесть». И жена его возразила: «Нет беды на чужбине, если там есть прибыль, а иначе наш сын уйдёт, и мы будет его искать, и не найдём, и опозоримся перед людьми».

И купец внял словам жены и собрал своему сыну товаров на девяносто тысяч динаров. И мать дала сыну кошель, в котором было сорок драгоценных камней, и наименьшая цена каждого из них была пятьсот динаров.

«О дитя моё, – сказала она, – береги эти драгоценные камни, – они помогут тебе». И Камар‑аз‑Заман взял все это и поехал в Басру…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят седьмая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар‑аз‑Заман взял все это и поехал в Басру. Драгоценные камни он положил в кожаный пояс и обвязал его вокруг стана. И он ехал до тех пор, пока между ним и Басрой не остался один переход. И напали на него кочевники, и раздели его, и убили его людей и слуг. И Камар‑азЗаман лёг между убитыми и вымазал себя кровью, и кочевники подумали, что он убит, и оставили его, и никто к нему не приблизился. И они взяли его деньги и ушли. И когда кочевники ушли своей дорогой, Камар‑аз‑Заман поднялся среди убитых и пошёл, и он не владел ничем, кроме драгоценных камней, которые были у него в поясе.

И Камар‑аз‑Заман шёл до тех пор, пока не вошёл в Басру. И случилось, что день его прихода была пятница, и город был пуст, как рассказывал дервиш.

И Камар‑аз‑Заман увидел, что рынки пусты и лавки отперты, но полны товаров. И он поел, и попил, и стал все рассматривать. И когда это было так, он вдруг услышал, что играет музыка, и спрятался в одной лавке, и пришли девушки. Камар‑аз‑Заман посмотрел на них, и вдруг увидел женщину, ехавшую на коне, и его охватила любовь и страсть, и овладело им такое увлечение и любовное безумие, что он еле устоял на ногах.

А через некоторое время появились люди, и рынки наполнились. И Камар‑аз‑Заман направился на рынок к одному торговцу драгоценными камнями. Он вынул один из тех сорока камней, который стоил тысячу динаров, и продал его этому человеку, и вернулся в своё помещение и провёл там ночь. А когда наступило утро, он переменил одежду и сходил в баню и вышел, подобный полной луне. И он продал четыре камня за четыре тысячи динаров, и стал гулять по улицам Басры, одетый в самую роскошную одежду, и отправился на рынок.

И увидел он на рынке одного цирюльника, и, подойдя к нему, побрил у него голову, и завязал с ним дружбу, и сказал: «О батюшка, я из чужих стран, вчера я вошёл в этот город, и увидел, что он пуст, и нет в нем никого – ни человека, ни джинна. И я увидел девушек, и среди них молодую женщину, ехавшую на коне, со свитой».

И он рассказал цирюльнику о том, что видел, и цирюльник сказал:

«О дитя моё, рассказывал ли ты ещё кому‑нибудь об этом?» – «Нет», – отвечал Камар‑аз‑Заман. И цирюльник сказал: «О дитя моё, берегись говорить такие слова кому‑нибудь, кроме меня, – люди не скрывают слов и тайн, а ты – маленький мальчик, и я боюсь, что твои слова станут переходить от одних к другим и достигнут тех, о ком они сказаны, и тебя убьют. Знай, о дитя моё, что то, что ты видел, не видел никто, и это неизвестно никому вне этого города, а что касается жителей Басры, то они умирают от этой горести. Каждую пятницу, на рассвете дня, они запирают собак и кошек и не дают им ходить по рынку. И все жители города входят в мечети и запирают за собой двери, и никто не может пройти по рынку и выглянуть из окна. И ни один человек не знает, в чем причина этой беды. Но сегодня ночью, о дитя моё, я спрошу мою жену о причине этого – она повитуха и вхожа в дом знатных и знает, что происходит в городе, – и, если захочет Аллах великий, ты придёшь ко мне завтра, и я тебе расскажу, что она мне скажет».

И Камар‑аз‑Заман вынул пригоршню золота и сказал: «О батюшка, возьми это золото и отдай своей жене – она стала моей матерью». И потом он вынул вторую пригоршню и сказал: «Возьми это себе». И цирюльник молвил: «О дитя моё, посиди на месте, а я пойду к моей жене и спрошу её и вернусь к тебе с правдивым рассказом».

И он оставил его в лавке, и пошёл к своей жене, и рассказал ей об этом юноше, и сказал: «Я хочу, чтобы ты рассказала мне истину о делах этого города, а я расскажу тому юноше‑купцу – он очень хочет знать, почему люди и животные не допускаются на рынок по утрам в день пятницы. Я думаю, что он влюблён, а он щедр и великодушен, и когда мы ему расскажем, нам достанется от него великое благо».

И жена цирюльника отвечала: «Ступай приведи его и скажи: „Иди поговори с твоей матерью – моей женой! Она передаёт тебе привет и говорит: «Нужда исполнена!“

И цирюльник пошёл на рынок и увидел, что Камар‑азЗаман сидит и ждёт его. Он рассказал ему обо всем и сказал: «О дитя моё, пойдём к твоей матери – моей жене. Она говорит тебе, что нужда исполнена».

И потом он взял его и шёл с ним, пока не вошёл к своей жене. И она сказала юноше: «Добро пожаловать!» И усадила его, и Камар‑аз‑Заман вынул сто динаров, и отдал их ей, и сказал: «О матушка, расскажи мне про эту женщину, кто она такая». – «О дитя моё, – ответила жена цирюльника, – знай, что к султану Басры прибыл драгоценный камень от царя Индии, и он захотел его просверлить. Он позвал всех ювелиров и сказал им: „Я хочу, чтобы вы просверлили мне этот камень. Тому, кто его просверлит, я позволю пожелать от меня, и что бы он ни пожелал, я ему дам, а если он сломает камень – я скину с него голову“. И ювелиры испугались и сказали: „О царь времени, драгоценный камень быстро погибает, и редко случается, чтобы кто‑нибудь просверлил его и не разбил. Не обременяй же нас тем, что нам не под силу. Наши руки не могут просверлить этого камня, но наш шейх опытнее нас“. – „А кто ваш шейх?“ – спросил царь. И ему сказали: „Мастер Убейд, он опытнее нас в этом ремесле. У него много денег и хорошее звание. Пошли за ним, приведи его к себе и прикажи ему просверлить тебе этот камень“.

И царь послал за Убейдом и велел ему просверлить камень, заключив с ним упомянутое условие. И Убейд взял камень и просверлил его так, как хотелось царю. И царь сказал: «Пожелай от меня, о мастер». Но Убейд молвил: «О царь времени, дай мне отсрочку до завтра». А причиной этого было то, что он хотел посоветоваться со своей женой, которой была та самая женщина, что ты видел в пышном шествии. И он любил её сильной любовью, и от великой своей любви к ней ничего не делал, не посоветовавшись с нею, и поэтому просил дать ему отсрочку, пока он не посоветуется.

И когда Убейд пришёл к своей жене, он сказал: «Я просверлил царю драгоценный камень, и он обещал мне исполнить любое моё желание, и я отсрочил его назвать ему, пока не посоветуюсь с тобой. Чего же ты хочешь, чтобы я пожелал?» И жена его сказала: «У нас денег столько, что их не пожрут огни. Если ты меня любишь, пожелай от царя вот что. Пусть на улицах Басры кричат, чтобы жители города входили в мечети в день пятницы, за два часа до молитвы, и чтобы не оставалось в городе ни большого, ни малого, который бы не был в мечети или в доме, и пусть их запирают за воротами мечетей и домов, но лавки в городе оставляют открытыми, а я с моими невольницами буду проезжать по городу, и пусть никто не смотрит на меня из окна или из‑за оконной решётки. И всякого, на кого я наткнусь, я убью».

И ювелир пошёл к царю и пожелал от него это желание, и царь даровал ему то, что он пожелал, и велел кричать среди жителей Басры…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят восьмая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь даровал ювелиру то, что он пожелал, люди сказали: „Мы боимся для товаров вреда от кошек и собак“. И царь велел запирать их на время, пока люди не выйдут после соборной молитвы. И эта женщина стала выезжать каждую пятницу на улицы Басры, за два часа до молитвы. И никто не мог пройти по рынку и выглянуть из окна или из оконной решётки. И вот в чем причина всего этого. Я осведомила тебя о девушке, но желаешь ли ты, о дитя моё, узнать о её деле, или ты желаешь сблизиться с нею?» – «О матушка, – сказал Камар‑аз‑Заман, – я хочу с ней сблизиться». – «Расскажи мне, что у тебя есть из роскошных сокровищ», – сказала жена цирюльника. И Камар‑аз‑Заман молвил: «У меня есть дорогие камни четырех видов: одни – ценой в пятьсот динаров каждый, другие – по семьсот динаров, третьи – по восемьсот динаров и четвёртые – по тысяче динаров». – «А согласна ли твоя душа отдать четыре из них?» – спросила жена цирюльника. «Моя душа согласна отдать все», – ответил Камар‑аз‑Заман. И она молвила: «О дитя моё, я тебя не прогоняю, но поднимайся и вынь один камень ценой в пятьсот динаров. Спроси, где лавка мастера Убейда, шейха ювелиров, и пойди к нему – ты увидишь, что он сидит в своей лавке, одетый в роскошные одежды, и у него работают мастера. Пожелай ему мира, сядь возле лавки, вынь камень и скажи: „О мастер, возьми этот камень и оправь его для меня золотом в перстень, но не делай его большим, а сделай величиной с мискаль, не больше, и сработай его как следует“. А потом дай ему двадцать динаров, и дай каждому из работников по динару, и посиди у него немного, и поговори с ним. Когда подойдёт к тебе нищий, дай ему динар и проявляй щедрость, чтобы ювелира охватила любовь к тебе. А потом пойди к себе и проспи ночь, а наутро возьми с собой сто динаров и отдай их твоему отцу – он бедный». – «Пусть будет так», – сказал Камар‑аз‑Заман.

И, выйдя от неё, он пошёл на постоялый двор и взял камень ценой в пятьсот динаров, а потом направился на рынок драгоценных камней и спросил, где лавка мастера Убейда, шейха ювелиров. И ему показали его лавку, и, подойдя к ней, Камар‑аз‑Заман увидел, что шейх ювелиров – человек почтённый, и на нем роскошная одежда, и у него работают четыре мастера.

«Мир с вами», – сказал ему Камар‑аз‑Заман. И Убейд возвратил ему приветствие, и сказал: «Добро пожаловать!» – и посадил его. И Камар‑аз‑Заман сел и, вынув камень, сказал: «О, мастер, я хочу, чтобы ты оправил мне этот камень золотом в перстень, но сделай его величиной в мискаль, не больше, и оправь его хорошей оправой».

И он вынул двадцать динаров и сказал: «Возьми это за шлифовку, а плата за работу останется за мной». И он дал каждому мастеру по динару, и мастера полюбили его, и мастер Убейд тоже его полюбил. И Камар‑аз‑Заман сидел и беседовал с ним, и всякому нищему он давал динар, и все удивлялись его щедрости.

А у мастера Убейда были в доме инструменты, – такие же, что и в лавке. И у него был обычай, когда он хотел сделать что‑нибудь диковинное, работать дома, чтобы мастера не научились его диковинной работе. А та женщина, его жена, сидела перед ним, и когда она была перед ювелиром и он смотрел на неё, он мог делать всякие диковинные вещи, которые годились только для царей.

И он сидел и делал этот перстень у себя дома с удивительным искусством. И когда его жена увидела камень, она сказала: «Что ты хочешь сделать с этим камнем?» – «Я хочу оправить его золотом в перстень, – сказал ювелир. – Ему цена пятьсот динаров». – «Для кого?» – спросила она. «Для одного юноши‑купца, прекрасного обликом, – ответил Убейд. – Его глаза ранят, и его щеки горят огнём, у него рот, как печать Сулеймана, щеки, как анемоны, и губы красные, как коралл, а шея у него, как шея газели, и он белый, напоённый румянцем, изящный, тонкий и щедрый, и он сделал то‑то и то‑то».

И ювелир так описывал жене красоту и прелесть Камар‑аз‑Замана, так описывал ей его щедрость и совершенства, и столько говорил ей об его красотах и благородном нраве, что влюбил её в него (а нет большего сводника, чем тот, кто описывает своей жене человека и говорит об его красоте и прелести и крайней щедрости на деньги).

И когда жену ювелира переполнила страсть, она сказала: «А есть в нем какие‑нибудь из моих красот». И ювелир ответил: «Все твои красоты. Они все в нем, и он сходен с тобой по облику, и, может быть, его возраст таков же, как твой возраст. И если бы я не боялся не уважить тебя, я бы сказал, что он лучше тебя в тысячу раз». И жена ювелира промолчала, но в её сердце запылал огонь любви к юноше. А ювелир не переставал разговаривать с нею, перечисляя его красоты, пока не кончил делать перстень. И потом он подал его своей жене, и та надела его, и он пришёлся по размеру её пальца. И тогда она сказала: «О господин мой, моё сердце полюбило этот перстень, и хочу, чтобы он был мой, я не сниму его с пальца». – «Потерпи, – сказал ей ювелир. – Его владелец щедр, и я постараюсь купить у него этот перстень. Если он мне продаст, я принесу его тебе. А если у него есть другой камень, я куплю его для тебя и оправлю как этот…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот шестьдесят девятая ночь

Когда же настала девятьсот шестьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир сказал своей жене: „Потерпи – его владелец щедр, и я постараюсь купить этот перстень у него, и если он мне его продаст, принесу его тебе. А если у него есть другой камень, я куплю его и оправлю для тебя, как этот“.

Вот что было с ювелиром и его женой. Что же касается Камар‑аз‑Замана, то он переночевал у себя, а наутро взял сто динаров и, придя к старухе, жене цирюльника, сказал ей: «Возьми эти сто динаров». И она молвила: «Отдай их твоему отцу». И когда Камар‑аз‑Заман отдал деньги цирюльнику, она спросила: «Сделал ли ты, как я тебе сказала?» – «Да», – отвечал юноша. И она молвила: «Вставай теперь и отправляйся к шейху ювелиров. Когда он даст тебе перстень, надень его на конец пальца, потом быстро сними и скажи: „О мастер, ты ошибся – перстень вышел узкий!“ И он спросит тебя: „О купец, сломать ли мне его и сделать пошире“. И ты скажи: „Не нужно его ломать и делать второй раз. Возьми его и отдай невольнице из твоих невольниц“. А потом вынь другой камень, цена которого будет семьсот динаров, и скажи: „Возьми этот камень и оправь его для меня, он лучше, чем тот“. И дай ему тридцать динаров, а каждому мастеру дай по два динара и скажи ювелиру: „Эти динары – за чеканку, а плата за работу остаётся за мной“. И потом возвратись в своё жилище и переночуй там, а утром приходи и принеси с собой двести динаров, и я довершу для тебя остальную хитрость».

И Камар‑аз‑Заман отправился к ювелиру, и тот приветствовал его и посадил возле лавки. И Камар‑аз‑Заман спросил его: «Исполнил ли ты заказ».

«Да», – ответил ювелир и подал ему перстень. И Камар‑аз‑Заман взял его и надел на конец пальца, а затем быстро снял и сказал: «Ошибся, о мастер!» И он бросил ему перстень и воскликнул: «Он тесен для моего пальца!» И ювелир спросил: «О купец, расширить мне его?» – «Нет, – отвечал Камараз‑Заман, – но возьми его в подарок и надень его комунибудь из своих невольниц. Цена ему пустяковая, так как он стоит пятьсот динаров, и не нужно его оправлять второй раз».

И затем он вынул другой камень, ценой в семьсот динаров, и сказал: «Оправь этот». И дал ювелиру тридцать динаров, а каждому мастеру дал два динара, и ювелир сказал: «О господин, когда мы оправим перстень, мы возьмём за него плату». Но Камар‑аз‑Заман молвил: «Это за чеканку, а плата остаётся».

И он оставил ювелира и ушёл, и ювелир оторопел от великой щедрости Камар‑аз‑Замана, и мастера тоже. А потом ювелир отправился к своей жене и сказал ей: «О такая‑то, мои глаза не видели никого щедрее этого юноши, а ты – твоё счастье хорошее, так как он отдал мне перстень даром и сказал: „Отдай его комунибудь из твоих невольниц“. И он рассказал жене всю историю и затем сказал: „Я думаю, этот юноша не из сыновей купцов – он из сыновей царей или султанов“.

И всякий раз, как ювелир хвалил Камар‑аз‑Замана, в его жене усиливалась любовь к нему, и страсть, и увлечение. И она надела перстень, а ювелир сделал Камар‑азЗаману второй, немного шире, чем первый. И когда он кончил работу, его жена надела этот перстень и держала на пальце дальше первого и сказала: «О господин мой, посмотри, как красивы эти два перстня на моем пальце. Я хочу, чтобы оба перстня были мои». – «Потерпи, оесказал ювелир, – может быть, я куплю для тебя и второй». И затем он проспал ночь, а утром взял перстень и отправился в лавку.

Вот то, что было с ним. Что же касается Камар‑аз‑Замана, то он пошёл утром к старухе, жене цирюльника, и дал ей двести динаров. И старуха сказала: «Отправляйся к ювелиру, и когда он отдаст тебе перстень, надень его на палец, но затем быстро сними его и скажи: „Ты ошибся, о мастер, перстень вышел широкий. Когда мастеру, такому, как ты, приносит работу подобный мне, тот должен снять мерку. Если бы ты снял мерку с моего пальца, ты не ошибся“. А потом вынь другой камень, цена которому тысяча динаров, и скажи ювелиру: „Возьми этот и оправь его, а тот перстень отдай невольнице из своих невольниц“. И дай ему сорок динаров, а каждому мастеру дай по три динара и скажи: „Это за чеканку, а что до платы за работу, то она остаётся за мной“. И посмотри, что он скажет. А потом приходи и принеси с собой триста динаров – отдай их твоему отцу, чтобы он помогал ими себе в жизни, он ведь человек бедный по состоянию». – «Слушаю и повинуюсь!» – отвечал Камар‑аз‑Заман.

И потом он отправился к ювелиру, и тот сказал ему: «Добро пожаловать!» И посадил его, и дал ему перстень. И Камар‑аз‑Заман надел перстень на палец, и быстро снял его, я сказал: «Надлежит такому мастеру, как ты, когда приносит ему подобный мне работу, снимать мерку. Если бы ты снял мерку с моего пальца, ты бы не ошибся. Но возьми перстень и отдай кому‑нибудь из своих невольниц».

И затем он вынул камень ценой в тысячу динаров и сказал: «Возьми этот камень и оправь его для меня в перстень по мерке моего пальца». И ювелир воскликнул: «Ты прав, и истина с тобой!» И он снял мерку, и Камар‑аз‑Заман вынул сорок динаров и сказал ему: «Возьми это за чеканку, а плата за работу останется за мной». – «О господин, – сказал ювелир, – сколько раз мы брали с тебя плату! Твои милости к нам велики!» И Камар‑аз‑Заман ответил: «Не беда!» И он побеседовал с ним некоторое время, и всякий раз, как мимо проходил нищий, он подавал ему динар, а потом он оставил ювелира и ушёл.

Вот то, что было с ним. Что же касается ювелира, то он отправился домой и сказал своей жене: «Как щедр этот юноша‑купец! Я не видел никого щедрее и красивее и нежнее речами». И он стал говорить своей жене о красотах и щедрости Камар‑аз‑Замана, далеко заходя в похвалах ему. И жена его сказала: «О необходительный! Если ты знаешь в нем эти качества и он дал тебе два драгоценных перстня, тебе следует его пригласив и сделать ему угощение и подружиться с ним. Когда он увидит от тебя дружбу и придёт в наше жилище, ты, может быть, получишь от него большее благо. А если ты не согласен сделать ему угощение, то пригласи его, и я сделаю ему угощение от себя». – «Разве ты считаешь, что я скупой, что говоришь такие слова?» – воскликнул ювелир. И жена его сказала: «Ты не скупой, но необходительный. Пригласи его сегодня вечером и не приходи без него, а если он будет отказываться, заклинай его разводом и настаивай». – «На голове и на глазах!» – сказал ювелир. И потом он оправил перстень и лёг спать, а наутро, в третий день, отправился в лавку и сел там.

Вот что было с ним. Что же касается Камар‑аз‑Замана, то он взял триста динаров, отправился к старухе и отдал их её мужу. И она сказала ему: «Может быть, ювелир тебя пригласит сегодня, и если он тебя пригласит и ты будешь у него ночевать, то, что бы с тобой ни случилось, расскажи мне утром и принеси с собой четыреста динаров и отдай их твоему отцу». И Камар‑аз‑Заман сказал: «Слушаю и повинуюсь!» (а всякий раз, как у него кончались деньги, он продавал часть камней) – и отправился к ювелиру, и тот поднялся к нему, и заключил его в объятия, и пожелал ему мира, и завязал с ним дружбу. И он вынул перстень, и Камар‑аз‑Заман увидел, что перстень – по его мерке, и сказал: «Да благословит тебя Аллах, о господин из мастеров! Оправа подходит, но камень не такой, как я хочу…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот семидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот семидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар‑аз‑Заман сказал ювелиру: „Оправа подходит, но камень не такой, как я хочу, у меня есть лучшие. Возьми этот и отдай его кому‑нибудь из своих невольниц“.

И он вынул другой камень и сто динаров и сказал: «Возьми твою плату и не взыщи с нас, – мы тебя утомили». И ювелир сказал ему: «О купец, то, из‑за чего мы утомлялись, ты нам отдал, и ты пожаловал нам многое. К моему сердцу привязалась любовь к тебе, и я не могу с тобой расстаться. Заклинаю тебя Аллахом, будь моим гостем сегодня вечером и залечи моё сердце». – «Это недурно, – сказал Камар‑аз‑Заман, – но я обязательно должен отправиться в хан, чтобы предупредить моих слуг и сказать им, что я не ночую в хане, чтобы они меня не ждали». – «А ты стоишь в каком хане?» – спросил ювелир. И Камар‑аз‑Заман сказал: «В таком‑то хане». И ювелир воскликнул: «Я к тебе туда приду!» – «Это недурно», – сказал Камар‑аз‑Заман. И ювелир отправился в этот хан перед закатом, боясь гнева своей жены, если он придёт домой без гостя, и взял Камар‑аз‑Замана и привёл его к себе в дом. И они сели в комнате, которой нет подобной, а женщина увидела Камар‑аз‑Замана, когда он входил в дом, и пленилась им. И Камар‑аз‑Заман с ювелиром разговаривали, пока не принесли ужин, и они поели и попили, а потом им принесли кофе и напитки. И ювелир не переставал развлекать Камар‑аз‑Замана беседой до ночной молитвы. И они совершили обязательную молитву, и потом вошла к ним невольница, неся две чашки с питьём, и когда они выпили, их одолел сон, и они заснули. И тогда пришла та женщина и, увидев, что они спят, стала смотреть в лицо Камар‑аз‑Замана, и его красота ошеломила ей ум. И она воскликнула: «Как может спать тот, кто любит красавиц!»

И потом она повернула его навзничь и села ему на грудь, и от сильной ярости в страсти к нему она осыпала его щеки градом поцелуев, так что они оставили след на его щеках, и усилился румянец Камар‑аз‑Замана, и его щеки заблестели. И женщина припала к его губам и стала их сосать, и она до тех пор сосала ему губы, пока кровь не выступила у неё на губах. И при всем этом огонь в ней не погасал, и её жажда не утолялась. И она не переставала его целовать, и обнимать, сплетать ноги с ногами, пока не засияло чело утра и не заблистала сияющая заря, и потом она положила в карман Камар‑аз‑Замана четыре бабки[673], и оставила его, и ушла.

А после этого она послала свою невольницу с чем‑то вроде нюхательного табака, и невольница вложила его им в ноздри, но они чихнули и пришли в себя, и невольница сказала им: «Знайте, господа мои, что молитва обязательна. Поднимайтесь же на утреннюю молитву!»

И она принесла им таз и кувшин, и Камар‑аз‑Заман сказал: «О мастер, время пришло, и мы перешли предел сна». И ювелир сказал купцу: «О друг мой, сон в этой комнате тяжёлый. Всякий раз, как я в ней сплю, со мной случается такое дело». – «Твоя правда», – сказал Камар‑азЗаман. И потом он принялся за омовенье, и когда вода коснулась его лица, у него начали гореть щеки и губы. «Чудеса! – молвил он. – Если воздух в комнате был тяжёлый и мы погрузились в сон, то почему у меня горят щеки и губы. О мастер, – сказал он потом, – щеки и губы у меня горят». И ювелир ответил: «Я думаю, что это от укусов комаров». – «Чудеса! – сказал Камар‑аз‑Заман. – А с тобой случается в этой комнате подобное?» – «Нет, – ответил ювелир, – но когда у меня бывает гость, такой, как ты, он утром жалуется на укусы комаров, и это бывает только, если гость, как ты, безбородый, а если он бородатый, то комары к нему не слетаются, и от комаров спасает меня только моя борода. Комары как будто не любят людей с бородами». – «Твоя правда», – сказал Камар‑аз‑Заман. А потом невольница принесла им завтрак, и они поели и вышли.

И Камар‑аз‑Заман отправился к старухе, и, увидав что, она сказала: «Я вижу следы счастья у тебя на лице. Расскажи мне, что ты видел». – «Я ничего не видел, – сказал Камар‑аз‑Заман, – я только поужинал с хозяином дома в комнате, и мы совершили вечернюю молитву, а потом легли спать и проснулись только утром». И старуха засмеялась и сказала: «Что это за следы у тебя на щеках и губах?» – «Комары в той комнате сделали со мной такие дела», – сказал Камар‑аз‑Заман. И старуха сказала: «Твоя правда! А случилось ли с хозяином дома то же самое, что случилось с тобой?» – «Нет, – сказал Камар‑аз‑Заман, – но он мне рассказывал, что комары в этой комнате не вредят людям с бородой и летают только над безбородыми, и всякий раз, как у него бывает гость безбородый, он жалуется утром на укусы комара, а если он бородатый, с ним ничего такого не случается». – «Твоя правда, – отвечала старуха. – А заметил ли ты что‑нибудь, кроме этого?» – «Я нашёл у себя в кармане четыре бабки», – сказал Камар‑аз‑Заман. «Покажи их мне», – попросила старуха. И Камар‑аз‑Заман дал ей бабки, и она взяла их и сказала смеясь: «Это твоя возлюбленная положила их тебе в карман». – «Как так?» – удивился Камар‑аз‑Заман. И старуха сказала: «Она говорит тебе знаками: „Если бы ты был влюблён, ты не спал бы, ибо тот, кто любит, не спит, а ты ещё маленький, и тебе подходит играть в бабки. Что же побудило тебя Влюбляться в красавиц?“ И она пришла к тебе ночью, и увидела, что ты спишь, и изранила тебе щеки поцелуями, и положила тебе этот знак. Но только ей не будет достаточно этого – напротив, она обязательно пришлёт к тебе своего мужа, и он пригласит тебя сегодня вечером, и когда ты пойдёшь с ним, не засыпай скоро. Захвати с собой пятьсот динаров и иди, а мне расскажи о том, что случится, и я доведу для тебя эту хитрость до конца». И Камар‑аз‑Заман сказал: «Слушаю и повинуюсь!» И пошёл в хан.

Вот то, что было с ним. Что же касается жены ювелира, то она спросила своего мужа: «Ушёл гость?» И он сказал: «Да, но только, о такая‑то, комары беспокоили его сегодня ночью, и они искололи ему щеки и губы, и мне было перед ним стыдно». – «И такой уж обычай у комаров в нашей комнате, они любят только безбородых, – ответила его жена. – Но пригласи его на следующий вечер».

И ювелир отправился к Камар‑аз‑Заману в хан, где он жил, и пригласил его, и привёл в ту комнату, и они поели, и попили, и совершили вечернюю молитву.

И тогда вошла невольница и дала каждому из них чашку…»

И Шахразаду застигло утро, я она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят первая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница вошла к ним и дала каждому из них чашку, и они выпили и заснули. И тогда пришла молодая женщина и сказала Камар‑аз‑Заману: „О негодяй, как ты спишь и утверждаешь, что ты влюблённый, ведь влюблённые не спят“. И она села ему на грудь и не переставала осыпать его поцелуями, и кусать, и сосать ему губы, и играть с ним до утра. А потом она положила ему в карман нож. Под утро она послала свою невольницу, и та разбудила обоях, и щеки Камар‑аз‑Замана словно пылали огнём от сильного румянца, и губы у него были как коралл из‑за сосанья и поцелуев.

И ювелир спросил его: «Может быть, тебя беспокоили комары?» И Камар‑аз‑Заман отвечал: «Нет». Теперь, узнав в чем загадка, он перестал жаловаться, – а посмотрев у себя в кармане, он нашёл нож, – и промолчал. И Камар‑азЗаман позавтракал, и выпил кофе, и вышел от ювелира, и отправился в хан. И, взяв пятьсот динаров, пошёл к старухе, и рассказал ей о том, что видел, и сказал: «Я заснул против воли и утром не увидел ничего, кроме ножа у себя в кармане». – «Да защитит тебя от неё Аллах в следующую ночь! – воскликнула старуха. – Она говорит тебе: „Если ты заснёшь ещё раз, я тебя зарежу!“ Ты будешь приглашён к ним на следующую ночь, и если ты заснёшь, она тебя зарежет». – «А что же мне делать?» – спросил Камар‑аз‑Заман. И старуха сказала: «Расскажи мне, что ты ешь и пьёшь перед сном». И Камар‑аз‑Заман сказал: «Мы ужинаем, как обычно ужинают, а потом, после ужина к нам приходит невольница и подаёт каждому из нас чашку. И когда я выпиваю свою чашку, я засыпаю и просыпаюсь только утром». – «Беда в этой чашке, – сказала старуха. – Возьми её у невольницы, но не пей, пока её не выпьет хозяин и не заснёт. Когда невольница даст тебе чашку, скажи ей: „Дай мне напиться воды“. И она уйдёт, чтобы принести тебе кувшин, а ты вылей из чашки за подушку и представься спящим. А когда невольница вернётся с кувшином, она подумает, что ты заснул, после того как выпил чашку, и уйдёт от тебя, и через некоторое время тебе все станет ясно. Но берегись ослушаться моего приказания». – «Слушаю и повинуюсь!» – ответил Камараз‑Заман и отправился в хан.

Вот то, что было с ним. Что же касается жены ювелира, то она сказала своему мужу: «Гостя угощают три вечера. Пригласи же в третий раз». И ювелир отправился к Камараз‑Заману, и пригласил его, и привёл опять в ту комнату. И когда они поужинали и совершили вечернюю молитву, вдруг вошла та невольница и дала каждому из них чашку. И хозяин выпил и заснул, а что касается Камар‑аз‑Замана, то он не выпил, и невольница сказала ему: «Разве ты не будешь пить, о господин?» И он сказал ей: «Я чувствую жажду, подай кувшин». И невольница ушла, чтобы принести кувшин, и Камар‑аз‑Заман опрокинул чашку за подушку и лёг. И когда невольница возвратилась, она увидела, что он спит, и рассказала об этом своей госпоже. «Когда он выпил чашку, он заснул», – сказала она. И молодая женщина подумала: «Смерть для него лучше, чем жизнь».

И потом она взяла острый нож и вошла к нему, говоря: «Вот уж третий раз, как ты не замечаешь знака, о дурень! Теперь я распорю тебе живот». И Камар‑аз‑Заман, увидев, что она подходит к нему с ножом в руке, открыл глаза и поднялся, смеясь, и женщина сказала ему: «Ты понял этот знак не по своей догадливости, а по указанию хитрого. Расскажи мне, откуда у тебя это знание?» – «От одной старухи, и у меня с ней случилось то‑то и то‑то», – отвечал Камар‑аз‑Заман и рассказал ей в чем дело.

И женщина молвила: «Завтра уйди от нас и пойди к старухе и спроси её: „Остались ли у тебя ещё хитрости, сверх этого?“ Если она тебе скажет: „Есть“, скажи ей: „Старайся, чтобы я получил доступ к ней открыто“. А если она скажет: „Нет у меня больше ничего, это последнее“, – выкинь её из головы. А завтра вечером к тебе придёт мой муж и пригласит тебя; приходи с ним и расскажи мне все, и я буду знать остальной план». – «Это недурно», – сказал Камар‑аз‑Заман.

И он провёл с ней остаток ночи, прижимаясь и обнимаясь, и они употребляли, в согласии, буквы понижения, сближая связь со связующим, а муж её был точно тенвин, отброшенный при сочетании[674]. И они делали это до утра, и потом женщина сказала: «Мне не хватит с тобой ни ночи, пи дня, ни месяца, ни года, и я хочу провести с тобой остаток жизни. Но потерпи, пока я не сделаю с моим мужем хитростей, которые смутят разных людей, и мы достигаем таким образом нашей цели. Я зароню в него сомнение, так что он разведётся со мной, и я выйду за тебя замуж и поеду с тобой в твою страну. И я перенесу к тебе все его деньги и сокровища и ухитрюсь разрушить его жилище и стереть его следы. Но только ты слушайся моих слов и повинуйся мне в том, что я тебе скажу, и не будь непослушен». – «Слушаю и повинуюсь! – сказал Камараз‑Заман. – Нет во мне непослушания».

И женщина молвила: «Ступай в хан, и если мой муж придёт и пригласит тебя, скажи ему: „О брат мой, сын Адама тягостен, когда учащаются его посещения, они надоедают и щедрому и скупому. Как это я хожу к тебе каждый вечер, и мы с тобой спим в одной комнате, – ведь если ты не сердишься на меня, то, может быть, твоя жена на меня сердита, так как я не пускаю тебя к ней. Если ты желаешь общения со мной, то найми мне дом, рядом с твоим домом, и иногда ты будешь бодрствовать со мной до часа сна, и иногда я стану бодрствовать с тобой до часа сна, и потом я буду уходить в своё жилище, а ты пойдёшь в гарем. Это лучше, чем каждую ночь не пускать тебя в гарем“. И после этого он придёт ко мне и спросит у меня совета, и я ему посоветую выселить нашего соседа. Дом, в котором он живёт, – наш дом, и этот сосед живёт по найму. И когда ты придёшь в этот дом, Аллах облегчит нам остальное. Ступай теперь и сделай так, как я тебе велела», – сказала она потом. И Камар‑аз‑Заман ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И жена ювелира ушла, а он представился спящим. И через некоторое время пришла невольница и разбудила обоих, и ювелир, очнувшись, спросил: «О купец, может быть, комары беспокоили тебя?» – «Нет», – сказал Камар‑аз‑Заман. И ювелир молвил: «Должно быть, ты к ним привык».

И затем они позавтракали, и выпили кофе, и ушли по своим делам, и Камар‑аз‑Заман отправился к старухе и рассказал ей о том, что случилось…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят вторая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар‑аз‑Заман, отправившись к старухе, рассказал ей о том, что случилось, и сказал: „Она говорила мне то‑то и то‑то, а я говорил ей то‑то и то‑то. Есть ли у тебя что‑нибудь больше, чем этот план, чтобы привести меня к сближению с ней открыто?“ – „О дитя моё, – сказала старуха, – мой план дошёл досюда, и здесь истощились мои хитрости“.

И Камар‑аз‑Заман оставил её и отправился в хан. И наступило утро, а под вечер ювелир отправился к Камар‑азЗаману и пригласил его, и Камар‑аз‑Заман сказал: «Мне невозможно идти с тобой». – «Почему это, – спросил ювелир, – я полюбил тебя и не могу больше с тобой расстаться? Заклинаю тебя Аллахом, пойдём со мной». – «Если ты хочешь долго быть со мной вместе и продлить дружбу между мной и тобой, найми мне дом рядом с твоим домом, – сказал Камар‑аз‑Заман, – и если захочешь, ты будешь бодрствовать у меня, и я буду бодрствовать у тебя, и перед сном каждый из нас уйдёт в свой дом и будет спать у себя». – «У меня есть дом рядом с моим домом, – сказал ювелир, – и он моя собственность. Пойдём ко мне сегодня вечером, а завтра я освобожу его для тебя».

И Камар‑аз‑Заман пошёл, и они поужинали и совершили вечернюю молитву, и муж женщины выпил чашку, где было снадобье, и заснул, а в чашке Камар‑аз‑Замана не было примеси, и он выпил её и не заснул. И жена ювелира пришла к нему и просидела, беседуя с ним, до утра, и её муж валялся, точно мёртвый, а потом он очнулся, как обычно, от сна и послал за своим жильцом и сказал ему: «О человек, освободи мне мой дом – он мне понадобился». – «На голове и на глазах!» – ответил жилец, освободил дом, и Камар‑аз‑Заман поселился в нем и перенёс в него все свои пожитки. И в этот вечер ювелир провёл время у Камар‑аз‑Замана, а потом он ушёл домой.

На следующий день его жена послала за искусным строителем и, призвав его, соблазнила его деньгами, и он сделал ей из её дома подземный ход, который вёл в дом Камар‑аз‑Замана, и устроил опускную дверь под землёй. И не успел Камар‑аз‑Заман опомниться, как женщина вошла к нему, неся с собой два мешка денег. «Откуда ты пришла?» – спросил он. И она показала ему подземный ход и сказала: «Возьми эти два мешка его денег», – и села. И она забавлялась и играла с ним до утра, а потом сказала: «Подожди, я схожу к нему и разбужу его, чтобы он ушёл в свою лавку, а потом приду к тебе». И Камар‑аз‑Заман сел и стал её ждать. А она пошла к своему мужу и разбудила его, и он встал, омылся, помолился и ушёл в лавку. И после его ухода она взяла четыре мешка, и пришла к Камар‑аз‑Заману подземным ходом, и сказала: «Возьми эти деньги». И посидела у него, а затем каждый из них ушёл своей дорогой, и женщина пошла к себе домой, а Камараз‑Заман отправился на рынок. И когда, ко времени заката, он вернулся к себе домой, он увидел у себя десять мешков, и драгоценные камни, и другие вещи. А потом ювелир пришёл к Камар‑аз‑Заману, в его дом, и увёл его к себе, в ту комнату, и они вместе провели вечер. И невольница, по обычаю, вошла к ним и дала им напиться, и её господин заснул, а с Камар‑аз‑Заманом ничего не случилось, так как его чашка была безвредная, без примеси.

И женщина пришла к нему и сидела, играя с ним, а невольница носила вещи в дом Камар‑аз‑Замана через подземный ход, и они были в таком положении до утра. А затем невольница разбудила своего господина и напоила обоих кофе, и каждый из них ушёл своей дорогой.

И на третий день женщина показала Камар‑аз‑Заману нож, принадлежащий её мужу (а он был его работы и был сделан его рукой, и ювелир истратил на него пятьсот динаров, так что нельзя было найти ему равного по красоте работы, и люди так часто просили у ювелира этот нож, что он положил его в сундук, и его душа не соглашалась продать его никому), и сказала Камар‑аз‑Заману: «Возьми этот нож, положи его за пояс и пойди к моему мужу. Сядь с ним рядом, вынь нож из‑за пояса и скажи: „О мастер, взгляни на этот нож, – я купил его сегодня. Расскажи мне, проиграл я на нем или выиграл“. И мой муж узнает нож, но ему будет стыдно сказать тебе: „Это мой нож!“ И если он тебя спросит, где ты его купил и за сколько ты его получил, скажи ему: „Я увидел двух левантинцев, которые дрались, и один из них спросил другого: „Где ты был?“ И тот сказал: „Я был у моей подружки; всякий раз, как я с ней встречаюсь, она даёт мне денег, а сегодня она мне сказала: „Сейчас у меня руки коротки для денег, но возьми этот нож – это нож моего мужа“. И я взял у неё нож и хочу его продать“. И нож мне понравился, и когда я услышал, что он говорит это, я спросил его: „Ты продашь его мне?“ И он сказал: „Покупай“. И я взял у него нож за триста динаров. Узнать бы, дёшево это или дорого!“ И посмотри, что он тебе скажет. А потом поговори с ним немного и уйди от него и приходи скорей ко мне – ты увидишь, что я сижу у входа в подземный ход и жду тебя, – И отдай мне нож».

«Слушаю и повинуюсь!» – сказал Камар‑аз‑Заман, и потом он взял нож, и, положив его за пояс, пошёл в лавку ювелира, и приветствовал его. И ювелир сказал ему: «Добро пожаловать!» И посадил его, и он увидел у него за поясом нож, и удивился, и сказал про себя: «Это мой нож, но кто же передал его этому купцу?» И он стал размышлять и говорил про себя: «Узнать бы, мой это нож или похожий на него!» И вдруг Камар‑аз‑Заман вынул нож и сказал: «О мастер, возьми этот нож, взгляни на него». И когда ювелир взял нож у него из рук, он узнал его, как нельзя лучше, но постыдился сказать: «Это мой нож…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят третья ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир, взяв нож у Камар‑азЗамана, узнал его, но постыдился сказать: „Это мой нож“. И спросил: „Где ты его купил?“ И Камар‑аз‑Заман рассказал ему то, что его научила рассказать женщина, и ювелир сказал: „Такой нож за эти деньги – дешёв, так как он стоит пятьсот динаров“. И огонь загорелся у него в сердце, и руки его запутались и не могли делать его работу. И Камар‑аз‑Заман стал с ним разговаривать, но ювелир был погружён в море размышлений, и всякий раз, как юноша говорил ему пятьдесят слов, он отвечал одно слово, и сердце его было в мучении, а тело его было в волнении, и ум его смутился, и он стал таким, как сказал поэт:

Не знаю я, что сказать, когда говорят со мной, –

Они говорят и видят – мысль моя далеко.

И в море я погружён раздумья бездонное,

Мужчины от женщины не в силах я отличить.

И Камар‑аз‑Заман увидел, что состояние ювелира переменилось, и сказал ему: «Ты, может быть, сейчас занят». И поднялся, и быстро отправился домой, и он увидел, что женщина стоит у входа в подземный ход и ждёт его. И, увидев его, она спросила: «Сделал ты так, как я тебе велела?» И Камар‑аз‑Заман сказал: «Да». – «Что он тебе говорил?» – спросила она. И Камар‑аз‑Заман ответил: «Он сказал, что за такую цену нож дешёв, потому что он стоит пятьсот динаров, но его состояние изменилось, и я ушёл от него и не знаю, что с ним было после этого». – «Дай нож, – сказала она, – тебе от него ничего не будет». И взяла нож, и положила его на место, и села.

Вот то, что было с ней. Что же касается ювелира, то после ухода от него Камар‑аз‑Замана в его сердце запылал огонь, и увеличилось его беспокойство, и он сказал про себя: «Непременно схожу и проверю, где нож, и обрежу со мнение уверенностью».

И он пошёл, и пришёл домой, и вошёл к своей жене, пыхтя, точно дракон, и жена его спросила: «Что с тобой, о господин мой?» – «Где мой нож?» – воскликнул ювелир. И жена его ответила: «В сундуке». А затем она стала бить себя рукой в грудь и сказала: «О моя забота! Может быть, ты с кем‑нибудь поссорился и пришёл искать нож, чтобы ударить его им». – «Подай нож, покажи мне его!» – сказал ювелир. И жена его воскликнула: «Раньше поклянись мне, что ты никого им не ударишь!» И ювелир поклялся ей, и она открыла сундук и вынула нож, и её муж принялся его вертеть, говоря: «Поистине, это вещь удиви тельная!» И затем он сказал ей: «Возьми его и положи на место». И жена его молвила: «Расскажи мне, в чем причина этого». И ювелир сказал: «Я увидел у нашего друга нож такой же, как этот». И рассказал ей всю историю. А потом он сказал: «Но когда я увидел нож в сундуке, я обрезал сомнение уверенностью». – «Ты, может быть, по думал обо мне дурное и решил, что я – подруга этого левантинца и отдала ему нож?» – сказала она. И ювелир молвил: «Да, я усомнился в этом деле, но когда я увидел нож, сомнение ушло из моего сердца». – «О человек, – сказала его жена, – не осталось в тебе добра». И ювелир принялся извиняться перед ней и наконец умилостивил её, и потом он вышел и пошёл в свою лавку.

А на следующий день женщина дала Камар‑аз‑Заману часы своего мужа (а он сделал их своей рукой, и ни у кого не было им подобных) и сказала ему: «Пойди к нему в лавку, сядь подле него и скажи: „Того, кого я видел вчера, я видел и сегодня, и у него в руках были часы. И он сказал мне: „Не купишь ли эти часы?“ И я спросил: „Откуда у тебя эти часы?“ И он сказал: „Я был у моей подружки, и она мне их дала“. И я купил их за пятьдесят восемь динаров. Скажи мне, дёшевы они за эту цену или дороги“. И посмотри, что он тебе скажет. А когда ты уйдёшь от него, приходи скорей ко мне и отдай мне часы».

И Камар‑аз‑Заман пошёл к ювелиру и сделал так, как сказала ему женщина, и ювелир, увидев часы, сказал: «Они стоят семьсот динаров». И в него вошло подозрение.

А юноша оставил его и, придя к женщине, отдал ей часы, и вдруг её муж вошёл, пыхтя, и спросил: «Где мои часы?» – «Вот они здесь», – сказала она. И ювелир воскликнул: «Подай их сюда!» И когда женщина принесла ему часы, он вскричал: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» – «О человек, – сказала она, – ты не без новостей! Расскажи мне, какие у тебя новости». – «Что я скажу! – воскликнул ювелир. – Я не знаю, что думать в этих обстоятельствах!»

И затем он произнёс такие стихи:

«Всемилостивым клянусь, смущён я, сомнения нет,

Печали, не знаю, как меня окружили вдруг!

Я буду терпеть, пока узнает терпение,

Что вытерпеть горшее, чем мирра, я в силах был.

Ничто ведь не горько так, как мирра, но вытерпеть

Могу более жгучее, чем угли горячие.

А в том, что хочу я, власть не мне ведь принадлежит,

И тем, кто имеет власть, приказано мне терпеть».

«О женщина, – сказал он потом, – я видел у купца, нашего друга, сначала мой нож (а я узнал его потому, что его работа – изобретение моего ума, и подобного ему не найти), и он рассказал мне вещи, огорчающие сердце. И я пришёл сюда и увидел нож здесь. А второй раз я увидел у него часы, и работа их – тоже изобретение моего ума, и не найдётся подобных им в Басре. И наш друг опять рассказал мне вещи, огорчающие сердце, и я смутился в уме и не понимаю больше, что происходит». – «По твоим словам выходит, – сказала женщина, – что я – подруга этого купца и его милая и отдаю ему твои вещи, и ты допустил, что я тебя обманываю, и пришёл меня спросить.

И если бы ты не увидел ножа и часов у меня, ты бы уверился в моем обмане. Но только, о человек, раз ты предположил обо мне такие предположения, я не буду есть с тобой одну пищу и пить одну воду после этого, так как ты мне отвратителен отвращением запрещающим».

И ювелир принялся её уговаривать, и наконец умилостивил её, и вышел, и стал раскаиваться в том, что обратился к ним с такими словами, и потом он пошёл в лавку и сел там…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир, выйдя от своей жены, стал раскаиваться в этих словах, и потом он ушёл в лавку и сидел в лавке с Камар‑аз‑Заманом, и его охватило сильное волнение и задумчивость, больше которой нет, и он и верил и не верил. А под вечер он пришёл домой один и не привёл с собой Камар‑аз‑Замана. Женщина спросила его: „Где купец?“ – „У себя“, – сказал он. И женщина молвила: „Разве остыла твоя дружба с ним?“ – „Клянусь Аллахом, – ответил ювелир, – он стал мне противен после тото, что из‑за него случилось“. И жена его сказала ему: „Пойди приведи его ради меня“.

И ювелир поднялся, и пришёл в дом Камар‑аз‑Замана, и увидел свои вещи, разложенные там, и узнал их, и огонь загорелся в его сердце, и он начал вздыхать.

«Почему это ты, я вижу, задумчив?» – спросил его Камар‑аз‑Заман. И ювелир постыдился сказать ему: «Мои вещи у тебя, кто к тебе их принёс?» Он только сказал: «Меня охватило беспокойство, но пойдём ко мне домой, мы там развлечёмся». – «Оставь меня в моем доме, – сказал Камар‑аз‑Заман, – я не пойду к тебе».

И ювелир стал заклинать его и увёл его к себе, а потом они поужинали и бодрствовали весь вечер. И Камар‑аз‑Заман разговаривал с ювелиром, но тот был погружён в море дум, и когда юноша‑купец говорил сто слов, ювелир отвечал ему одним словом. И невольница вошла к ним, по обычаю, с двумя чашками, и когда они выпили, купец заснул, а юноша не заснул, так как в его чашке не было примеси. И женщина вошла к Камар‑аз‑Заману и сказала ему: «Как ты находишь этого рогатого, который опьянел в своей простоте и не знает козней женщин. Я обязательно его обману, чтобы он со мной развёлся. Завтра я приму облик невольницы и пойду за тобой в лавку, и ты ему скажешь: „О мастер, я зашёл сегодня в хан торговцев пленными и увидел эту невольницу и купил её за тысячу динаров. Посмотри её для меня, дешёвая она за эту цену или дорогая“. И потом открой ему моё лицо и грудь и дай ему посмотреть на меня, а затем возьми меня и вернись со мной в твоё жилище, и я пройду домой через подземный ход и посмотрю, чем у нас с ним кончится дело».

И они провели ночь в радости, веселье и застольной беседе, и играли, веселились и наслаждались до утра. А после этого женщина ушла в своё помещение и прислала невольницу, и та разбудила своего господина и Камараз‑Замана, и они поднялись, и, совершив утреннюю молитву, позавтракали, и выпили кофе, и ювелир пошёл к себе в лавку, а Камар‑аз‑Заман отправился домой.

И вдруг женщина вышла к нему из подземного хода в облике невольницы (а она раньше была невольницей), и Камар‑аз‑Заман отправился в лавку ювелира, а женщина пошла за ним, и он шёл, а она шла сзади, пока он не привёл её к лавке ювелира. И он пожелал её мужу мира, и сел, и сказал: «О мастер, я ходил сегодня в хан торговцев пленными, чтобы поглядеть, и увидел эту невольницу в руках посредника. Она мне понравилась, и я её купил за тысячу динаров. Я хочу, чтобы ты взглянул на неё и посмотрел, дешева она за эту цену или нет». И он открыл лицо женщины, и ювелир увидел, что это его жена (а она оделась в свои самые роскошные одежды и украсилась наилучшими украшениями, и насурьмила глаза, и выкрасила концы пальцев, так же, как украшалась перед ним в его доме), и узнал её наилучшим образом по лицу, одежде и украшениям, так как он делал их своей рукой. И он увидел на её пальце перстни, которые недавно сделал для Камар‑аз‑Замана. И для него стало со всех сторон ясно, что это его жена. «Как твоё имя, о невольница?» – спросил он. И она отвечала: «Халима». (А имя его жены было тоже Халима, и она назвала ему это самое имя.) И ювелир удивился этому и спросил Камар‑аз‑Замана: «За сколько ты её купил?» – «За тысячу динаров», – сказал Камар‑аз‑Заман. И ювелир молвил: «Ты получил её даром, так как тысяча динаров это меньше, чем стоимость её перстней, и её одежда и украшения достались тебе даром». – «Да обрадует тебя Аллах благом, – сказал Камараз‑Заман. – Раз она тебе понравилась, я отведу её к себе домой». – «Делай как хочешь», – сказал ювелир. И Камар‑аз‑Заман взял её и пошёл домой, и она прошла через подземный ход и села в своём доме.

Вот что было с ней. Что же касается ювелира, то в его сердце загорелся огонь, и он сказал про себя: «Пойду посмотрю, где моя жена. Если она дома, значит, эта невольница на неё похожа (славен тот, на кого нет похожего!), а если моей жены нет дома, значит, это она, без сомнения».

И он вышел и бежал, пока не вошёл в дом, и увидел, что его жена сидит в той самой одежде и украшениях, в которых он её видел в лавке, и тогда он ударил рукой об руку и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!»

«О человек, – сказала его жена, – случилась с тобой бесноватость или что с тобой такое? Не таковы твои привычки! С тобой обязательно должно быть какое‑нибудь дело». – «Если ты хочешь, чтобы я тебе рассказал, – ответил ювелир, – то не огорчайся». – «Говори», – сказала женщина. И ювелир молвил: «Торговец, наш друг, купил невольницу, стан которой подобен твоему стану, и её рост такой же, как твой рост, и имя её такое же, как твоё имя, и одежда такая же, как твоя одежда. Она похожа на тебя во всех своих качествах, и на пальцах у неё перстни, подобные твоим перстням, и её украшения такие же, как твои украшения. Когда он показал мне её, я подумал, что это ты, и теперь я в смущении. О, если бы мы не видели этого купца и не дружили с ним, и он бы не приходил из своей страны, и мы бы его не знали! Он замутил мою жизнь после ясности и стал причиной суровости после верности и ввёл сомнение в моё сердце». – «Посмотри мне в лицо, – сказала его жена. – Может быть, это я была с ним, и купец – мой друг, и я переоделась в одежду невольницы и сговорилась с ним, что он покажет меня тебе, чтобы обмануть тебя?» – «Что это за слова? – сказал ювелир. – Я не думаю, что ты можешь делать такие вещи!»

А этот ювелир был несведущ в кознях женщин и в том, что они делают с мужчинами, и не знал таких слов поэта:

Мечтой о красавицах встревожено сердце,

Хоть юность вдали и час седин наступает.

Мне тяжко от Лейлы, хотя близость с ней далека,

И беды и горести стоят между нами.

А если вы спросите о жёнах, то, истинно,

Я в женских делах премудр и опытен буду.

И если седа голова у мужа иль мало средств,

Не будет тогда ему в любви их удела.

И слов другого:

Не слушайся женщин – вот покорность прекрасная!

Несчастлив тот юноша, что жёнам узду вручил:

Мешают они ему в достоинствах высшим стать,

Хотя бы стремился он к науке лет тысячу.

И слов другого:

О женщины, – дьяволы, для нас сотворённые!

К Аллаху прибегну я от дьявола козней.

Кто страстью был к ним испытан, ею кто был сражён,

Сгубил рассудительность и в жизни и в вере».

И жена его сказала ему: «Я буду сидеть дома, а ты пойди к нему сейчас и постучи в ворота и ухитрись быстро войти к нему. И если ты войдёшь и увидишь, что невольница у него, значит, эта невольница похожа на меня (славен тот, на кого нет похожего!), если же ты не увидишь у него невольницы, значит я – та невольница, которую ты с ним видел, и твоя дурная мысль обо мне подтвердится». – «Ты права», – сказал ювелир и оставил её и вышел. А она встала и, спустившись в подземный ход, села у Камар‑азЗамана, и рассказала ему об этом, и сказала: «Отопри скорей ворота и покажи меня ему».

И когда они разговаривали, вдруг постучали в ворота, и Камар‑аз‑Заман спросил: «Кто у ворот?» И ювелир ответил: «Я, твой друг. Ты мне показывал на рынке невольницу, и я порадовался за тебя, но моя радость не была полной. Открой же ворота и покажи её мне». – «В этом нет дурного», – сказал Камар‑аз‑Заман и отпер ворота. И ювелир увидел, что его жена сидит у Камар‑аз‑Замана. И она поднялась и поцеловала ему и Камар‑аз‑Заману руку, и ювелир посмотрел на неё и поговорил немного с юношей, и он увидел, что невольница ничем не отличается от его жены.

«Аллах творит что хочет», – сказал он и вышел, и увеличилось в его сердце беспокойство, и он вернулся к себе домой и увидел, что его жена сидит дома, так как она прибежала раньше его через подземный ход…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят пятая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что женщина пришла раньше своего мужа через подземный ход, когда он вышел из ворот, и села у себя в доме. И когда её муж вошёл к ней, она спросила его: „Что ты видел?“ – „Я видел её у её господина, и она похожа на тебя“, – сказал ювелир. И женщина молвила: „Отправляйся к себе в лавку, и довольно тебе подозревать. Ты больше не будешь подозревать меня?“ – „Не буду, – сказал ювелир. – Не взыщи с меня за то, что от меня было“. – „Да простит тебе Аллах!“ – сказала его жена, и затем ювелир повернул её направо и налево и ушёл к себе в лавку. А его жена прошла по подземному ходу к Камар‑аз‑Заману, неся с собой четыре мешка, и сказала ему: «Собирайся к поспешному отъезду и приготовься грузить деньги безотлагательно, пока я сделаю для тебя какие у меня есть хитрости ».

И Камар‑аз‑Заман вышел, и купил мулов, и погрузил тюки, и приготовил носилки, а потом он купил невольников и евнухов и вывел их всех из города. И когда все было готово, он пришёл к женщине, и сказал: «Я закончил свои дела». – «И я тоже, – сказала она. – Я перенесла остатки его денег и все его сокровища к тебе и не оставила ему ни малого, ни многого, чем бы он мог пользоваться, и все это от любви к тебе, возлюбленный моего сердца. Я выкуплю тебя тысячу раз моим мужем. Но тебе следует пойти к нему и попрощаться с ним и сказать: „Я хочу уехать через три дня и пришёл к тебе проститься. Сосчитай, сколько приходится с меня, чтобы я отдал тебе за дом, и ты освободишь меня от ответственности“. И посмотри, что он скажет, и вернись ко мне, и расскажи – я уже обессилела, хитря с ним и стараясь его рассердить, чтобы он со мной развёлся, но вижу только, что он за меня цепляется. Нам не осталось ничего другого как отправиться в твою страну». – «О, как прекрасно, если оправдаются грёзы!» – сказал Камар‑аз‑Заман.

И затем он пошёл в лавку ювелира и, сев подле него, сказал: «О мастер, я уезжаю через три дня и пришёл только с тобой проститься. Я хочу, чтобы ты сосчитал, сколько приходится тебе с меня за дом, – я отдам тебе плату, и ты освободишь меня от ответственности». – «Что это за слова? – сказал ювелир. – Твоя милость лежит на мне, и, клянусь Аллахом, я ничего не возьму с тебя в уплату за дом, и сошли на нас благословение. Но твой отъезд заставит нас тосковать по тебе, и если бы это не было для меня запретно, я бы, право, тебе воспрепятствовал и не пустил бы тебя к твоей семье и родным».

И затем он простился с ним, и оба заплакали сильным плачем, сильнее которого нет, и ювелир тотчас же запер лавку и сказал про себя: «Мне следует проводить моего друга». И всякий раз как Камар‑аз‑Заман шёл, чтобы сделать какое‑нибудь дело, ювелир шёл за ним. И, входя в дом Камар‑аз‑Замана, он видел там невольницу, которая стояла перед ними и прислуживала им, а возвратившись домой, он видел свою жену сидящей у себя. И ювелир не переставал видеть её в своём доме, когда входил в него, и видеть её в доме Камар‑аз‑Замана, когда входил туда, в течение трех дней.

А потом Халима сказала Камар‑аз‑Заману: «Я перенесла уже все, что у него есть из сокровищ, денег и ковров, и у него осталась только невольница, которая приносила вам питьё, я не могу с ней расстаться, так как она близка мне и дорога и хранит мои тайны, я хочу её побить и рассердиться на неё. И когда мой муж придёт, я ему скажу: „Я больше не согласна иметь эту невольницу и не буду жить с ней в одном доме. Возьми её и продай“. И он возьмёт невольницу, чтобы продать её, и купи её ты, чтобы мы её взяли с собой». И Камар‑аз‑Заман сказал: «Это недурно».

И затем жена ювелира побила невольницу, и когда её муж вошёл к ней, он увидел, что невольница плачет, и спросил её о причине плача, и она сказала: «Моя госпожа побила меня».

И ювелир пошёл к жене и спросил: «Что сделала эта проклятая невольница, что ты её побила?» И его жена сказала: «О человек, я скажу тебе одно слово – я не могу больше видеть эту невольницу! Возьми её и продай или разведись со мной». – «Я её продам и не стану перечить твоему приказанию», – сказал ювелир. И затем он взял невольницу с собой, когда уходил в лавку, и прошёл с ней мимо Камар‑аз‑Замана, а его жена, после его ухода с невольницей, быстро побежала по подземному ходу к Камараз‑Заману, и он посадил её в носилки, прежде чем старик ювелир дошёл до него. И когда он к нему пришёл, Камараз‑Заман увидел у него невольницу и спросил: «Кто это такая?» И ювелир сказал: «Это моя невольница, которая поила нас напитком. Она ослушалась своей госпожи, и та рассердилась на неё и велела мне её продать». – «Раз госпожа её ненавидит, ей нельзя больше у неё жить, – сказал Камар‑аз‑Заман. – Но продай её мне, чтобы я чувствовал в ней твой запах, и я сделаю её служанкой для моей невольницы Халимы». – «Это недурно, – сказал ювелир, – возьми её». – «За сколько?» – спросил Камар‑аз‑Заман. И ювелир ответил: «Я не возьму с тебя ничего, так как ты оказал нам милость».

И Камар‑аз‑Заман принял от него невольницу и сказал женщине: «Поцелуй руку твоему господину». И она показалась ювелиру из носилок, и поцеловала его руку, и затем села в носилки, а ювелир смотрел на неё. И Камар‑аз‑Заман сказал ему: «Поручаю тебя Аллаху, о мастер Убейд, освободи меня от ответственности!» И ювелир молвил: «Да освободит тебя Аллах от ответственности и да доставит тебя благополучно к твоей семье!» И он простился с юношей и отправился в свою лавку, плача, и ему было тяжело расстаться с Камар‑аз‑Заманом, так как это был его друг, а друг имеет права. Но все‑таки он был рад, что рассеются подозрения, которые охватили его из‑за дел его жены, так как Камар‑аз‑Заман уехал, и не оправдалось то, что он подумал о своей жене.

Вот что было с ними. Что же касается Камар‑аз‑Замана, то женщина сказала ему: «Если ты хочешь безопасности, то поезжай с нами не по обычной дороге…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят шестая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Камар‑аз‑Заман выехал, женщина сказала ему: „Если ты хочешь безопасности, поезжай с нами не по обычной дороге“. И Камар‑азЗаман отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“ И затем он поехал по дороге иной, чем та, по которой ходили обычно люди, и до тех пор ехал из страны в страну, пока не достиг границ Египта. И тогда он написал письмо и послал его отцу со скороходом.

А его отец, купец Абд‑ар‑Рахман, сидел на рынке среди купцов, и в сердце его, из‑за разлуки с сыном, было пламя огня, ибо с того времени, как Камар‑аз‑Заман уехал, к нему не приходило от него вестей. И когда это было так, вдруг подошёл скороход и спросил: «О господа, имя кого среди вас купец Абд‑ар‑Рахман?» И его спросили: «А чего ты от него хочешь?» И скороход сказал: «У меня письмо от его сына Камар‑аз‑Замана, и я расстался с ним в аль‑Арише»[675].

И Абд‑ар‑Рахман обрадовался и возвеселился, и купцы обрадовались за него и поздравили его с благополучием. А потом он взял письмо и прочитал его и увидел в нем: «От Камар‑аз‑Замана купцу Абд‑ар‑Рахману. После пожелания мира тебе и всем купцам скажу: если вы спросите про нас, то, Аллаху хвала и благодарение, мы продали, купили и нажили, и затем мы прибыли во здравии, безопасности и благополучии».

И тогда купец открыл ворота радости, и устроил пиры, и умножил угощения и приглашения, и велел принести музыкальные инструменты, и совершил от радости разные чудеса. И когда его сын достиг ас‑Салихии, ему навстречу вышел его отец, и все купцы его встретили. И его отец обнял его, и прижал к своей груди, и так заплакал, что лишился чувств, а очнувшись, он сказал: «Благословен этот день, о дитя моё, раз свёл нас с тобой наблюдающий, властный».

И затем он произнёс слова поэта:

«И близость любимых – в ней полная радость,

Коль ходит меж нами заздравная чаша.

Приют и уют и с ним вместе простор.

Сиянью времён и луне среди лун!»

И затем он пролил, от сильной радости, слезы из глаз и произнёс такие два стиха:

«Месяц времён[676] нам сияет ярко, покровы сняв,

Он сияет так, возвратившись к нам после странствий всех.

Его волосы нам напомнят цветом отъезда ночь,

Но ведь солнца свет над застёжками сияет нам».

И потом купцы подошли к Камар‑аз‑Заману и приветствовали его, и они увидели с ним много тюков, и евнухов, и носилки с широкой оградой, и взяли его, и привели домой. И когда жена ювелира вышла из носилок, отец Камар‑аз‑Замана увидел, что она искушение для тех, кто видит. И для неё открыли высокий дворец, подобный сокровищу, с которого сняты талисманы. И когда мать Камараз‑Замана увидела её, она пленилась ею и подумала, что это царица из жён царей, и обрадовалась ей, и стала её расспрашивать. И Халима сказала: «Я жена твоего сына». И мать Камар‑аз‑Замана сказала: «Раз он на тебе женился, нам следует устроить тебе великолепную свадьбу, чтобы порадоваться на тебя и на сына».

Вот что было с нею. Что же касается купца Абд‑арРахмана, то, после того как люди разошлись и все ушли своей дорогой, он встретился с сыном и сказал: «О дитя моё, что это будет у тебя за невольница и за сколько ты её купил?» – «О батюшка, – ответил Камар‑аз‑Заман, – Это не невольница, это та женщина, что была причиной моего отъезда из дома». – «А как так?» – спросил его отец. И юноша сказал: «Это та, кого описывал нам дервиш в ту ночь, когда он у нас ночевал. Мои мечты привязались к ней с того времени, и я захотел уехать только из‑за неё. И по дороге меня раздели, и кочевники взяли мои деньги, и я вошёл в Басру один, и со мной случилось то‑то и то‑то».

И он стал рассказывать своему отцу все дело с начала до конца. И когда он кончил свой рассказ, Абд‑ар‑Рахман сказал: «О дитя моё, и после всего этого разве ты на ней женился?» – «Нет, – сказал Камар‑аз‑Заман, – но я обещал ей жениться». – «А ты хочешь жениться на ней?» – спросил Абд‑ар‑Рахман. И юноша ответил: «Если ты мне прикажешь, я это сделаю, а если нет, я на ней не женюсь». – «Если ты на ней женишься, – сказал ему отец, – я буду свободен от ответа за тебя в дольней и последней жизни и разгневаюсь на тебя сильным гневом. Как ты на ней женишься, когда она сделала такие дела со своим мужем? Раз она сделала их со своим мужем ради тебя, она сделает и с тобой то же ради другого – она обманщица, а обманщице нет доверия. Если ты меня не послушаешься, я буду на тебя гневен, а если ты услышишь мои слова, я поищу тебе девушку лучше её, чистую, непорочную, и женю тебя на ней, хотя бы мне пришлось истратить все мои деньги. И я устрою тебе свадьбу, подобно которой не бывало, и буду похваляться тобой и ею. И если люди скажут: „Такой‑то женился на дочери такого‑то“ – это лучше, чем когда они скажут: „Он женился на невольнице без рода и племени“.

И отец уговаривал сына не жениться и приводил изречения, рассказы, стихи, притчи и назидания. И Камар‑азЗаман сказал: «О батюшка, если дело обстоит так, то нет у меня привязанностей к женитьбе на ней».

И когда Камар‑аз‑Заман произнёс эти слова, его отец поцеловал его меж глаз и сказал: «Ты действительно мой сын! Клянусь твоей жизнью, о дитя моё, я обязательно женю тебя на девушке, которой нет равной».

И затем купец Абд‑ар‑Рахман посадил жену Убейда, ювелира, и её невольницу в высокий дом, и запер их, и приставил к ним чёрную рабыню, которая приносила им пищу и питьё, и сказал Халиме: «Ты и твоя невольница останетесь заключёнными в этом доме, пока я не присмотрю кого‑нибудь, кто вас купит, и не продам вас ему, а если ты ослушаешься, я убью тебя вместе с твоей невольницей, – ты обманщица, и нет в тебе добра». – «Делай то, что желаешь, – сказала женщина, – я заслуживаю всего, что ты со мной сделаешь». И купец запер их, и поручил их своим женщинам, и сказал: «Пусть не входит к ним и не говорит с ними никто, кроме чёрной рабыни, которая даёт им еду и питьё через окно».

И жена ювелира со своей невольницей сидела и плакала, раскаиваясь в том, что она сделала со своим мужем.

Вот то, что было с ней. Что же касается купца Абд‑арРахмана, то он послал свах, чтобы они высватали девушку, родовитую и почтённую, для его сына, и они все время искали, и всякий раз, как видели девушку, они узнавали о другой, лучше её. И наконец они вошли в дом шейхааль‑ислама[677], и увидели его дочь, которой не было равной в Египте (а она была красива, прелестна, стройна и соразмерна и была лучше жены Убейда, ювелира, в тысячу раз). И рассказали о ней Абд‑ар‑Рахману. И он отправился вместе с вельможами к её отцу, и к девушке посватались, и написали запись, и устроили великолепную свадьбу.

А затем Абд ар‑Рахман затеял пиры и пригласил в первый день факояхов, я они устроили рождество[678] честное, а на второй день он пригласил всех купцов, и стали бить в барабаны и свистеть во флейты, и он украсил улицу и квартал светильниками, и каждый день приходили всевозможные игроки и играли во всякие игры. И Абд‑ар‑Рахман ежедневно устраивал угощения для людей одного разряда, так что пригласил и учёных, и эмиров, и знаменосцев, и судей. И свадьба продолжалась непрерывно сорок дней, и всякий день купец сидел и встречал людей, а его сын сидел с ним рядом и смотрел на людей, которые ели за трапезой, и была эта свадьба, которой нет равной.

А в последний день он пригласил бедняков и нищих, близких и иноземных, и они приходили толпами и ели, и купец сидел, и его сын сидел рядом с ним.

И когда это было так, вдруг шейх Убейд, муж той женщины, вошёл среди бедняков, голый и усталый, и на лице его были следы путешествия. И Камар‑аз‑Заман, увидев Убейда, узнал его и сказал своему отцу: «Посмотри, о батюшка, на этого бедного человека, который вошёл в дверь». И Абд‑ар‑Рахман посмотрел на него и увидел, что он в поношенной одежде и на нем обрывки халата, стоящего два дирхема, и лицо у него жёлтое, и он покрыт пылью, и подобен отбившемуся паломнику, и стонет, как нуждающийся больной, и ходит шатаясь, и качается при ходьбе направо и налево, и оправдались на нем слова поэта:

Унизит бедность юношу, знай, всегда,

Как солнца свет желтеет в вечерний час.

Проходит он в народе украдкою,

А коль один – льёт слезы обильные.

Как нет его, помянут не будет он,

А коль придёт, так доли уж нет ему.

Клянусь Аллахом, муж среди родичей,

Коль бедностью испытан он – всем чужой.

И слова другого:

Идёт бедняк, и все ему противитсязапирает

Мир перед ним ворота всегда свои.

Ты видишь – ненавистен он, хоть не грешит,

Вражду он видит, но причин не видит ей.

Ведь даже псы, богатого завидят лишь,

Хвостом виляют, знаки ему делая,

А бедного, несчастного увидевши,

Начинают лаять и скалят зубы яростно.

А как прекрасны слова поэта:

Коль знает счастье юноша и славу,

Его хранят все беды друг от друга.

Не обещав, идёт к нему любимый,

Как блюдолиз, и робок соглядатай…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят седьмая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что купец Абд‑ар‑Рахман, когда его сын сказал ему: „Посмотри на этого бедного человека“, – спросил: „О, дитя моё, кто это?“ И Камар‑аз‑Заман молвил: „Это мастер Убейд – ювелир, муж женщины, запертой у нас“. – „Это тот, про которого ты мне рассказывал?“ – спросил Абд‑ар‑Рахман. И Камар‑аз‑Заман сказал: „Да, и я отлично узнал его“.

А причиной прихода ювелира было вот что. Простившись с Камар‑аз‑Заманом, он отправился в свою лавку, и пришла к нему небольшая работа, и он взял её и работал остаток дня. А к вечеру он запер лавку и пошёл домой и приложил руку к двери, и она открылась, и ювелир вошёл и не увидел ни своей жены, ни невольницы. И он увидел, что дом в самом плохом состоянии и к нему приложимы слова сказавшего:

И был он пчелиным ульем, будучи населён, Но пчелы ушли, и вот он больше не улей.

И кажется нам теперь, что не было в нем жильцов, Иль, может быть, унесла жильцов его гибель.

И когда ювелир увидел, что дом пуст, он обернулся направо и налево и затем стал кружить по дому, как бесноватый, но не нашёл никого. И он открыл дверь в свою кладовую и не нашёл в ней ничего – ни денег, ни сокровищ. И тогда он очнулся от опьянения, и пришёл в себя после бесчувствия, и понял, что это его жена оборачивала против него хитрости и обманула его. И ювелир заплакал из‑за того, что случилось, но скрыл своё дело, чтобы не злорадствовал над ним никто из его врагов и не огорчился никто из его друзей. И он знал, что если откроет эту тайну, то постигнет его лишь позор и упрёки от людей.

И он сказал себе: «О такой‑то, скрывай постигшее тебя умопомрачение и беду, и следует тебе поступать так, как сказал сказавший:

И если для тайны мужа грудь стала тесною, То грудь тех, кому открыл он тайну, ещё тесней».

И затем он запер свой дом, и отправился в лавку, и оставил смотреть за ней работника из своих работников, и сказал ему: «Юноша‑купец, мой друг, пригласил меня поехать с ним в Египет для развлечения и поклялся, что не уедет, пока не возьмёт меня вместе с моей женой. А ты, о дитя моё, – мой поверенный в этой лавке, и если спросит тебя про меня царь, скажи ему: „Он отправился со своей женой к священному храму Аллаха“.

И затем он продал некоторые свои вещи, и купил верблюдов, мулов и невольников, и купил себе рабыню, и, посадив её в носилки, выехал из Басры через десять дней. И его друзья простились с ним, и он поехал, и люди думали, что он взял свою жену и отправился в паломничество, и все обрадовались, так как Аллах спас их от заточения в мечетях и в домах каждую пятницу. И некоторые люди стали говорить: «Пусть Аллах не вернёт его в Басру в другой раз, чтобы нас не запирали в мечетях и в домах каждую пятницу, так как это обстоятельство доставило людям Басры великое горе». А некоторые говорили: «Думаю, что он не вернётся из путешествия по причине проклятий жителей Басры». А ещё некоторые говорили: «Если он вернётся, то вернётся в униженном положении».

И жители Басры обрадовались его отъезду великой радостью, после того как были в великой горести, и даже их кошки и собаки повеселели. И когда пришёл день пятницы, глашатай закричал в городе, по обычаю, чтобы все пошли в мечети за два часа до пятничной молитвы или спрятались в домах вместе с кошками и собаками. И грудь жителей Басры стеснилась, и они все собрались, и пошли в диван, и, став перед царём, сказали: «О царь времени, ювелир взял свою жену и поехал в паломничество к священному храму Аллаха, так что исчезла та причина, из‑за которой нас запирали. Для чего же запирать нас теперь?» И царь молвил: «Как же этот обманщик уехал и не осведомил меня! Но когда он вернётся из путешествия, будет одно лишь благо! Ступайте в ваши лавки, продавайте и покупайте, – кончилось для вас это положение».

Вот что было с царём и жителями Басры. Что же касается мастера Убейда, ювелира, то он проехал десять переходов, и с ним случилось то же, что случилось с Камараз‑Заманом перед въездом в Басру: на него вашим багдадские кочевники и раздели его я взяли то, что с нем было. И он притворился мёртвым, пока не освободился. А когда кочевники ушла, он встал и пошёл голый, пока не вошёл в какое‑то селение. И Аллах смягчил к нему людей блага и они прикрыли его срамоту куском рваной одежды, и ювелир оросил и кормился этим, переходя из города в город, пока не достиг Каира‑Охраняемого.

И его сжигал голод, и он ходил по рынку и просил. И человек из жителей Каира сказал ему: «О нищий, ступай в дом, где свадьба, ешь и пей – там сегодня стол для бедняков и чужеземцев». – «Я не знаю дороги в дом, где свадьба», – сказал ювелир. И человек молвил: «Иди за мной следом, я тебе его покажу», И ювелир следовал за этим человеком, пока тот не дошёл до дома, и тогда он сказал: «Вот он, дом, где свадьба. Входи и не бойся, у ворот радости нет преграды».

И когда ювелир вошёл, Камар‑аз‑Заман увидел его и узнал и сказал о нем своему отцу. И купец Абд‑ар‑Рахман сказал своему сыну: «О дитя моё, оставь его сейчас, может быть, он голодный. Дай ему есть, пока он не насытится и не успокоится его страх, а потом мы его позовём».

И они подождали, пока ювелир не наелся вдоволь и не вымыл руки я не выпил кофе и напиток с сахаром, смешанный с мускусом и амброй, и тогда он хотел выйти, а отец Камар‑аз‑Замана послал за ним, и посланный сказал ему: «Иди сюда, о чужеземец, поговори с купцом Абд‑ар‑Рахманом». – «Что это за купец?» – спросил ювелир. И посланный сказал: «Устроитель свадьбы». И ювелир вернулся назад, думая, что купец даст ему подарок. Но, подойдя к купцу, он увидел своего друга Камар‑аз‑Замана и исчез из мира от стыда перед ним. И Камар‑аз‑Заман встал перед ним на нота, я заключил его в объятия, и приветствовал его, и оба заплакали сильным плачем, и затем Камар‑азЗаман посадил его рядом с собой, я отец его сказал: «О необходительный, не так встречают друзей! Пошли его сначала в баню и пришли ему одежду, для него подходящую, а после этого сядь с ним в побеседуй». И Камар‑аз‑Заман крикнул нескольких слуг, и приказал им отвести ювелира в баню, и послал ему платье из избранных одежд, стоящее тысячу динаров или больше этого. И ювелиру вымыли тело и одели его в это платье, и он стад подобен начальнику купцов.

А присутствующие спрашивали Камар‑аз‑Замана, когда Убейд ушёл в баню, и говорили: «Кто это и откуда ты его знаешь». И Камар‑аз‑Заман отвечал: «Это мой друг. Он поселил меня в своём доме, и я обязан ему милостями несчётными. Он оказал мне великое уважение, в он из людей счастья и господства, а по ремеслу он ювелир, которому нет равного. Царь Басры любит его большой любовью. Он занимает у него великое место, и его слово исполняется».

И Камар‑аз‑Заман начал усердствовать, восхваляя его, и говорил: «Он сделал мне то‑то и то‑то, и мне стыдно перед ним, и я не знаю, как воздать ему за уважение, которое он мне оказал». И он до тех пор расхваливал ювелира, пока его сан не стал великим для присутствующих и он не сделался почтённым в их глазах. И люди сказали: «Мы все сделаем то, что ему следует, и окажем ему уважение, но мы хотим знать, какова причина его прихода в Каир, и почему он ушёл из своей страны, и что сделал с ним Аллах, так что он оказался в таком положении».

И Камар‑аз‑Заман молвил: «О люди, не удивляйтесь. Сын Адама живёт под предопределением и судьбой, и пока он в этом мире, он не в безопасности от бедствий. Прав был тот, кто сказал такие стихи:

Судьба людей всегда терзает, так не будь

Ты из тех, кому кружит голову должность знатная.

Избегай ошибок, и горестей сторонись всегда,

И знай, что року свойственно губить людей.

Как часто счастью конец от малых бед Ведь всех вещей превратностям причина есть» знайте, что я тоже вошёл в Басру ещё в худшем состоянии, чем он, испытывая более сильные мучения, так как этот человек вошёл в Каир со срамотой, прикрытой тряпкой, а что до меня, то я вошёл в его страну с обнажённой срамотой – рука сзади и рука спереди, и помог мне только Аллах и этот драгоценный человек. А причиной этого было то, что кочевники оголили меня и взяли моих верблюдов, мулов и тюки и убили моих слуг и людей. И я лёг среди убитых, и подумали, что я мёртвый, и ушли, и прошли мимо меня. И после этого я встал и шёл голый, пока не вошёл в Басру. И этот человек встретил меня, и одел, и поселил в своём доме, и подкрепил деньгами, и все, что я привёз с собой, – только от блага Аллаха и его блага. А когда я уехал, он дал мне всего много, и я вернулся в свою страну с залеченным сердцем и оставил его, когда он был в величии и счастье. Может быть, с ним случилась после этого превратность из превратностей времени, которая заставила его расстаться с близкими и родиной, и произошло с ним на дороге то же, что произошло со мной, и нет в этом удивительного. Но мне теперь следует воздать ему за благородные поступки, которые он со мной совершил, и поступить по слову сказавшего:

О ждущий от времени благого,

Ты знаешь ли, что свершает время?

Коль хочешь – свершай дела благие –

Как судит муж, так судим он будет.

И когда они вели эти и подобные разговоры, вдруг подошёл к ним мастер Убейд, похожий на начальника купцов, и все поднялись на ноги, и приветствовали его, и посадили на почётное место. И Камар‑аз‑Заман сказал мастеру: «О друг мой, твой день благословен и счастлив! Не рассказывай мне ничего из того, что случилось со мною прежде тебя! Если кочевники тебя раздели и взяли у тебя деньги, то ведь деньги – выкуп за тело. Не огорчайся же.

Я вступил в твою страну голый, и ты одел меня и оказал мне уважение, и я обязан тебе многими милостями и вознагражу тебя…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят восьмая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый ночь царь, что Камар‑аз‑Заман говорил мастеру Убейду, ювелиру: „Я вошёл в твою страну голый, и ты одел меня. Я обязан тебе многими милостями и вознагражу тебя. Я сделаю с тобой то, что ты сделал со мною, – нет, больше этого, – успокой свою душу и прохлади глаза“.

И Камар‑аз‑Заман принялся его успокаивать и не давал ему говорить, чтобы он не вспомнил свою жену и то, что она с ним сделала, и до тех пор наставлял его назиданиями, притчами, стихами, остроумными словами, рассказами и историями и развлекал его, пока ювелир не заметил, что Камар‑аз‑Заман указывает ему на сохранение тайны. И тогда он скрыл то, что чувствовал, и отвлёкся рассказами и редкими историями, которые слышал, и произнёс слова поэта:

«На лбу судьбы есть строка – коль ты б на неё взглянул,

Заплакал бы кровью ты от смысла её тотчас.

Всегда коль приветствует судьба рукой правою,

То левою заставляет пить чашу гибели».

А потом Камар‑аз‑Заман и его отец, купец Абд‑ар‑Рахман, взяли ювелира и ввели его в гарем и уединились с ним. И купец Абд‑ар‑Рахман сказал: «Мы мешали тебе говорить только потому, что боялись позора для тебя и для нас, но теперь мы одни. Расскажи же мне, что случилось у тебя с твоей женой и с моим сыном».

И ювелир рассказал ему всю историю, с начала до конца. И когда он окончил свой рассказ, Абд‑ар‑Рахман спросил его: «Грех из‑за твоей жены или из‑за моего сына?» – «Клянусь Аллахом, – ответил ювелир, – на твоём сыне нет греха, так как у мужчин есть охота до женщин, и женщинам следует не даваться мужчинам. Позор – на моей жене, которая меня обманула и сделала со мной эти дела…»

И купец поднялся и, уединившись со своим сыном, сказал ему: «О дитя моё, мы испытали его жену и узнали, что она обманщица. Теперь я хочу испытать его самого и узнать, обладает ли он честью и благородством, или он сводник собственной жены». – «А как так?» – спросил Камар‑аз‑Заман. И его отец ответил: «Я хочу побудить его примириться с женой, и если он согласится на примирение и простит её, я ударю его мечом и убью, а после этого я убью её вместе с её невольницей, так как нет блага в том, чтобы жили сводник и прелюбодейка. А если он почувствует к ней неприязнь, то я его женю на твоей сестре и дам ему больше тех денег, которые ты у него взял».

А затем он вернулся к ювелиру и сказал ему: «О мастер, общение с женщинами требует долготерпения, и тот, кто их любит, должен иметь просторную грудь, так как женщины сварливы с мужчинами и обижают их, ибо они превозносятся над ними красотой и прелестью и считают себя великими, а мужчин ничтожными, в особенности если они видят от своих мужей любовь – тогда они отвечают на неё высокомерием, чванством и дурными делами со всех сторон. И если муж сердится всякий раз, как видит от своей жены то, что ему неприятно, не будет у него с ней дружбы, и подходит к женщинам только тот, у кого широкий ум и кто много вынесет. Если же человек ничего не терпит от своей жены и не встречает её обиды прошением, не будет ему в общении с ней успеха. Ведь сказано о женщинах: „Если бы были они на небе, право, склонились бы перед ними шеи мужчин“. Кто может и прощает, награда тому у Аллаха. А эта женщина – твоя жена и подруга, и её общение с тобой длится долго, и надлежит тебе её простить. Это один из признаков успеха в дружбе. Женщинам недостаёт ума и веры. И если твоя жена поступила дурно, то ведь она раскаялась и, если захочет Аллах, она не вернётся к тому, что делала раньше. По‑моему, тебе следует помириться с нею, и я верну тебе больше денег, чем у тебя было. Если ты останешься со мной – добро пожаловать и тебе и ей, и будет вам только то, что вас радует; если же ты пожелаешь отправиться в свою страну, я дам тебе то, что тебя удовлетворит. Вот носилки готовы, посади туда свою жену и её невольницу и отправляйся в твою страну – между мужем и женой случается многое, и надлежит тебе облегчить дело и не идти по пути затруднения».

«О господин, – спросил ювелир, – а где моя жена?» И Абд‑ар‑Рахман сказал: «Вот она в этом доме. Поднимись к ней и поступай с ней хорошо, ради меня, и не огорчай её. Когда мой сын привёз её и захотел на ней жениться, я не допустил его к ней и посадил её в этот дом и запер, и в душе я сказал: „Может быть, её муж придёт, и я передам её ему, так как она прекрасна обликом, и такую, что подобна ей, невозможно мужу покинуть“. И то, что я предполагал, произошло. Хвала же Аллаху великому за твою встречу с женой. Что же касается моего сына, то я просватал ему девушку и женил его на другой, и эти пиры и угощения – из‑за его свадьбы, и сегодня вечером я ввёл его к жене. Вот ключ от дома, в котором твоя жена. Возьми его, открой дверь и войди к твоей жене и невольнице. Веселись с нею, и к вам будет приходить еда и питьё, и не выходи от неё, пока ты ею не насытишься».

«Да воздаст тебе Аллах за меня всяким благом, о господин», – сказал ювелир.

И затем Убейд взял ключ и пошёл, радостный, и купец подумал, что эти речи понравились ему и что он с ними согласился. И купец взял меч и пошёл сзади ювелира, тай что тот его не видел, и остановился, смотря, что будет между ним и его женой.

Вот что было с купцом Абд‑ар‑Рахманом. Что же касается ювелира, то он вошёл к своей жене и увидел, что она плачет сильным плачем из‑за того, что Камар‑аз‑Заман женился на другой, и увидел, что невольница говорит ей; «Сколько я тебе советовала, о госпожа, и говорила: „От этого юноши не достанется тебе добра, оставь общение с ним“. Но ты не слушала моих слов и ограбила все деньги твоего мужа и отдала их ему, а потом ты оставила твоё место и привязалась своей любовью к нему и приехала с ним в эту страну. Но и после этого он выбросил тебя из ума, и женился на другой, и сделал концом твоей привязанности к нему заточение».

И жена ювелира сказала: «Замолчи, о проклятая! Если он даже и женился на другой, я обязательно приду ему когда‑нибудь на ум. Я не забуду о ночных беседах с ним и во всяком положении буду утешаться словами сказавшего:

Господа мои, приходит ли на мысль вам тот,

В чьих мыслях не проходит, кроме вас, никто?

Далеко будет пусть от вас забвение

О том, кто, думая о вас, себя забыл!

Он обязательно вспомнит общение со мной и мою дружбу и спросит обо мне, и я не откажусь от его любви и не отойду от страсти к нему, хотя бы я умерла в тюрьме, – он ведь мой возлюбленный и лекарь. Я жажду, чтобы он вернулся ко мне и предался со мною веселью».

И когда её муж услышал, что она говорит такие слова, он вошёл к ней и сказал: «О обманщица, ты жаждешь его так же, как Иблис жаждал рая. В тебе были все пороки, а я этого и не ведал! Если бы я знал, что в тебе есть хоть один порок из этих пороков, я бы не держал тебя у себя ни одного часа. Но раз я убедился насчёт тебя в этом, мне надлежит тебя убить, хотя бы меня убили за тебя, о обманщица!»

И затем он схватил её обеими руками и произнёс такие два стиха:

«Вы сгубили, красавицы, верность дружбы

Клеветою и прав моих не хранили.

Сколь привязан любовью к вам был я прежде –

После горя привязанность мне противна».

Потом он схватил её за горло и сломал его. И невольница закричала: «Увы, моя госпожа!» И ювелир сказал ей: «О распутница, весь позор от тебя, так как ты знала, что в ней есть это свойство, и не рассказала мне». И затем он схватил невольницу и задушил её.

И все это происходило, а купец держал меч в руке и стоял за дверью, слыша ухом и видя глазами. А потом, когда Убейд, ювелир, задушил жену в доме купца, в нем умножились страхи, и он устрашился исхода этого дела и сказал про себя: «Когда купец узнает, что я их убил в его доме, он обязательно меня убьёт. Но я прошу Аллаха, чтобы он взял мой дух в вере». И он смутился в своём деле и не знал, как поступить.

И когда это было так, вдруг купец Абд‑ар‑Рахман вошёл к нему и сказал: «С тобой не будет беды! Ты заслуживаешь безопасности. Посмотри на этот меч у меня в руке: я задумал убить тебя, если ты помиришься с ней и простишь её, и убить невольницу. Но раз ты совершил эти поступки, то простор тебе и опять простор, и не будет тебе иного воздаянья, кроме того, что я женю тебя на моей дочери, сестре Камар‑аз‑Замана».

И затем он взял его, и вышел с ним, и велел привести обмывальщицу, и распространился слух, что Камар‑аз‑Заман, сын купца Абд‑ар‑Рахмана, привёз с собой двух невольниц из Басры, и они умерли. И люди стали соболезновать ему и говорили: «Да живёт твоя голова и да возместит тебе Аллах!» А потом женщин вымыли и завернули в саван и закопали, и никто не знал истины в этом деле.

Вот что было с Убейдом, ювелиром, и его женой и невольницей. Что же касается купца Абд‑ар‑Рахмана, то он призвал Шейх‑аль‑ислама и всех вельмож и сказал: «Шейх‑аль‑ислам, напиши запись моей дочери Каукабас‑Сабах с мастером Убейдом, ювелиром, а приданое за неё уже пришло ко мне, полностью и до конца».

И шейх‑аль‑ислам написал запись, и купец напоил всех напитками, и свадьбу сделали общей и отнесли дочь шейх‑аль‑ислама, жену Камар‑аз‑Замана, и его сестру Каукаб‑ас‑Сабах, жену мастера Убейда, ювелира, в одних носилках в одну и ту же ночь, а вечером привели Камараз‑Замана и мастера Убейда вместе. И Камар‑аз‑Замана ввели к дочери шейх‑аль‑ислама, а мастера Убейда ввели к дочери купца Абд‑ар‑Рахмана. И когда он вошёл к ней, он увидел, что она лучше его жены и прекраснее её в тысячу раз. И затем он уничтожил её девственность, а наутро пошёл с Камар‑аз‑Заманом в баню.

И он провёл у них некоторое время в радости и веселье, а затем затосковал по своей стране. И, войдя к купцу Абд‑ар‑Рахману, сказал ему: «О дядюшка, я стосковался по своей стране, и у меня есть в ней владения и поместья. Я оставил там одного из моих работников за себя поверенным, и у меня на уме поехать в мою страну, чтобы продать мои владения, а потом я вернусь к тебе. Позволишь ли ты мне отправиться в мою страну?» – «О дитя моё, – сказал ему купец, – я тебе уже позволил, и нет на тебе упрёка за эти слова – ведь любовь к родине принадлежит к вере, и кому нет блага в своей стране, тому нет блага и в чужой стране. Но, может быть, если ты поедешь без твоей жены и войдёшь в твою страну, тебе станет приятно там жить, и ты будешь колебаться между возвращением к жене и пребыванием в твоей стране. Правильное мнение будет, чтобы ты взял свою жену с собой, а потом, если захочешь вернуться к нам, возвращайся вместе с женой, и добро пожаловать тебе и ей. Мы ведь люди, не знающие развода, женщина у нас не выходит замуж дважды, и мы не порываем с человеком попусту». – «О дядюшка, – сказал ювелир, – я боюсь, что твоя дочь не согласится уехать со мной в мою страну». – «О дитя моё, – сказал купец, – у нас нет жён, которые прекословят своим мужьям, и мы не знаем жены, что сердится на мужа». – «Да благословит Аллах вас и ваших жён!» – сказал ювелир. А затем он вошёл к своей жене и сказал ей: «Я хочу поехать в мою страну. Что ты скажешь?» – «Мой отец, – ответила она, – властвовал надо мной, пока я была невинна, а когда я вышла замуж, вся власть перешла в руки моего мужа, и я не буду ему перечить». – «Да благословит Аллах тебя и твоего отца и да помилует Аллах утробу, которая тебя носила, и хребет, который тебя породил», – сказал ювелир.

И после этого он оборвал привязи и начал собираться в путь. Его тесть дал ему всего много, и они простились друг с другом, и затем ювелир взял свою жену, и поехал, и ехал до тех пор, пока не вступил в Басру. И вышли ему навстречу близкие и друзья (а они думали, что он был в аль‑Хиджазе), И некоторые люди радовались его прибытию, а другие были огорчены его возвращением в Басру, и люди говорили друг другу: «Он станет нас стеснять каждую пятницу, по обычаю, и мы будем заперты в мечетях и домах, и он запрет даже наших кошек и собак».

Вот что было с ним. Что же касается царя Басры, то, узнав о прибытии ювелира, он разгневался на него и, послав за ним, призвал его к себе, и начал его бранить, и сказал: «Как это ты уезжаешь и не осведомляешь меня о своём отъезде? Разве я бы не смог дать тебе что‑нибудь в помощь для паломничества к священному храму Аллаха?» И ювелир сказал ему: «Прощение, о господин! Клянусь Аллахом, я не совершил паломничества, но со мной случилось то‑то и то‑то».

И он рассказал ему, что случилось у него с его женой и с купцом Абд‑ар‑Рахманом каирским и как тот женил его на своей дочери, и наконец сказал: «И вот я привёз её в Басру». И тогда царь воскликнул: «Клянусь Аллахом, если бы я не боялся Аллаха великого, я бы, право, убил тебя и женился на этой родовитой женщине после тебя, хотя бы пришлось истратить на неё сокровищницы денег, так как она годится только для царей. Но Аллах сделал её твоим уделом и благословил тебя с нею. Заботься же о ней получше».

И затем царь оказал ювелиру милость, и тот ушёл от него и прожил со своей женой пять лет, а после этого он преставился к милости великого Аллаха. И царь посватался к его жене, но она не согласилась и сказала: «О царь, я не видела в моем племени женщины, которая вышла бы замуж после смерти своего мужа, и я не выйду замуж ни за кого после мужа и не выйду за тебя, хотя бы ты меня убил». И царь послал спросить се: «Хочешь ли ты отправиться в твою страну?» И она ответила: «Если ты сделаешь благо, будешь вознаграждён». И царь собрал ей все деньги ювелира и прибавил от себя сообразно своему сану. И затем он послал с ней везиря из своих везирей, известного благом и праведностью, и послал с ним пятьсот всадников. И этот везирь ехал с ней, пока не доставил её к отцу, и она жила, не выходя замуж, пока не умерла и не умерли они все.

И если эта женщина не согласилась сменить своего мужа после его смерти на султана, – как сравнить её с той, что сменила его при жизни на юношу неизвестного корня и рода, в особенности раз это было в разврате, а не путём установленного брака? Если кто думает, что все женщины одинаковы, то для болезни его бесноватости нет лекарства. Да будет же слава тому, кому принадлежит видимое и невидимое царство, он – живой, который не умирает.

Рассказ об Абд‑Аллахе ибн Фадиле (ночи 978–989)

Рассказывают также, о счастливый царь, что халиф Харун ар‑Рашид проверял в какой‑то день харадж с земель и увидел, что харадж из всех земель и стран уже прибыл в казну, кроме хараджа Басры, – он не прибыл в этом году.

И Халиф созвал диван по этой причине и сказал: «Ко мне везиря Джафара!» И когда тот предстал меж его рук, сказал ему: «Харадж из всех стран прибыл в казну, кроме хараджа Басры, оттуда не прибыло ничего». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – может быть, у наместника Басры случилось дело, которое отвлекло его от отсылки хараджа». И ар‑Рашид молвил: «Срок прибытия хараджа был двадцать дней назад. В чем же оправдание наместника за все это время – он не прислал хараджа и не прислал ничего, чтобы подтвердить своё оправдание». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – если хочешь, мы пошлём к нему посланца». – «Пошли к нему Абу‑Исхака Мосульского, собутыльника», – сказал халиф. И Джафар ответил: «Слушаю и повинуюсь Аллаху и тебе, о повелитель правоверных!»

И затем везирь Джафар пошёл к себе домой и, призвав Абу‑Исхака Мосульского, собутыльника, написал ему благородный указ и сказал: «Отправляйся к Абд‑Аллаху ибн Фадилю, наместнику города Басры, и посмотри, что отвлекло его от посылки хараджа, и затем прими от него харадж Басры, полностью и до конца, и привези его ко мне скорее. Халиф проверил харадж всех стран и увидел, что отовсюду он прибыл, кроме Басры. А если ты увидишь, что харадж не готов, и Абд‑Аллах будет оправдываться, то привези его с собой, чтобы он высказал халифу оправдание своим языком».

И Абу‑Исхак ответил вниманием и повиновением и, взяв пять тысяч всадников из своего войска, ехал, пока не достиг города Басры. И Абд‑Аллах ибн Фадиль узнал о его прибытии, и вышел к нему со своим войском, и встретил его, и вступил с ним в Басру, и поднялся в свой дворец, а остальные воины расположились в шатрах, подле Басры, и Ибн Фадиль назначил им все, что им было нужно. Абу‑Исхак же вошёл в диван и, сев на престол, посадил Абд‑Аллаха ибн Фадиля с собой рядом, а вельможи сели вокруг него, сообразно своим степеням. И затем, после приветствия, ибн Фадиль спросил: «О господин, что за причина твоего прибытия к нам?» – «Причина та, – отвечал Абу‑Исхак, – что я пришёл потребовать харадж. Халиф спрашивал о нем, и время его прибытия прошло». – «О господин, – воскликнул Абу‑Аллах, – чтобы тебе не утомляться и не переносить затруднений путешествия! Харадж готов, полностью и совершенно, и я собирался отослать его завтра, но раз ты прибыл, я вручу его тебе после угощения в три дня и на четвёртый день доставлю харадж к тебе. Но теперь обязательно нужно предложить тебе подарок – часть твоей милости и милости повелителя правоверных». И Абу‑Исхак сказал: «Это недурно».

А затем Абд‑Аллах распустил диван и ввёл Абу‑Исхака в комнату в своём доме, которой нет равной, и расстелил перед ним и его приближёнными скатерть с едой, и они стали есть и пить, и наслаждаться, и веселиться.

А затем стол был убран и руки вымыты, и пришло кофе и напитки, и все просидели за беседой до первой трети ночи. И Абу‑Исхаку постлали постель на ложе из слоновой кости, украшенном рдеюшим золотом, и он лёг на нем, а наместник Басры лёг на другом ложе, рядом с ним.

И одолела бессонница Абу‑Исхака, посланца повелителя правоверных, и он стал размышлять о размерах стихов и о нанизанной речи, так как он был одним из приближённых собутыльников халифа, и была у него большая осведомлённость в стихах и тонких рассказах. И он бодрствовал, сочиняя стихи, до полуночи. И когда это было так, вдруг Абд‑Аллах ибн Фадиль встал, затянул пояс и, открыв шкаф, взял оттуда бич, а затем он взял горящую свечу и вышел из дверей комнаты, думая, что Абу‑Исхак спит…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот семьдесят девятая ночь

Когда же настала девятьсот семьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аддах ибн Фадиль вышел из дверей комнаты, думая, что Абу‑Исхак, собутыльник, спит. И когда он вышел, Абу‑Исхак удивился и сказал про себя; „Куда идёт Абд‑Аллах ибн Фадиль с этим бичом? Может быть, он хочет кого‑нибудь пытать. Я обязательно за ним последую и посмотрю, что он будет делать сегодня ночью“.

И затем Абу‑Исхак поднялся и пошёл за Абд‑Аллахом, понемногу, понемногу, так, чтобы тот его не видел. И он увидел, что Абд‑Аллах отпер чулан и вынул из него столик, на котором было четыре блюда с кушаньем, и хлеб не приходил к нему от великого удивления, и он говорил про себя: «Смотри‑ка! В чем причина этого дела?»

И он не переставал дивиться до утра, а затем все встали и совершили утреннюю молитву, и им поставили завтрак, и люди поели, и выпили кофе, и отправились в диван, и Абу‑Исхак был занят этим приключением целый день, но он все скрыл и не спросил о нем Абд‑Аллаха.

А на следующую ночь Ибн Фадиль сделал с собаками то же самое и побил их, и помирился с ними, и накормил их, и напоил. И Абу‑Исхак последовал за ним и увидел, что он сделал с ними то же, что и в первую ночь, и в третью ночь было то же самое, а после этого он принёс харадж Абу‑Исхаку, собутыльнику, на четвёртый день, и тот взял его и уехал, не сказав ничего.

И он ехал до тех пор, пока не достиг Багдада, и вручил халифу харадж, и потом халиф спросил его о причине задержки хараджа, и Абу‑Исхак сказал: «О повелитель правоверных, я увидел, что правитель Басры уже приготовил харадж и хочет отослать его. И если бы я задержался на один день, он бы наверное встретил меня в дороге. Но только я увидел у Абд‑Аллах ибн Фадиля диво, подобного которому не видел в жизни, о повелитель правоверных». – «А что это такое, о Абу‑Исхак?» – спросил халиф. И Абу‑Исхак сказал: «Я видел то‑то и то‑то». И рассказал о том, что делал Абд‑Аллах с собаками. И потом молвил: «Я видел три ночи подряд, как он делал такие дела – бил собак, а после этого мирился с ними и успокаивал их, и кормил, и поил, и я смотрел на него так, что он меня не видел». – «Спрашивал ли ты его о причине?» – сказал халиф. И Абу‑Исхак ответил: «Нет, клянусь жизнью твоей головы, о повелитель правоверных!» – «О Абу‑Исхак, – сказал халиф, – я приказываю тебе вернуться в Басру и привезти ко мне Абд‑Аллаха ибн Фадиля вместе с теми двумя собаками». – «О повелитель правоверных, – воскликнул Абу‑Исхак, – избавь меня от этого! Абд‑Аллах ибн Фадиль оказал мне крайнее уважение, и я проведал об этих обстоятельствах случайно, без намерения, и рассказал тебе. Как же я вернусь к нему и приведу его? Если я к нему вернусь, я не найду на себе лица от стыда перед ним, и подобает послать кого‑нибудь другого с указом, написанным твоей рукой, чтобы он привёз к тебе Ибн Фадиля и собак». – «Если я пошлю к нему другого, он, может быть, станет отрицать это дело и скажет: „Нет у меня собак, – молвил халиф. – Если же я пошлю тебя и ты ему скажешь: „Я тебя видел своими глазами“, – он не сможет этого отрицать. Ты непременно должен к нему поехать и привезти его и собак, а иначе – неизбежно твоё убиение…“

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти

Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар‑Рашид сказал Абу Исхаку: „Ты непременно должен к нему поехать и привезти его и собак, а иначе – неизбежно твоё убиение“. – „Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, достаточно с нас Аллаха, и благой он промыслитель! – ответил АбуИсхак. – Прав был тот, кто сказал: „Бедствие человека – от его языка“. И я сам навлёк на себя это, когда рассказал тебе. Но напиши мне благородный указ, и я пойду к Ибн Фадилю и приведу его к тебе“.

И халиф написал ему благородный указ, и Абу Исхак направился с ним в Басру. И когда он вошёл к правителю Басры, тот сказал: «Да избавит нас Аллах от зла твоего возвращения, о Абу Исхак!» – «Почему это, я вижу, ты быстро вернулся? Может быть, харадж недостаточен, и халиф не принял его?» – «О эмир Абд‑Аллах, – сказал АбуИсхак, – я возвратился не из‑за недостатка хараджа – он доставлен полностью, и халиф принял его. Но я надеюсь, что ты не будешь с меня взыскивать, – я сделал ошибку по отношению к тебе, и то, что из‑за меня произошло, предопределено Аллахом великим» – «А что произошло, о Абу‑Исхак? Расскажи мне – я тебя люблю и не стану с тебя взыскивать», – молвил ибн Фадиль.

И Абу Исхак сказал: «Знай, что когда я был у тебя, я шёл за тобой следом три ночи подряд, когда ты каждую ночь вставал в полночь и мучил собак и возвращался, и я дивился этому, но мне было стыдно тебя спросить. И я рас сказал халифу о твоём деле, случайно, без намерения. И он обязал меня вернуться к тебе, и вот указ, написанный его рукой. Если бы я знал, что дело так обернётся, я бы не рассказал ему, но это принесла судьба».

И он стал извиняться перед Абд‑Аллахом, и Абд‑Аллах сказал ему: «Если ты рассказал халифу, я подтвержу ему твой рассказ, чтобы он не думал, что ты лжёшь, так как я тебя люблю. Но если бы рассказал кто‑нибудь другой, я бы стал отрицать это и обвинил бы его во лжи. Я поеду с тобой и захвачу собак, хотя бы была в этом гибель моей души и конец моего срока». – «Да покроет тебя Аллах, как ты покрыл моё лицо перед халифом!» – сказал Абу Исхак.

И затем Ибн Фадиль взял подарок, подходящий для халифа, и взял собак, на золотых цепях, и взвалил каждую собаку на верблюда, и они ехали, пока не доехали до Багдада. И Абд‑Аллах вошёл к халифу и поцеловал землю меж его рук, и халиф позволил ему сесть, я Ибн Фадиль сел и велел привести к себе собак.

«Что это за собаки, о эмир Абд‑Аллах?» – спросил халиф. И собаки начали целовать землю меж его рук, и шевелить хвостами, и плакать, как будто ему жалуясь. И халиф удивился этому и сказал: «Расскажи мне историю этих двух собак и по какой причине ты их бьёшь и оказываешь им уважение после побоев». – «О преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – это не собаки, а люди – двое юношей, красивые и прелестные, стройные и соразмерные, и они – мои братья, дети моей матери и моего отца». – «А как же они были людьми и стали собаками?» – спросил халиф.

И Абд‑Аллах сказал: «Если ты мне позволишь, о повелитель правоверных, я расскажу тебе истину об этом деле». – «Расскажи мне, – сказал халиф, – и берегись лжи, ибо ложь – качество людей лицемерных. Будь правдив, ибо правдивость – корабль спасения и черта праведников».

«Знай, о преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – что во время моего рассказа они будут свидетелями. И если я солгу, они обличат меня во лжи, а если я скажу правду, они подтвердят мою правдивость». – «Это собаки, и они не могут говорить или отвечать, – сказал халиф, – Как же они засвидетельствуют против тебя или за тебя?» – «О братья, – молвил Ибн Фадиль, – если я скажу слова лживые, поднимите головы и раскройте широко глаза, а если я скажу правду, опустите головы и зажмурьте глаза. Знай, о преемник Аллаха, – сказал он потом, – что нас три брата и у нас одна мать и один отец. И имя нашего отца было Фадиль, и его назвали этим именем только потому, что жена его отца родила двух сыновей‑близнецов, и один из них умер в тот же час и минуту, а другой остался, и отец назвал его Фадилем[679]. И его отец воспитал его, и дал ему хорошее воспитание, и когда он вырос, женил его на нашей матери, и умер, и наша мать родила сначала этого моего брата, и отец назвал его Мансуром. А потом она понесла второй раз и родила вот этого моего брата, и отец назвал его Насиром, и моя мать понесла третий раз и родила меня, и отец назвал меня Абд‑Аллахом. Он воспитывал нас, пока мы не выросли и не достигли зрелости мужчин, а потом умер и оставил нам дом и лавку, полную разноцветной материи из материй всех сортов – индийских, румских, хоросанских и других, и ещё он оставил нам шестьдесят тысяч динаров.

И когда наш отец умер, мы отмыли его и вырыли ему могилу и похоронили его на милость владыки. Мы устраивали по нем моления и чтения Корана и раздавали милостыню до завершения сорока дней. А потом, после этого, я собрал купцов и знатных людей и устроил для них великолепный пир, и когда они поели, я сказал им: «О купцы, здешняя жизнь преходяща, а последняя жизнь вечна, и да будет хвала тому, кто вечен после исчезновения его тварей. Знаете ли вы, для чего я вас собрал в сегодняшний благословенный день к себе?» – «Да будет хвала Аллаху, знающему сокровенное!» – ответили они. И я сказал им: «Мой отец умер и оставил много денег, и я боюсь, что после него остался долг кому‑нибудь, или залог, или что‑нибудь другое. Я хочу освободить моего отца от ответственности за долги людям, и пусть тот, кому что‑нибудь с него следует, скажет: „Мне с него следует то‑то и то‑то“. И я передам ему это, чтобы освободить моего отца от ответственности». – «О Абд‑Аллах, – сказали купцы, – земная жизнь не обойдётся без дольней жизни, и мы не люди лжи. Каждый из нас знает, что дозволено, а что запретно. Мы боимся Аллаха великого и не хотим поедать имущество сироты. Мы знаем, что деньги твоего отца (да помилует его Аллах!) всегда оставались за людьми, а он не оставлял на своей ответственности ничего, принадлежащего другому, и всегда говорил в своих молитвах: „Бог мой, на тебя моё упование и надежда, не дай же мне умереть, когда на мне будет долг“. Одним из его свойств было то, что, когда он был комунибудь должен, то отдавал это без требования, а если кто‑нибудь был должен ему, он не требовал с него и говорил: „Не спеши!“ Если же это был бедняк, он прощал ему долг и освобождал его от ответственности, а если это не был бедняк я он умирал, твой отец говорил: „Да простит ему Аллах то, что он мне должен! Мы свидетельствуем, что он не должен никому ничего“. – „Да благословит вас Аллах!“ – сказал я. И затем я обернулся к этим моим братьям и сказал им: „О братья, наш отец никому ничего не должен, и он оставил нам эти деньги, и материи, и дом, и лавку. Нас трое братьев, и каждому из нас полагается треть всего этого. Согласимся ли мы не делиться и останется ли наше имущество общим между нами и мы будем есть вместе и пить вместе, или же мы разделим материи и деньги, и каждый из нас возьмёт свою долю“. – „Мы разделимся, и каждый из нас возьмёт свою долю“, – сказали мои братья.

И Абд‑Аллах обернулся ж собакам к спросил: «Было ли это, мои братья?» И собаки опустили головы и зажмурили глаза, как будто говоря: «Да».

И Ибн Фадиль молвил: «И тогда я привёл делильщика от кади, о повелитель правоверных, и он разделил между нами деньги и материи и все, что оставил дам отец. Дом и лавку назначили мне на мою долю, взамен части того, что мне полагалось из денег, и мы согласились на это, и дом с лавкой вошли в мою часть, а братья взяли свою часть деньгами и материей. И я открыл лавку, и положил в неё материи, и купил на часть денег, которая досталась мне сверх дома и лавки, ещё материи, так что наполнил лавку, и сед продавать и покупать. А что до моих братьев, то они купили материи и, наняв корабль, уехали по морю в чужие страны. И я сказал: „Помоги им Аллах, а мой надел придёт ко мне, и отдыху нет пены“.

И я провёл таким образом целый год, и Аллах помог мне, и я стал получать большие доходы, так что у меня оказалось столько, сколько оставил нам всем отец. И в один из дней случилось, что я сидел в лавке, одетый в две шубы, одну соболью, а другую беличью, – так как дело было в зимнюю пору, во время сильного холода? И когда я так сидел, вдруг подошли ко мне мои братья, и у каждого из них была на теле рваная рубашка и ничего больше, губы у них были белые от холода, и они дрожали. И когда я увидел их, мне стало тяжело из‑за этого, и я опечалился из‑за них…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят первая ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аллах ибн Фадиль говорил халифу: „И когда я увидел, что они дрожат, мне стало тяжело из‑за того, и я опечалился, и разум улетел у меня из головы. И я поднялся, и обнял братьев, и стал плакать об их положении, и на одного из них я надел соболью шубу, а на другого – беличью шубу. И я отвёл их в баню и послал туда каждому из них одежду купцатысячника. И когда они помылись, каждый из них надел свою одежду, а потом я взял их к себе домой. И я увидел, что они крайне голодны, и расстелил перед ними скатерть с кушаньями, и они поели, и я ел вместе с ними, проявляя к ним ласку и успокаивая их“.

И Абд‑Аллах обернулся к собакам и спросил: «Было ли это, о мои братья?» И они опустили головы и зажмурили глаза.

«И затем я спросил их, о преемник Аллаха, – продолжал Ибн Фадиль, – и сказал: „Как это с вами случилось и где ваши деньги?“ И они ответили: „Мы ехали по морю и вошли в город, называемый город Куфа. Мы продавали кусок материи, которому у нас цена полдинара, за десять динаров, а тот, что стоит динар, – за двадцать динаров, и нажили большую прибыль. Мы купили из персидских материй каждую штуку шелка за десять динаров, а она стоит в Басре сорок динаров, и потом мы вошли в город, называемый город аль‑Карх, и продавали, и покупали, и нажили большую прибыль, и стало у нас много денет“.

И я спросил их: «Если вы видели эту радость и благо, почему же вы, я вижу, вернулись голые?» И мои братья вздохнули и сказали: «О брат наш, поразил нас только дурной глаз, и в путешествии нет безопасности. Собрав эти деньги и блага, мы нагрузили наше имущество на корабль и поехали по морю с намерением направиться в город Басру. Мы проехали три дня, а на четвёртый день мы увидели, что море стадо подниматься и опускаться, заревело, вспенилось, заходило и заволновалось и забилось волнами, и волны испускали искры, как огненное пламя. Ветер над нами менялся, и наш корабль ударился о выступ горы и разбился, и мы стали тонуть в море вместе со всем тем, что у нас было. Мы бились на поверхности воды один день и одну ночь. Но Аллах послал нам корабль, и те, кто ехал на нем, взяли нас, и мы ехали из города в город, и просили, и кормились тем, что добывали просьбой. Мы испытывали великую горесть и снимали с себя свои вещи и продавали их, кормясь этим, пока не приблизились к Басре. И мы достигли Басры не прежде, чем испили тысячу горестей, а если бы спаслись вместе с тем, что у нас было, мы бы привезли богатства, похожие на богатства царей. Но это определено нам Аллахом». И я сказал им: «О братья, не обременяйте себя заботой. Деньги – выкуп за тело, и спасение – добыча. Раз Аллах записал вас в число спасшихся, то это – предел желаний, а бедность и богатство не что иное, как тень призрака, и от Аллаха дар того, кто сказал:

Когда голова мужей спасётся от гибели,

Их деньги, поистине, обрезок ногтей для них.

О братья, – сказал я им потом, – мы будем считать, что наш отец умер сегодня и оставил нам все деньги, какие есть у меня. Моей душе приятно, чтобы мы их разделили между собой поровну».

И затем я призвал делильщика от кади и принёс все моё имущество, и делильщик разделил его между нами, и каждый из нас взял треть денег. И я сказал своим братьям: «О братья, Аллах благословляет человека в его наделе, когда человек находится в своём городе. Пусть каждый из вас откроет себе лавку и сидит там, занимаясь торговлей: тот, кому что‑нибудь предназначено в неведомом, неизбежно это получит».

И затем я помог каждому из них открыть лавку и наполнить её товарами, и сказал: «Продавайте и покупайте и берегите ваши деньги, не тратя из них ничего, а все, что вам нужно из еды и питья, будет от меня». И я оказал им уважение, и они стали покупать и продавать днём, а вечер проводили у меня в доме, и я не давал им ничего тратить из их денег, и всякий раз, когда я сидел с ними и разговаривал, братья хвалили пребывание на чужбине и рассказывали о прелестях чужих стран, описывая, какая им досталась нажива, и подстрекали меня опасаться поехать с ними в чужие страны».

И Абд‑Аллах спросил собак: «Было ли это, о мои братья?» И они опустили головы и зажмурили глаза, подтверждая его слова.

«О преемник Аллаха, – сказал потом Ибн Фадиль, – мои братья не переставали соблазнять меня и говорить о большой прибыли и наживе в чужой стране, призывая меня поехать с ними, пока я не сказал им: „Я обязательно с вами поеду, чтобы вас уважить“.

И потом мы с ними вошли в компанию, и, собрав дорогую материю всевозможных сортов, наняли корабль, и наполнили его всякими товарами и запасами, и снесли на этот корабль все, что нам было нужно, и выехали из города Басры в полноводное море, в котором бились волны, и тот, кто въезжает в него, – пропал, а кто покидает его, – рождается вновь. Мы ехали до тех пор, пока не приехали в один город, и мы продали там и купили, и у нас оказалась большая прибыль. А потом мы уехали из этого города в другой и ездили из города в город и из селения в селение, продавая, покупая и наживая, пока у нас не оказались значительные деньги и большая прибыль. И мы подъехали к одной горе, и капитан бросил якорь и сказал: «О путники, выходите на берег, и вы спасётесь от зла этого дня. Поищите на берегу, – может быть, вы найдёте воду». И все, кто был на корабле, вышли, и я тоже вышел, и мы принялись искать воду, и каждый из нас отправился в какую‑нибудь сторону, а я поднялся на вершину горы.

И когда я шёл, я вдруг увидел белую змею, которая мчалась, убегая, и за ней мчался чёрный дракон, безобразный обликом и ужасный на вид. И дракон настиг змею, и прижал её, и схватил за голову, и обвился хвостом вокруг её хвоста, и она закричала, и я понял, что дракон обижает змею, и меня охватила жалость. Я взял камень из камней, весом в пять ритлей или больше, и бросил его в дракона. И камень попал ему в голову и разбил её. И не успел я опомниться, как змея сделалась молодой девушкой, красивой, прелестной, блестящей, совершённой, стройной и соразмерной, подобной светящейся луне. Она подошла ко мне, поцеловала мне руки и сказала: «Да покроет тебя Аллах двумя покровами – покровом от позора в здешней жизни и покровом от огня в жизни будущей в день великого предстояния, в день, когда не поможет имущество и сыновья никому, кроме тех, кто придёт к Аллаху с сердцем здравым. О человек, – сказала она потом, – ты спас мою честь, и я обязана тебе за это благодеяние. Мне надлежит воздать тебе за это».

И она указала рукой на землю, и земля расступилась, и девушка опустилась в землю, и потом земля закрылась над ней, и я понял, что эта девушка – из джиннов. А что касается дракона, то в нем загорелся огонь и сжёг его, и он превратился в пепел. И я удивился этому, и вернулся к своим товарищам, и рассказал им об этом. Мы проспали ночь, а под утро капитан вырвал якорь, распустил паруса и свернул концы, и мы поехали и ехали, пока земля не скрылась от нас, и не переставали плыть в течение двадцати дней, не видя ни земли, ни птицы, и вода у нас кончалась.

И капитан сказал: «О люди, пресная вода у нас кончилась». И мы сказали ему: «Выйдем на сушу, может быть, мы найдём воду». И тогда капитан воскликнул: «Клянусь Аллахом, я сбился с пути и не знаю дороги, которая ведёт в сторону земли». И нас охватило сильное горе, и мы стали плакать и молиться Аллаху великому, чтобы он вывел нас на верную дорогу. А потом мы провели ночь в самом худшем состоянии, и от Аллаха дар того, кто сказал:

И сколько ночей я в печали провёл –

Младенец и тот от неё поседеет.

Но утро настанет, и тотчас придёт

Поддержка Аллаха и близкая помощь.

И когда наступило утро, и засияло светом, и заблистало, – мы увидели высокую гору и, увидев эту гору, обрадовались и развеселились. И мы подъехали к этой горе, и капитан сказал: «О люди, выходите на берег, чтобы поискать воды».

И мы все вышли искать воду, но не увидели на берегу воды, и нас охватило огорчение из‑за отсутствия воды. И потом я поднялся на вершину этой горы, и увидел за ней широкую круглую долину, протяжением в час пути или больше, и позвал моих товарищей, и они направились ко мне. И когда они подошли, я сказал: «Посмотрите на землю, которая за этой горой. Я вижу там город, высоко построенный, с колоннами, уходящими ввысь, и стенами, и башнями, и холмами, и лугами. Там, без сомнения, не может не быть воды и всяких благ. Пойдёмте же со мной и отправимся в этот город. Мы принесём оттуда воды и купим то, что нам нужно из пищи, мяса и плодов, и вернёмся».

И мои товарищи сказали мне: «Мы боимся, что жители этого города окажутся нечестивыми многобожниками и врагами веры и схватят нас. И мы станем пленниками у них в руках, или же они нас убьют, и мы сами будем пособниками своего убиения, так как ввергли себя в погибель и зло затруднения. Обольщённый самим собою недостоин хвалы, так как он подвергает себя злой опасности, и сказал о нем поэт:

Покуда земля‑земля и небо есть небо – знай:

Прельщённый собой хвалим не будет, хоть спасся он.

Не будем же обольщаться сами собой».

И я сказал им:

«О люди, у меня нет над вами власти, но я возьму моих братьев и отправлюсь в этот город». Но мои братья сказали мне: «Мы боимся этого дела и не пойдём с тобой». – «Что касается меня», – сказал я, – то я решил отправиться в этот город. Я полагаюсь на Аллаха и согласен на то, что он мне предопределил. Подождите же меня, пока я схожу туда и вернусь к вам…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят вторая ночь

Когда же настала девятьсот вовосемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ибн Фадиль сказал: „Подождите меня, пока я схожу туда и вернусь к вам“.

«И я оставил их я шёл, пока не дошёл до ворот этого города, и я увидел, что это город удивительно построенный и диковинно расположенный, и стены в нем высокие, а башни укреплённые, и дворцы возвышаются, и ворота его сделаны из китайского железа, украшены и расписаны и ошеломляют разум. И я вошёл в ворота и увидел каменную скамью, и там был человек, который сидел на ней, и на руке у него была цепочка из жёлтой меди, а на цепочке четырнадцать ключей. И я понял, что этот человек – привратник города, а в городе четырнадцать ворот. И я приблизился к этому человеку и сказал: „Мир с вами“. Но он не ответил на моё приветствие, и я пожелал ему мира второй раз и третий, но он не дал мне ответа. И я положил ему руку на плечо и сказал: „Эй, ты, почему ты не отвечаешь на приветствие? Ты спишь, или глухой, или не мусульманин, что отказываешься ответить на приветствие?“ И человек не ответил мне и не шевельнулся, и я всмотрелся в него и увидел, что он каменный. „Поистине, это удивительное дело! – воскликнул я. – Вот камень, которому придан облик сына Адама, и ему не хватает только речи“. И я оставил его, и вошёл в город, и увидел человека, который стоял на дороге, и подошёл к нему, и всмотрелся в него, и увидел, что это тоже камень. И я стал ходить по площадям этого города и всякий раз, как видел человека, подходил к нему и вглядывался в него, и оказывалось, что это камень. И я прошёл мимо одной старой женщины, на голове которой была связка одежды, приготовленной для стирки, и, приблизившись к ней, вгляделся в неё и увидел, что она из камня, и связка одежды у неё на голове тоже каменная.

А потом я пошёл на рынок и увидал масленика, и весы его были поставлены, и перед ним были всякие товары – сыр и другое, и все это было каменное.

И я увидел, что все торговцы сидят в своих лавках, а люди – одни стоят, другие сидят, и увидел мужчин, и женщин, и детей, и все они были каменные. И я вошёл на рынок купцов и увидел, что всякий купец сидит в своей лавке, и лавки полны всевозможных товаров, и все они – из камня, но только материи подобны ткани паука.

И я стал рассматривать эти материи, и всякий раз, как я брал в руки одежду из материи, она превращалась у меня в руках в развеянную пыль. Я увидел сундуки и, открыв один из них, нашёл в нем золото в мешках и взял мешки в руки, и они растаяли у меня в руках, а золото не изменилось и осталось как было. Я взял его сколько мог и стал говорить себе: «Если бы мои братья были со мною, они бы, наверное, взяли этого золота вдоволь, и мы бы воспользовались этими сокровищами, у которых нет обладателей». А потом я вошёл в другую лавку и увидел, что там ещё больше золота, но не мог уже взять больше, чем взял. Я пошёл с этого рынка на другой рынок и оттуда ещё на другой и так далее и видел всяких тварей разных по виду, и все они были каменные – даже собаки и кошки были из камня.

И я пошёл на рынок ювелиров и увидел там мужчин, сидевших в своих лавках, и их товары лежали перед ними – часть их была у них в руках, а часть в корзинках. И когда я увидел это, о повелитель правоверных, я бросил бывшее со мной золото и взял ювелирных изделий, сколько мог снести.

Я вышел с рынка ювелиров на рынок торговцев драгоценностями и увидел, что купцы сидят в своих лавках, и перед каждым из них корзина, наполненная всякими драгоценностями – яхонтами, алмазами, изумрудами, бадахшаискими рубинами и прочими камнями всевозможных родов, а владельцы лавок были каменные. И тогда я бросил бывшие со мной ювелирные изделия и взял столько камней, сколько мог нести, и я жалел, что со мной не было братьев, которые могли бы взять этих камней сколько хотят.

И я ушёл с рынка драгоценных камней и прошёл мимо больших ворот, расписанных и украшенных различными украшениями. А за воротами были скамьи, и на скамьях сидели евнухи, воины, телохранители, солдаты и судьи, и они были одеты в самые роскошные одежды, но все они были каменные. И когда я прикоснулся к одному из них, одежды осыпались с его тела, точно ткань паука. И я вошёл в эти ворота и увидел дворец, которому нет подобного в постройке и прекрасном расположении. И в этом дворце я увидел приёмную залу, наполненную вельможами, везирями, знатными людьми и эмирами, и все они сидели на скамеечках и были каменные. И я увидел престол из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, и на нем сидел человек в роскошнейших одеждах, на голове которого был венец Хосроев, украшенный дорогими камнями, которые испускали лучи, точно лучи дневного света. И, подойдя к нему, я увидел, что он из камня. Потом я направился из этой залы к дверям гарема. И, войдя туда, увидел диван женщин, и в этом диване я увидел престол из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, и на нем сидела женщина‑царица, на голове которой был венец, окаймлённый дорогими каменьями, и её окружали женщины, подобные лунам, которые сидели на скамеечках и были одеты в роскошнейшие одежды, выкрашенные в разные цвета, и тут же стояли евнухи, сложив руки на груди, как будто они стоят, чтобы прислуживать. И этот диван ошеломлял смотрящих, так много было в нем украшений, диковинного убранства и великолепных ковров. В нем висели самые яркие лампы из прозрачного хрусталя, и в каждом из хрустальных котелков был бесподобный яхонт, цену которого не покрыть деньгами. И я бросил, о повелитель правоверных, то, что было со мной, и стад собирать эти камни, и поднял их сколько мог.

И я не звал, что мне взять, а что оставить, так как увидел, что это место подобно сокровищу из сокровищ какого‑нибудь города. И затем я увидел маленькую дверь, за которой была лестница, и, войдя в эту дверь, поднялся на сорок ступенек и услышал, что кто‑то читает Коран нежным голосом. И я пошёл на этот голос и дошёл до дверей комнаты. И тогда я увидел шёлковую занавеску, украшенную золотыми шнурками, на которых были нанизаны жемчуга, кораллы, яхонты и куски изумруда, и драгоценные камни сияли на них, как сияют звезды.

Голос слышался из‑за этой занавески, и, подойдя к занавеске, я поднял её, и передо мной предстала разукрашенная дверь дворца, смущающая мысли. Я вошёл в эту дверь и увидел дворец, подобный сокровищу на лице земли, и в глубине его – девушку, подобную сияющему солнцу посреди безоблачного неба.

И она была одета в самые роскошные одежды и украшена самыми лучшими, какие бывают, драгоценностями. При этом сама была дивно красива и прелестна – стройная, соразмерная, изящная и совершённая, с тонким станом, тяжкими бёдрами и слюной, исцеляющей больного, и томными веками, и как будто её имел в виду в своих словах сказавший:

Привет её стану, под одеждой сокрытому,

И розам, в садах ланит её расцветающим!

Как будто Плеяды на челе её светятся,

А прочие звезды – на груди в ожерелий.

Когда б в одеяние оделась она из роз,

Плоды её тела листья роз окровавили б

Когда б в море плюнула, – а море солёное, –

Поистине, слаще мёда вкус моря б сделался.

А если б сошлась она со старцем на костыле,

Поистине, мог бы он льва ярого разорвать.

И Абд‑Аллах ибн Фадиль продолжал: «О повелитель правоверных, когда я увидел эту девушку, меня охватила любовь к ней, и я подошёл к ней ближе и увидел, что она сидит на высокой скамеечке и читает книгу Аллаха, великого, славного, по памяти, из глубины сердца, а голос её – точно скрип ворот рая, когда их открывает Ридван, и слова, выходя из её уст, рассыпаются, как драгоценные камни, а лицо её дивно прекрасно, красиво и блестяще, как сказал о подобной ей поэт:

О волнующий языком своим и свойствами,

Все сильней во мне и любовь к тебе и привязанность.

Твои два свойства любящих расплавят всех –

Дауда звуки и лицо Иосифа.

И когда я услышал звуки её голоса при чтении великого Корана (а моё сердце читало в её чарующих глазах привет по слову владыки милосердого), я запутался в словах и не мог хорошо её приветствовать. Мой разум и слух были ошеломлены, и я стал таким, как сказал поэт:

Любовь потрясла меня, и речи лишился я,

И в стан я вошёл, чтоб кровь спасти от пролития.

И речи хулителей я слушал лишь для того,

Чтобы страсть свою высказать любимой в словах моих.

И затем я набрался стойкости против ужасов любви и сказал ей: «Мир тебе, о госпожа, охраняемая и драгоценность скрываемая. Да утвердит Аллах навеки устои твоего счастья и да воздвигнет опоры твоей славы». И женщина ответила: «И тебе от меня мир, привет и уважение, о Абд‑Аллах ибн Фадиль! Приют, уют и простор тебе, о мой любимый и прохлада моего глаза!» – «О госпожа, – спросил я, – откуда ты узнала моё имя? Кто ты сама такая, и что такое с жителями этого города, что они сделались камнями? Я хочу, чтобы ты рассказала мне истину об этом деле, – я дивлюсь на этот город и на его жителей и на то, что в нем не найти человека, кроме тебя. Ради Аллаха, расскажи мне об этом».

И девушка сказала: «Садись, о Абд‑Аллах, и, если захочет Аллах великий, я расскажу тебе и сообщу истину об этом деле и истину о деле этого города и его жителей подробно. Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» И я сел рядом с девушкой, и она сказала: «Знай, о Абд‑Аллах (помилуй тебя Аллах!)» что я дочь царя этого города, и мой родитель – это тот, кого ты видел сидящим в диване на высоком престоле, а те, кто вокруг него, – вельможи его правления и знатные люди его царства. Мой отец обладал великой мощью и повелевал тысячей тысяч и сотней тысяч и двадцатью тысячами воинов, а число эмиров его правления – двадцать четыре тысячи, и все это – судьи и обладатели должностей. Под властью моего отца была тысяча городов, кроме селений, поместий, крепостей, укреплений и деревень, и число эмиров арабов, подвластных ему, – тысяча эмиров, а каждый эмир повелевает двадцатью тысячами витязей. У него сокровища, богатства, металлы и драгоценные камни, каких не видел глаз и не слышало ухо…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят третья ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь царя каменного города сказала: „О Абд‑Аллах, у моего отца были сокровища и богатства, каких не видел глаз я не слышало ухо. И он покорял царей и губил богатырей и храбрецов на войне и на поле битвы, и его боялись великаны, и смирились перед ним Хосрои. И при всем этом он был нечестивец, предававший Аллаху товарищей и поклонявшийся идолам вместо своего владыки, и все его воины были нечестивцы и поклонялись идолам вместо всезнающего владыки. И случилось, что в один из дней он сидел на престоле своего царства, окружённый вельможами правления. И не успел он опомниться, как вошёл к нему какой‑то человек, и диван осветился светом его липа. И мой отец посмотрел на него и увидел, что он одет в зеленую одежду и высок ростом, и руки его спускаются ниже колен, и вид у него почтённый и достойный, и свет сияет от его лица. И этот человек сказал моему отру: „О жестокий, о притеснитель! До каких пор будешь ты обольщён почитанием идолов и станешь пренебрегать почитанием всезнающего владыки? Скажи: „Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед – раб и посол Аллаха“. Прими ислам вместе с твоим народом. Оставь поклонение идолам – они не помогут и не заступятся. Не почитают по праву никого, кроме Аллаха, подъявшего небеса без опоры и распростёршего землю по милости к рабам“. – «Кто ты, о человек, отвергающий поклонение идолам, что говоришь такие слова? – спросил мой отец. – Разве ты не боишься, что идолы на тебя разгневаются?“

И человек ответил ему: «Идолы – это камни, и не повредит мне их гнев, и не поможет мне их милость. Принеси твоего идола, которому ты поклоняешься, и прикажи каждому из твоих людей принести своего идола. И когда все ваши идолы будут здесь, помолись им, чтобы они на меня разгневались, а я помолюсь моему господу, чтобы он разгневался на них, и вы распознаете гнев творца и гнев твари. Ведь ваших идолов сделали вы сами, и в них вселились дьяволы, и это они говорят с вами из глубины утробы идолов. Ваши идолы сделаны, а мой господь – тот, кто делает, и ничто для него не трудно. Если нам станет ясна истина, – последуйте ей, а если станет вам ясно ложное, – оставьте её». – «Дай нам доказательство о твоём владыке, чтобы мы его увидели», – сказали этому человеку. И он молвил: «Дайте мне доказательство о ваших владыках».

И тогда царь приказал каждому, кто поклонялся владыке из идолов, принести его, и все воины принесли своих идолов в диван, и вот то, что было с ними.

Что же касается меня, то я сидела за занавеской, возвышавшейся над приёмной залой моего отца, и у меня был идол из зеленого изумруда, тело которого было величиной с тело человека, и мой отец потребовал его, и я послала его к нему в диван, и его поставили подле идола моего отца. А идол моего отца был из яхонта, а идол везиря – из камня алмаза. Что же касается начальников войск и подданных, то у некоторых были из бадахшанского рубина, у некоторых из карнеола, а у некоторых из коралла. Некоторые же идолы были из камарийского алоэ, некоторые из эбена, некоторые из серебра, а некоторые из золота, и у каждого из вельмож был такой идол, какой позволяла сделать его душа. Что же касается простого народа из солдат и подданных, то некоторые их идолы были из кремня, некоторые из дерева, некоторые из глины, а некоторые из грязи, и все идолы были разноцветные – жёлтые, красные, зеленые и белые.

И этот человек сказал моему отцу: «Помолись твоему идолу и вот этим идолам, чтобы они на меня разгневались». И идолов рассадили диваном; идола моего отца посадили на золотой престол и моего идола посадили подле него на почётном месте, а других идолов поставили каждого на место его владельца, который ему поклонялся.

И мой отец поднялся, и пал ниц перед своим идолом, и сказал ему: «О мой бог, ты – великодушный владыка, и нет среди идолов большего, чем ты. Ты знаешь, что этот человек пришёл ко мне, чтобы поразить твоё господство, и он издевается над тобой, и говорит, что у него есть бог сильнее тебя, и приказывает нам оставить поклонение тебе и поклоняться его богу. Разгневайся на него, о мой бог».

И он стал просить идола, а идол не отвечал ему и не обращал к нему речи, и мой отец сказал: «О мой бог, не таков твой обычай, так как ты говорил со мной, когда я к тебе обращался. Почему же это, я вижу, ты молчишь и не разговариваешь? Ты рассеян или спишь? Проснись, помоги мне и заговори со мной». И затем он потряс его рукой, но идол не заговорил и не сдвинулся со своего места. И тот человек сказал моему отцу: «Что это, я вижу, твой идол не говорит?» И мой отец ответил: «Я думаю, что он рассеян или спит». – «О враг Аллаха, – сказал тот человек, – как ты поклоняешься богу, который не говорит и нет у него ни над кем власти, и не поклоняешься моему богу, который близок и внимает, присутствует и не исчезает, и не рассеян он, и не спит, и не постигает его воображение? Он видит, но невидим, и он властен над всякой вещью, а твой бог бессилен и не может отразить от себя зла. В него вселился дьявол, битый камнями, который уводил тебя с пути и обманывал, а теперь его дьявол исчез. Поклонись же Аллаху и засвидетельствуй, что нет бога, кроме него, и никому, кроме него, не поклоняются. Никто, кроме него, не достоин поклонения, и нет блага, кроме его блага. Что же касается этого твоего бога, то он не может отразить зло от себя. Как же он может отразить его от тебя? Посмотри своими глазами, какова его слабость».

И этот человек подошёл и стал бить идола по шее, так что тот упал на землю, и царь рассердился и сказал присутствующим: «Этот вероотступник дал затрещину моему богу! Убейте его!» И они хотели подняться, чтобы его ударить, но никто из них не мог подняться с места, и этот человек предложил им ислам, но они не предались Аллаху. И тогда он сказал: «Я покажу вам гнев моего владыки». – «Покажи», – сказали они. И человек простёр руки и сказал: «Бог мой и господин, в тебе моё упование и надежда, ответь моей молитве против этих нечестивых людей, которые поедают твоё благо и поклоняются другому. О истинный, о всевластный, о творец ночи и дня, прошу тебя, чтобы ты превратил этих людей в камни. Ты могуч, не обессилит тебя ничто, я властен ты во всякой вещи».

И Аллах превратил жителей этого города в камни, а что касается меня, то, увидев доказательство этого человека, я обратила своё лицо к Аллаху и спаслась от того, что их поразило.

И этот человек подошёл ко мне и сказал: «Пришло к тебе от Аллаха счастье, и была в этом воля Аллаха».

И он стал меня учить, и я дала ему обет и клятву, и было мне в это время семь лет, а сейчас мне стало уже тридцать лет. И я сказала этому человеку: «О господин мой, все, что есть в этом городе, и все его жители стали камнями, по твоей праведной молитве. А я спаслась, приняв ислам при твоей помощи, и ты мой шейх. Скажи же мне, как твоё имя, и поддержи меня своей поддержкой и добудь мне пропитание». И человек ответил: «Моё имя Абу‑ль‑Аббас‑аль‑Хыдр». И затем он посадил своей рукой дерево граната, и оно выросло, принесло листья и цветы и тотчас же дало один плод граната. «Ешь то, чем наделил тебя Аллах великий, и поклоняйся ему достойным поклонением», – сказал этот человек.

И затем он научил меня правилам ислама, правилам молитвы и способу богопочитания и научил меня читать Коран, и вот двадцать три года, как я поклоняюсь Аллаху в этом месте, и каждый день это дерево сбрасывает для меня гранат, и я съедаю его и питаюсь им от одного дня до другого. А аль‑Хыдр – мир с ним! – приходит ко мне каждую пятницу. Это он осведомил меня о твоём имени и оповестил меня о том, что ты скоро придёшь ко мне в это место, и сказал мне: «Когда он к тебе придёт, окажи ему уважение и повинуйся его приказу беспрекословно. Будь ему женой, и он будет тебе мужем, и пойди с ним туда, куда он захочет». И, увидев тебя, я тебя узнала, и вот рассказ об этом городе и его жителях, и конец».

И потом девушка показала мне дерево с гранатами, и на нем был плод граната, и девушка съела половину его и дала мне съесть половину, и я не едал ничего слаще, приятнее и вкуснее, чем этот гранат.

А потом я спросил её: «Согласна ли ты на то, что приказал тебе твой шейх аль‑Хыдр (мир с ним!), и хочешь ли ты быть мне женой, чтобы я был тебе нужен, и уйдёшь ли со мной в мою страну, и я буду жить с тобой в городе Басре?» И она ответила: «Да, если захочет Аллах великий, я буду послушна твоему слову и покорна твоему приказу, не прекословя тебе». И я взял с неё верную клятву, и она отвела меня в кладовую своего отца, и мы забрали оттуда столько, сколько могли снести, и вышли из этого города.

И мы шли до тех пор, пока не пришли к моим братьям, и я увидел, что они меня ищут. И братья сказали мне: «Где ты был? Ты заставил нас ждать, и наши сердца были тобой заняты».

А что касается капитана корабля, то он сказал мне: «О купец Абд‑Аллах, ветер для нас хорош уже некоторое время, и ты задержал наш отъезд».

«В этом нет вреда, – ответил я, – и, может быть, задержка была полезна, так как в моем отсутствии не было ничего, кроме пользы, и я получил исполнение надежд. От Аллаха дар того, кто сказал:

Не знаю я, когда направлюсь в землю,

Желая блага, – что меня постигнет, –

Добро ль, к которому стремлюсь упорно,

Иль зло, которое ко мне стремится».

И затем я сказал им: «Посмотрите, что мне досталось во время этой отлучки». И показал им, какие у меня были сокровища.

Я рассказал, что видел в каменном городе, и сказал: «Если бы вы меня послушались и пошли бы со мной, вам бы досталось всего этого много…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Абд‑Аллах ибн Фадиль сказал путникам и своим братьям: „Если бы вы пошли со мной, вам бы досталось этого много“, – они сказали: „Клянёмся Аллахом, если бы мы пошли, мы бы не осмелились войти к царю города“. – „С вами не будет беды, – сказал я своим братьям: – Того, что со мной, хватит на нас всех, и это наша общая доля“.

И затем я разделил то, что у меня было, на части, до числу всех путников, и дал моим братьям и капитану и взял себе столько же, сколько получил каждый из них. Я дал немного слугам и матросам, и они обрадовались и пожелали мне блага, и все удовлетворились тем, что я им дал, кроме моих братьев, – их состояние изменилось, и их глаза заблестели. Я заметил, что жадность овладела ими, и сказал им: «О братья, мне кажется, что то, что я вам дал, вас не удовлетворяет. Но я ваш брат, и вы мои братья, и между нами нет различия. Мои деньги и ваши деньги – одно, и когда я умру, никто не наследует мне, кроме вас».

И я начал их успокаивать, а потом привёл ту девушку на корабль и, отведя её в трюм, послал ей кое‑чего поесть, а сам сел беседовать с моими братьями. И они спросили меня; «О брат мой, что ты хочешь делать с этой девушкой, столь дивно прекрасной?» И я ответил: «Я хочу записать с ней свою запись, когда приеду в Басру, и сделать великолепную свадьбу и ввести её к себе». И один из братьев сказал мне: «О брат мой, знай, что эта девушка дивно прекрасна и красива, и любовь к ней запала мне в сердце. Я хочу, чтобы ты мне её отдал, и я бы на ней женился». И второй брат сказал: «Я тоже! Дай мне её, чтоб я на ней женился». И я ответил: «О мои братья, она взяла с меня клятву и обещание, что я на ней женюсь, и если я отдам её одному из вас, я буду нарушителем клятвы между мной и ею, и, может быть, это сокрушит её сердце, так как она пришла ко мне лишь с условием, что я на ней женюсь. Как же я выдам её замуж за кого‑нибудь другого? Что же касается того, что вы её любите, то я люблю её больше, чем вы, хотя она для меня – случайная находка, и того, чтобы я отдал её комунибудь из вас, никогда не будет. Но когда мы приедем благополучно в город Басру, я присмотрю для вас двух девушек из лучших девушек Басры и просватаю их за вас. Я дам вам приданое из своих денег и сделаю общую свадьбу, и мы все трое войдём к нашим жёнам в одну ночь. Отвернитесь от этой девушки: она – моя доля».

И братья промолчали, и я подумал, что они согласились с тем, что я им сказал.

И затем мы поехали, направляясь в землю Басры, и я послал девушке еду и питьё, и она не выходила из трюма корабля, а я спал между моими братьями на палубе.

И мы ехали таким образом в течение сорока дней, пока не показался перед нами город Басры. И тогда мы обрадовались, что приближаемся к нему, и я доверял моим братьям и полагался на них (а не знает сокровенного никто, кроме великого Аллаха). И я спал в эту ночь и был погружён в сон, и не успел я опомниться, как почувствовал, что меня несут на руках эти мои братья, и один держит меня за ноги, а другой за руки, и они сговорились утопить меня в море из‑за этой девушки. И когда я почувствовал, что они несут меня на руках, я сказал им: «О мои братья, почему вы делаете со мной такие дела?»

И они ответили: «О маловоспитанный! Как это ты продаёшь наше расположение за девушку! Мы бросим тебя из‑за этого в море». И они бросили меня в море».

И Абд‑Аллах обернулся к собакам и спросил их: «Правда ли то, что я сказал, о братья, или нет?» И собаки опустили головы и зарыли, как бы подтверждая его слова, и халиф очень удивился этому.

И затем Ибн Фадиль сказал: «О повелитель правоверных, когда они бросили меня в море, я достиг дна, а потом вода выбросила меня на поверхность моря. И не успел я опомниться, как большая птица, величиной с человека, опустилась ко мне и, подхватив меня полетела со мной по воздуху. И я открыл глаза и увидел себя во дворце с возвышающимися колоннами, высоко построенном и расписанном роскошными надписями, и были в нем лампы из драгоценных камней всевозможных видов и цветов, и там находились невольницы, которые стояли, сложив руки на груди. И вдруг я увидел женщину, сидевшую между ними на престоле из червонного золота, украшенном драгоценными камнями и жемчугом. И на ней были одежды, на которые человек не может смотреть глазами, так сильно сияют на них драгоценности, и стан этой женщины охватывал пояс, цены которого не покрыть деньгами, а на голове у неё был венец из четырех кругов, который смущает разум и мысль и похищает сердца и взоры.

И птица, которая подхватила меня, встряхнулась и сделалась женщиной, подобной сияющему солнцу, и я внимательно всматривался в неё и вдруг вижу – это та, что была на горе в виде змеи, и с ней сражался дракон, обвиваясь хвостом вокруг её хвоста, а я, когда увидел, что дракон победил её и одолел, ударил его камнем.

И женщина, что сидела на престоле, спросила её: «Зачем ты принесла сюда этого человека?» И девушка сказала: «О матушка, это тот, кто был причиной спасения моей чести между дочерьми джинов». И затем она спросила меня: «Знаешь ли ты, кто я?» И я сказал: «Нет». И девушка молвила: «Я та, что была на такой‑то горе, и чёрный дракон сражался со мной, желая растерзать мою честь, а ты его убил». – «Я видел с драконом белую змею», – сказал я. И девушка молвила: «Это я была белой змеёй, но я – дочь Красного Царя, царя джинов, и моё имя Сайда. А та, что сидит, это моя мать, и имя её Мубарака, жена Красного Царя. Дракон, который со мной сражался и хотел растерзать мою честь, – везирь Чёрного Царя по имени Дарфиль, и он безобразен видом. Случилось, что когда он увидел меня, он меня полюбил и посватался за меня у моего отца, и мой отец послал ему сказать: „А каков твой сан, о обломок везирей, чтобы тебе жениться на дочерях царей?“

И везирь разгневался на это и дал клятву, что он непременно опозорит мою честь по злобе на моего отца, и стал ходить по моим следам и следовать за мной, куда бы я ни шла, желая опозорить мою честь. У него произошли с моим отцом великие войны и страшные распри, и мой отец не мог его одолеть, так как Дарфиль был коварный притеснитель. И всякий раз, как он прижимал моего отца и хотел его захватить, мой отец убегал от него. И наконец мой отец обессилел, а я каждый день принимала другой вид и цвет. И всякий раз, как я во чтонибудь превращалась, везирь превращался во что‑нибудь противоположное. И когда я убегала в какую‑нибудь землю, он чуял мой запах и настигал меня в этой земле, так что я перенесла из‑за него великие тяготы. И я превратилась в змею и ушла в те горы, и тогда везирь превратился в дракона и последовал за мной, и я попала ему в руки. Он боролся со мной, и я боролась с ним, пока он меня не утомил и не сел на меня, и он был намерен сделать со мной то, что хотел, но ты пришёл и ударил его камнем и убил. И тогда я превратилась в девушку, и показала себя тебе, и сказала: «Я обязана тебе благодеянием, которое пропадёт только у детей разврата». И когда я увидела, что твои братья сделали с тобой эту хитрость и бросили тебя в море, я поспешила к тебе и спасла тебя от гибели, и тебе подобает уважение от моей матери и от моего отца».

И она сказала: «О матушка, оказывай ему уважение за то, что он спас мою честь». И её мать молвила: «Простор тебе, о человек! Ты оказал нам благодеяние, за которое заслуживаешь уважение». И она приказала принести мне одежду из сокровищницы, стоящую множество денег, дала мне много дорогих каменьев и металлов, а потом сказала: «Возьмите его и отведите к царю». И меня взяли и отвели к царю в диван, и я увидел, что он сидит на престоле, и перед ним стоят мариды и духи, и, увидев его, я отвёл глаза, так много было на нем драгоценностей. А царь, увидев меня, поднялся на ноги, и все воины поднялись, из уважения к нему, а потом он приветствовал меня и сказал: «Добро пожаловать!» – оказав мне крайнее уважение, и дал мне часть тех богатств, которые были у него. И затем он сказал кому‑то из своих приближённых: «Отведите его к моей дочери – пусть она доставит его в то место, откуда она его принесла». И меня взяли и отвели к Сайде, его дочери, и она подняла меня и полетела, захватив те блага, которые были со мной, и вот что произошло со мной и с Сайдой.

Что же касается капитана корабля, то он проснулся от всплеска, раздавшегося, когда меня бросили в море, и спросил: «Что это упало в море?» И мои братья заплакали, и начали бить себя по груди, и сказали: «О, погибель нашего брата! Он хотел исполнить нужду на краю корабля и упал в море». И потом они наложили руку на мои деньги, и возникло между ними разногласие относительно девушки, и каждый из них говорил: «Никто не возьмёт её, кроме меня!» И они стали препираться друг с другом и не вспомнили о своём брате и его потоплении, и прошла их печаль о нем, и когда это было так, вдруг Сайда опустилась со мной на середину корабля…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят пятая ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аллах ибн Фадиль говорил: „И когда они были в таком положении, вдруг Сайда опустилась со мной на середину корабля. И, увидев меня, мои братья обняли меня, и обрадовались мне, и стали говорить: „О брат наш, каково было тебе при том, что с тобой случилось? Наше сердце занято тобой“. И Сайда сказала: «Если бы ваше сердце болело о нем или вы бы его любили, вы бы не бросили его в море, когда он спал. Но выбирайте себе смерть, которою умрёте“.

И она схватила моих братьев и хотела их убить, и они закричали, говоря: «Мы под твоим великодушием, о брат наш!» И я принялся упрашивать Сайду и говорить ей: «Я падаю перед твоим великодушием! Не убивай моих братьев!» А она говорила: «Неизбежно их убить – они обманщики!» И я до тех пор уговаривал её и пытался её смягчить, пока она не сказала: «В угождение тебе я их не убью, но я заколдую их».

Потом она вынула чашку и налила в неё воды, из воды моря, и проговорила слова непонятные, а затем сказала: «Выйдите из образа человеческого в образ собачий». И она обрызгала моих братьев этой водой, и они превратились в псов, какими ты их видишь, о преемник Аллаха».

И Абд‑Аллах ибн Фадиль обернулся к ним и спросил: «Правда ли то, что я сказал, о мои братья?» И они опустили головы, как будто говоря: «Твоя правда».

И Ибн Фадиль продолжал: «О повелитель правоверных, когда Сайда заколдовала их и превратила в псов, она сказала тем, кто был на корабле: „Знайте, что этот АбдАллах ибн Фадиль стал мне братом, и я буду приходить к нему каждый день раз или два раза, и со всяким из вас, кто будет ему перечить, или ослушается его приказания, или станет ему вредить рукой или языком, я сделаю то, что я сделала с этими двумя обманщиками: я превращу его в пса, чтобы он окончил жизнь в образе пса, не находя себе освобождения“.

И все сказали ей: «О госпожа, мы все – его рабы и слуги и не будем ему перечить». И тогда она сказала мне: «Когда приедешь в Басру, проверь все твоё имущество, и если чего‑нибудь недостанет, уведоми меня – я достану тебе от какого угодно человека и из какого угодно места, а того, кто его взял, я превращу в пса. А потом, когда ты сложишь свои богатства в кладовые, надень каждому из этих обманщиков на шею ошейник и привяжи их к ножкам ложа и заточи их в тюрьму одних. И каждую ночь, в полночь, приходи к ним и задавай им обоим порку, пока они не исчезнут из мира, а если пройдёт ночь и ты их не побьёшь, я приду к тебе и задач тебе порку, а потом побью их». И я ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И Сайда сказала мне: «Связывай их верёвками, пока не приедешь в Басру». И я надел каждому из них верёвку на шею и привязал их к мачте, а Сайда ушла своей дорогой.

На следующий день мы прибыли в Басру, и купцы вышли мне навстречу и поздоровались со мной, и никто не спросил про моих братьев – все только смотрели на собак и говорили мне: «О такой‑то, что ты будешь делать с этими собаками, которых ты привёз с собой?» А я отвечал: «Я вырастил их за это путешествие и привёз их с собой». И люди смеялись над ними и не знали, что это мои братья.

И я поместил их в чулане и отвлёкся в этот вечер, раскладывая тюки, в которых были материи и драгоценные металлы, и у меня были купцы, пришедшие меня приветствовать. И, занявшись ими, я не побил братьев, не посадить их на цепь и не сделал с ними дурного. И я заснул, и не успел я опомниться, как пришла ко мне Сайда, дочь Красного Царя, и сказала: «Разве я не говорила тебе: надень им на шею цепи и задай каждому из них порку?»

И потом она схватила меня и, вынув бич, задала мне такую порку, что я исчез из мира. А после этого она направилась в то место, где были мои братья, и задала каждому из них порку бичом, так что они стали близки к смерти. «Каждую ночь задавай им обоим порку, подобную этой, и если пройдёт ночь и ты их не побьёшь, я побью тебя», – сказала она. И я молвил: «О госпожа, завтра я надену цепи им на шею, а в следующую ночь я их побью и не отменю побоев ни на одну ночь».

И Сайда подтвердила мне приказание их бить, и когда наступило утро, мне показалось нелегко надеть цепи им на шею, и я пошёл к ювелиру и велел ему сделать для них золотые ошейники, и когда он сделал ошейники, я принёс их и надел братьям на шею и привязал их, как Сайда мне велела и на следующий вечер я побил моих братьев, пересилив себя.

А эти события происходили во время халифата аль‑Махди, пятого из потомков аль‑Аббаса[680]. Я подружился с ним, послав ему подарки, и он назначил меня на должность правителя и сделал наместником в Басре, и я пробыл в таком положении некоторое время.

А потом я сказал себе: «Может быть, её гнев остыл». И оставил братьев один вечер небитыми. И Сайда пришла и задала мне порку, жара которой я не забуду всю остальную жизнь. И с того времени я не переставал их бить во все время халифата аль‑Махди, а когда аль‑Махди скончался и ты получил власть после него и послал мне подтверждение, что я остаюсь наместником Басры, оказалось, что прошло уже двенадцать лет, как я каждую ночь бью моих братьев, пересиливая себя. После того как я побью их, я их успокаиваю, и прошу у них прощения, и кормлю их, и пою, когда они в заточении. Никто из тварей великого Аллаха не знал о них, пока ты не послал ко мне Абу‑Исхака, собутыльника, из‑за хараджа. И он проведал о моей тайне, и вернулся, и рассказал тебе, и ты послал его ко мне вторично, требуя меня и требуя их. И я ответил вниманием и повиновением и привёз их к тебе. А когда ты спросил меня об истине в этом деле, я сообщил тебе всю историю, и вот мой рассказ».

И халиф Харун ар‑Рашид удивился обстоятельствам этих собак и спросил Абд‑Аллаха: «Простил ли ты, при таких обстоятельствах, братьев за то, что тебе от них было, и извинил ты их или нет?» И Абд‑Аллах ответил: «О господин мой, да простит их Аллах и да освободит их от ответственности в этой жизни и в будущей, а я нуждаюсь в том, чтобы они меня простили, так как прошло уже двенадцать лет, как я задаю им каждую ночь порку». – «О Абд‑Аллах, – сказал халиф, – если захочет Аллах великий, я постараюсь их освободить и опять сделать людьми, как прежде. Я помирю вас, и вы проживёте остаток жизни любящими братьями, и как ты их простил, так они простят тебя. Возьми их и ступай в твоё жилище и сегодня ночью не бей их, а завтра будет лишь благо». – «О господин! – воскликнул Абд‑Аллах. – Клянусь жизнью твоей головы, если я оставлю их одну ночь без побоев, ко мне придёт Сайда и побьёт меня, а у меня не такое тело, чтобы выносить побои!»

И халиф ответил ему: «Не бойся! Я дам тебе указ моей рукой. И когда Сайда придёт к тебе, дай ей эту бумажку, и если она её прочитает и простит тебя, заслуга будет за ней, а если она ослушается моего приказания, твоё дело дойдёт до Аллаха. Пусть она задаст тебе порку, и считай, что ты забыл их побить сегодня ночью и что она побила тебя по этой причине. И когда это случится и она меня ослушается, то, если я повелитель правоверных, я учиню с ней расчёт».

И потом халиф написал ей что‑то на куске бумаги, величиной в два пальца, и, написав, запечатал и сказал: «О Абд‑Аллах, когда Сайда придёт к тебе, скажи ей: „Халиф, царь людей, приказал мне их не бить и написал тебе эту бумажку, и он передаёт тебе привет“. И дай ей этот указ и не бойся дурного». И затем халиф взял с него клятву и обещание, что он не будет бить своих братьев, и АбдАллах взял их и пошёл в своё жилище, говоря в душе: «Посмотреть бы, что сделает халиф с дочерью султана джиннов, если она его не послушается и побьёт меня сегодня ночью! Но я вытерплю побои и порку и дам моим братьям отдохнуть сегодня ночью, хотя бы мне достались из‑за них мучения». И потом он подумал про себя, и его разум сказал ему: «Если бы халиф не опирался на большую опору, он бы тебе не запретил их бить».

И Абд‑Аллах вошёл в своё жилище и снял ошейники с шеи своих братьев, со словами: «Полагаюсь на Аллаха». И начал их успокаивать, говоря: «С вами не будет беды – шестой халиф из сынов аль‑Аббаса[681] взял на себя ваше освобождение, а я вас простил, и если хочет Аллах великий, время пришло, и вы освободитесь в эту благословенную ночь. Порадуйтесь же счастью и веселью»

И его братья, услышав это, завыли, как воют псы…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят шестая ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аллах ибн Фадиль сказал своим Зятьям: „Порадуйтесь же счастью и веселью“. И, услышав это, они завыли, как воют псы, и стали тереться щеками об его ноги, как будто благодаря его и унижаясь перед ним. И Абд‑Аллах опечалился и стал гладить их рукой по спине. И пришло время ужина, и когда расстелили скатерть, Абд‑Аллах сказал братьям: „Садитесь!“ И они сели и начали есть с ним со скатерти. И приближённые Абд‑Аллаха оторопели, дивясь, что он ест с собаками, и говорили: „Что он – бесноватый или помешался в уме? Как это наместник Басры ест с собаками, когда он выше везиря? Разве он не знает, что собака – нечистая?“ И они смотрели на собак, которые чинно ели с АбдАллахом, не зная, что это его братья, и до тех пор глядели на Абд‑Аллаха и на собак, пока те не кончили есть.

А потом Абд‑Аллах вымыл руки, и собаки протянули передние лапы и стали их мыть, и все, кто стоял, начали смеяться и удивляться и говорили друг другу: «Мы в жизни не видели собак, которые бы ели и мыли бы лапы, поев пищи». И потом собаки сели подле Абд‑Аллаха ибн Фадиля на кресла, и никто не мог спросить его об этом, и так продолжалось до полуночи, а потом он отпустил слуг, и все заснули, и каждый пёс заснул на своём ложе, и слуги говорили друг другу: «Он спит, и собаки спят с ним». А другие говорили: «Если он ел с псами, то не беда, если они с ним поспят! Это не что иное, как дела бесноватых». И они не стали есть того, что осталось на скатерти из еды, и сказали: «Как мы будем есть остатки после псов!» И, взяв скатерть с тем, что на ней было, выбросили её, говоря: «Она нечистая».

Вот что было с ними. Что же касается Абд‑Аллаха ибн Фадиля, то не успел он опомниться, как земля расступилась, и появилась Сайда и сказала: «О Абд‑Аллах, почему ты не побил их сегодня ночью и почему ты снял с них ошейники? Сделал ли ты это из упрямства, или издеваясь над моим приказанием? Но теперь я тебя побью и превращу тебя в собаку, как их». – «О госпожа, – воскликнул Абд‑Аллах, – заклинаю тебя надписью, что на перстне Сулеймана, сына Дауда (мир с ними обоими!), будь со мной терпелива, пока я не расскажу тебе о причине этого, а потом, что ни захочешь, то и делай со мной». – «Рассказывай!» – молвила Сайда.

И Ибн Фадиль сказал: «Причина того, что я их не бил, в том, что царь людей, халиф, повелитель правоверных Харун ар‑Рашид, велел мне их не бить сегодня ночью. Он взял с меня в том обеты и клятвы, и он передаёт тебе привет и дал мне об этом указ своей рукой, который велел отдать тебе. И я исполнил его приказание и послушался его, а послушание повелителю правоверных – обязательно, и вот его указ. Возьми его и прочитай, а потом делай что хочешь». – «Давай его сюда!» – сказала Сайда. И потом она взяла указ, и, развернув его, стала читать, и увидела, что в нем написано:

«Во имя Аллаха, милостивого, милосердого! От царя людей Харуна ар‑Рашида дочери Красного Царя Сайде. А затем: этот человек простил своих братьев и сложил с них должное ему по праву, и я постановил, чтобы они примирились, а когда наступает примирение, снимается наказание. И если вы будете нам противодействовать в наших приговорах, мы будем противодействовать вам в ваших приговорах и нарушим ваш закон. Если же вы подчинитесь нашему приказанию и исполните наш приговор, мы будем исполнять ваш приговор. Я постановил, чтобы ты им не противодействовала, и если ты веруешь в Аллаха и его посланника, тебе следует повиноваться, а мне – повелевать. И если ты их простишь, я вознагражу тебя так, как даст мне на это власть мой владыка. А признак повиновения в том, что ты снимешь свои чары с этих двух людей, чтобы они встретили меня завтра освобождённые, и если ты их не освободишь, я освобожу их наперекор тебе, с помощью Аллаха великого».

И когда Сайда прочла это письмо, она сказала: «О АбдАллах, я ничего не сделаю раньше, чем схожу к моему отцу и покажу ему указ царя людей, и я быстро вернусь к тебе с ответом». И потом она показала рукой на землю, и земля расступилась, и Сайда опустилась под неё, и когда она ушла, сердце Абд‑Аллаха взлетело от радости, и он воскликнул: «Да возвеличит Аллах повелителя правоверных!»

А Сайда вошла к своему отцу и, рассказав эту историю, показала ему указ повелителя правоверных. И её отец поцеловал его и положил себе на голову, а потом он прочёл указ и, поняв то, что в нем было, сказал: «О дочка, приказание царя людей у нас действует, и приговор его о нас – исполняется, и мы не можем ему прекословить. Иди же к этим людям и освободи их сейчас же и скажи им: „Вы под заступничеством царя людей“. Если он на нас разгневается, то погубит нас до последнего, не взваливай же на нас того, что нам не в мочь». – «О батюшка, если царь людей на нас разгневается, что он с нами сделает?» – спросила Сайда. И её отец ответил: «О дочка, он сильнее нас со многих сторон. Первое – он из людей, так что имеет над нами преимущество, второе – он преемник Аллаха, и третье – он неизменно совершает по утрам молитву в два раката. И если бы против него собрались отряды джиннов со всех семи земель, они не могли бы сделать ему дурное. Если он на нас разгневается, то совершит утром молитву в два раката и крикнет на нас единым криком, и мы соберёмся перед ним, покорные, и будем точно бараны перед мясником. И если он захочет, то велит нам уйти с нашей родины в землю пустынную, где мы не сможем находиться, а если он пожелает нашей гибели, то велит нам погубить себя, и одни из нас погубят других. Мы не можем перечить его приказанию, и если мы ослушаемся его приказания, он нас всех сожжёт, и нет нам от него убежища. Таков и всякий раб, который постоянно совершает утром молитву в два раката, – его приговор над нами исполняется. Не будь же причиной нашей гибели из‑за двух людей, но пойди и освободи их, прежде чем нас окружит гнев повелителя правоверных».

И Сайда вернулась к Абд‑Аллаху, и рассказала ему о том, что сказал ей отец, и молвила: «Поцелуй за нас руки повелителя правоверных и попроси для нас его благоволения». И затем она вынула чашку, и, налив в неё воды, поколдовала над ней, и произнесла слова непонятные, а потом она обрызгала собак этой водой и сказала: «Перейдите из собачьего образа в образ человеческий».

И они снова стали людьми, как были прежде, и чары колдовства оставили их. И оба воскликнули: «Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед – посол Аллаха». И потом они припали к рукам своего брата и к его ногам, целуя их и прося у него прощения. И Абд‑Аллах сказал: «Вы меня простите!» И оба брата раскаялись искренним раскаянием и сказали: «Обманул нас Иблис проклятый, и сбила нас с пути жадность. Господь наш воздаст нам так, как мы заслуживаем, и прощение – черта благородных». И они старались смягчить своего брата, плача и раскаиваясь в том, что из‑за них случилось. И Абд‑Аллах спросил их: «Что вы сделали с моей женой, которую я привёз из каменного города?» И братья ответили: «Когда сатана соблазнил нас и мы бродили тебя в море, между нами возникло разногласие, и каждый из нас говорил: „Я женюсь на ней“. И когда девушка услышала наши слова, она вышла из трюма и сказала: „Не спорьте из‑за меня – я не достанусь ни одному из вас. Мой муж ушёл в море, и я последую за ним“ И потом она бросилась в море и умерла». – «Она умерла, как мученица, и нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» – воскликнул Абд‑Аллах ибн Фадиль и заплакал о девушке сильным плачем и сказал: «Нехорошо, что вы сделали эти дела и лишили меня жены». – «Мы ошиблись, и наш владыка воздал нам за наше дело, и Аллах предопределил нам это, прежде чем мы были созданы», – сказали братья, и Ибн Фадиль принял их извинение.

И Сайда сказала: «Они сделали с тобой все эти дела, и ты их прощаешь?» И Абд‑Аллах молвил: «О сестрица, кто, когда может, прощает, награда тому у Аллаха». – «Остерегайся их, они обманщики», – сказала Сайда. И потом она простилась с ним и ушла…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят седьмая ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Сайда предостерегла Абд‑Аллаха от его братьев и простилась с ним и ушла своей дорогой, Абд‑Аллах провёл со своими братьями остаток ночи за едой, питьём и весельем, и его грудь расправилась. Когда же наступило утро, он свёл их в баню и одел каждого из них в одежду, стоящую множества денег. А потом он потребовал скатерть с едой и, когда её поставили перед ним, стал есть вместе со своими братьями. И когда слуги увидели их и поняли, что это его братья, они поздоровались с ними и сказали эмиру Абд‑Аллаху: „Да сделает тебе Аллах приятной встречу с твоими дорогими братьями! Где они были все это время?“ – „Это те, кого вы видели в образе собак, и слава Аллаху, который освободил их!“ – ответил Абд‑Аллах.

И потом он взял своих братьев, и отправился с ними в диван халифа Харуна ар‑Рашида, и ввёл их туда, и поцеловал землю меж рук халифа, пожелав ему вечной славы и счастья и прекращения бед и напастей. И халиф сказал ему: «Добро тебе пожаловать, о эмир Абд‑Аллах! Расскажи мне, что с тобой произошло». – «О повелитель правоверных, да возвеличит Аллах твою власть, – сказал АбдАллах. – Когда я ушёл с моими братьями, я успокоился за них, раз ты взял на себя их освобождение, и сказал в душе: „Цари не бессильны сделать дело, которое стараются сделать, – вышний промысел помогает им“.

И потом я снял ошейники с их ушей, уповая на Аллаха, и стал с ними есть со скатерти, и мои слуги, увидев, что я ем с ними, а они в образе псов, сочли мой разум легковесным и сказали друг другу: «Может быть, он одержимый! Как это наместник Басры ест с собаками, когда он выше везиря». И они выбросили то, что осталось на скатерти, и сказали: «Мы не будем есть остатки после собак», и сочли моё суждение глупым, а я слушал их слова и не давал им ответа, так как они не знали, что это мои братья. А потом, когда пришло время сна, я отпустил слуг, и хотел заснуть, и не успел я опомниться, как земля расступилась, и вышла Сайда, дочь Красного Царя».

И он рассказал халифу обо всем, что было с Сайдой и её отцом и как она вывела его братьев из собачьего образа в образ человеческий, и сказал: «Вот они перед тобой, о повелитель правоверных». И халиф обернулся и увидел двух юношей, подобных паре лун.

И тогда халиф воскликнул: «Да воздаст тебе Аллах за меня благом, о Абд‑Аллах, раз ты осведомил меня о пользе, которой я не знал. Если захочет Аллах великий, я не оставлю эту молитву в два раката до восхода зари, пока буду жив». И он выбранил братьев Абд‑Аллах за то, что они раньше ему сделали, и сказал: «Подайте друг другу руки и простите один другого, и Аллах простит за то, что было раньше».

И потом он обернулся к Абд‑Аллаху и сказал: «О АбдАллах, сделай братьев себе помощниками и заботься о них». И наказал братьям повиноваться их брату. А потом он одарил их и приказал им уезжать в город Басру, дав им сначала большие подарки. И они ушли из дивана халифа осчастливленные, и халиф обрадовался той пользе, которую он извлёк из этих событий, и воскликнул: «Правду сказал сказавший: „Несчастья одних людей полезны другим порой“.

Вот каковы были их дела с халифом. Что же касается Абд‑Аллаха ибн Фадиля, то он ехал из города Багдада со своими братьями в величии, почёте и высоком сане, пока они не достигли города Басры. И вельможи и знатные люди вышли им навстречу, и для них украсили город и ввели их туда в шествии, которому нет равного. И люди желали Абд‑Аллаху блага, и он бросал им золото и серебро, и все люди громко молились за Абд‑Аллаха, и никто не смотрел на его братьев, и ревность и зависть вошла в их сердца. А Абд‑Аллах при этом обращался с ними так бережно, как обращаются с воспалённым глазом, и чем бережнее он с ними обращался, тем сильней они его ненавидели и завидовали ему. И сказано в этом смысле:

Хотел бы поладить я со всеми, но трудно мне

Поладить с завистником, достичь не легко того.

И как же поладить с тем, кто счастью завидует, –

Доволен он будет лишь его прекращением.

И Абд‑Аллах дал каждому из братьев наложницу, которой нет подобия, и сделал их обладателями слуг, челяди, невольниц и рабов, чёрных и белых, и каждому из них он дал пятьдесят жеребцов из ретивых коней, и оказались у них приближённые и свита.

И Абд‑Аллах назначил братьям выдачи, и установил им доходы, и сделал их своими помощниками, и сказал им: «О братья, мы с вами равны, и нет различия между мною и вами…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят восьмая ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд‑Аллах назначил своим братьям выдачи и сделал их своими помощниками и сказал им: «О братья, мы с вами равны, и нет различия между мною и вами, и власть, после Аллаха и халифа, принадлежит мне и вам. Властвуйте же в басре в моё отсутствие и в моем присутствии, и ваш приговор будет исполняться, но будьте богобоязненны в приговорах. Остерегайтесь несправедливости – если она постоянна, она опустошает, и придерживайтесь справедливости – если она постоянна, она населяет. Не обижайте рабов – они станут вас проклинать, и сведение о вас достигнет халифа, и будет позор мне и вам. Не вздумайте обижать кого‑нибудь и то, чего вам захочется из чужих денег, возьмите из моих денег, сверх того, что вам нужно. Не скрыто от вас то, что дошло о несправедливости в ясных знамениях, и от Аллаха дар того, кто сказал такие стихи:

Жестокость в сердце молодца спрятана,

Одна её лишь слабость скрывает

Разумный муж дела свои не начнёт,

Не зная, что минута удобна.

Язык того, разумен кто, в сердце скрыт,

А сердце тех, кто глуп, – меж устами

Не будет если выше кто разумом

Убьёт его малейший член тела.

Род молодца сокрыт порой, но всегда

Дела его, что скрыто, откроют.

В ком не были основы хорошими,

Хорошего в словах тот не явит.

Кто глупого поставит дела вершить,

По глупости ему будет равен.

А тайну если людям поведает,

Враги его внимательны станут.

Достаточно для юноши дел его, Оставит пусть дела он чужие И затем он стал наставлять своих братьев, призывая их к справедливости и удерживая от несправедливости. И он подумал, что они его полюбили, так как он расточает им добрые советы. И он положился на своих братьев и ока зал им ещё большее уважение, но они только все больше ему завидовали и ненавидели его.

А потом его братья Насир и Мансур сошлись вместе, и Насир сказал Мансуру: «О брат мой, до каких пор мы будем в повиновении у нашего брата Абд‑Аллаха, а он будет в этом господстве и везирстве? После того как он был купцом, он стал эмиром, и после того как был маленьким, стал большим, а мы не стали больше, и не стало у нас ни сана, ни цены. И вот он посмеялся над нами и сделал нас своими помощниками. Что это означает? Разве не то, что мы его слуги и находимся у него в повиновении? Пока он будет здоров, наша степень не возвысится, и у нас не будет сана. Наша цель осуществится до конца, только если мы его убьём и возьмём его деньги, а эти деньги невозможно взять иначе, как после его гибели. Когда мы его убьём, мы станем господами и возьмём все, что есть в его казне из драгоценных камней, металлов и сокровищ. А после этого мы разделим их между собой и приготовим подарок халифу и попросим у него должность правителя Куфы, и ты будешь наместником Басры, а я буду наместником Куфы, или ты будешь наместником Куфы, а я буду наместником Басры, и у всякого из нас будет видное положение и сан, но это все завершится, только если мы его погубим». – «Ты прав, – сказал Мансур, – в том, что говоришь, но что нам сделать, чтобы его убить?» И Насир ответил: «Мы сделаем угощение у кого‑нибудь из нас и пригласим его и будем ему прислуживать самым лучшим образом, а затем мы станем развлекать его словами и рассказывать ему истории, рассказы и редкие случаи, пока его сердце не растает от бодрствования, и тогда мы постелем ему, и он ляжет спать. И когда он заснёт, мы встанем на него, спящего, коленями и задушим его и бросим в море, а наутро мы скажем: „Его сестра, джинния, пришла к нему, когда он сидел между нами и разговаривал, и сказала: «О обломок людей, каков твой сан, что ты жалуешься на меня повелителю правоверных? Разве ты думаешь, что мы его боимся? Как он царь, так и мы цари, и если он не будет соблюдать с нами пристойность, мы убьём его наихудшим убиением. А теперь я убью тебя, и мы посмотрим, что выйдет из рук повелителя правоверных“.

И затем она схватила его, и земля расступилась, и джинния опустилась с ним, и когда мы увидели это, нас покрыло беспамятство, а потом мы очнулись и не знаем, что ему выпало. И после этого мы пошлём к халифу и осведомим его, и он назначит нас на место Абд‑Аллаха, а через некоторое время мы пошлём халифу дорогой подарок и потребуем у него власти в Куфе, и один из нас будет жить в Басре, а другой будет жить в Куфе, я приятно нам будет в этой стране, и мы покорим рабов Аллаха и достигнем желаемого». – «Прекрасно то, что ты посоветовал, о брат мой», – сказал Мансур.

И они сговорились убить своего брата. И Насир сделал угощение и сказал своему брату Абд‑Аллаху: «О брат мой, знай, что я твой брат и хочу, чтобы ты залечил моё сердце. Ты и мой брат Мансур – и вы бы съели моё угощение у меня в доме, чтобы я мог похвалиться тобой, и люди бы говорили: „Эмир Абд‑Аллах ел угощение своего брата Насира“. Это залечит моё сердце». – «Это неплохо, о брат мой, – сказал Абд‑Аллах, – и нет различия между мной и тобой. Твой дом – мой дом, но раз ты пригласил меня, то ведь отказывается от приглашения только скверный».

И он обернулся к своему брату Мансуру и спросил его: «Пойдёшь ли ты со мной в дом твоего брата Насира? Мы съедим его угощение и залечим его сердце». И его брат сказал ему: «Клянусь жизнью твоей головы, я не пойду с тобой, пока ты мне не поклянёшься, что после того как пойдёшь в дом моего брата Насира, ты придёшь и в мой дом и съешь моё угощение. Разве Насир твой брат, а я не твой брат? Как ты залечил его сердце, так залечишь и моё сердце». – «Это неплохо, с любовью и удовольствием! – сказал Абд‑Аллах. – Когда я выйду из дома твоего брата, я войду в твой дом, и как он мой брат, так и ты мой брат». И Насир поцеловал руку своего брата Абд‑Аллаха, и ушёл из дивана, и сделал угощение.

А на следующий день Абд‑Аллах сел на коня и, взяв с собой множество воинов и своего брата Мансура, отправился в дом своего брата Насира. И он вошёл и сел вместе со своими приближёнными и братом, и Насир подал им трапезу и сказал им: «Добро пожаловать!» И они стали есть, пить, наслаждаться и веселиться. И потом убрали скатерть и миски и вымыли руки, и все провели этот день за едой, питьём, развлечением и играми до ночи, а поужинав, совершили закатную и ночную молитву и сели за беседу. И Мансур стал рассказывать историю, и Насир стал рассказывать историю, а Абд‑Аллах слушал, и они сидели во дворце одни, а прочие воины были в другом месте. И они до тех пор рассказывали всякие приключения, рассказы, редкие случаи и истории, пока сердце их брата Абд‑Аллаха не растаяло от долгого бдения и его не одолел сон…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот восемьдесят девятая ночь

Когда же настала девятьсот восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда продлилось бдение Абд‑Аллаха и он захотел спать, ему постлали постель, и он снял с себя одежды и лёг, и братья легли с ним на другой постели. И они подождали, пока Абд‑Аллах погрузился в сон, и, увидев, что он погрузился в сон, поднялись, и встали на него коленями, и Абд‑Аллах проснулся и, увидев, что они стоят коленями на его груди, сказал: „Что это, о мои братья?“ И они ответили: „Мы тебе не братья и не знаем тебя, о маловоспитанный, и твоя смерть теперь лучше, чем твоя жизнь“.

И они положили руки ему на шею и стали его душить. И Абд‑Аллах исчез из земной жизни, и не осталось в нем движения, и братья подумали, что он умер. А его дворец стоял над морем, и братья бросили его в море, и когда он упал в море, Аллах подчинил ему дельфина, который привык подплывать к этому дворцу, так как в дворцовой кухне было окно, выходившее на море, и когда там резали животных, то всегда выбрасывали требуху в море из этого окна. И этот дельфин подплывал и подбирал её на поверхности воды, так что он привык к этому месту. А в тот день выкинули много отбросов, по случаю угощения, и дельфин поел больше, чем каждый день, и у него появилась сила.

И когда он услышал всплеск в море, он быстро подплыл и увидел, что это человек. И направил его направляющий, и он поднял Абд‑Аллаха на спину, и поплыл с ним посреди моря, и до тех пор подвигался с ним, пока не достиг берега у противоположной стороны, и тогда он выбросил Абд‑Аллаха на сушу. А то место, куда он его бросил, было на перекрёстке дороги, и мимо Абд‑Аллаха прошёл караван, и люди увидели, что он брошен на берегу моря, и сказали: «Здесь утопленник, которого море выбросило на берег».

И над ним собралось много народу из этого каравана, чтобы посмотреть на него, а шейх каравана был человек из людей блага, знающий все науки и сведущий в науке врачевания и правильном чтении по лицам. «О люди, в чем дело?» – спросил он. И ему сказали: «Это мёртвый утопленник». И он подошёл, и всмотрелся в него, и сказал: «О люди, в этом юноше есть ещё дух, и он из лучших детей больших людей и воспитан в величии и счастье. Есть ещё надежда, если захочет Аллах великий».

И потом он взял Абд‑Аллаха, и одел его в одежду, и согрел, и старался, и ухаживал за ним в течение трех переходов, пока Абд‑Аллах не очнулся, но от встряски, случившейся с ним, его одолела слабость. И шейх каравана пользовал его травами, которые знал, и они ехали тридцать дней, пока не удалились от Басры на это расстояние, а шейх все лечил Абд‑Аллаха, И затем они вступили в город, называемый город Удж (а он находится в странах персов), и остановились в хане. И Абд‑Аллаху постлали постель, и он лёг и провёл эту ночь стеная, и его стенания беспокоили людей. И когда наступило утро, привратник хана пришёл к шейху каравана и сказал ему: «Что с этим больным, который у тебя? Он нас беспокоит». И шейх ответил: «Я увидал его на дороге у берега моря – он утопленник – и я лечил его и обессилел, но он не поправился». – «Покажи его старице Раджихе», – сказал привратник. «А кто это будет старица Раджиха?» – спросил шейх И привратник ответил: «У нас есть женщина, девственница, и она старица и прекрасная девица, и зовут её старица Раджиха. Всякого, в ком есть болезнь, мы ведём к ней, и он проводит у неё одну ночь, а на утро выздоравливает, и в нем не остаётся никакого недуга». – «Проводи меня к ней», – сказал шейх. И привратник молвил: «Неси твоего больного». И шейх понёс его, а привратник хана шёл перед ним, пока не дошёл до одной кельи. И шейх увидел людей, которые входили туда с обетными приношениями, и людей, которые выходили радостные. И привратник хана вошёл и, дойдя до занавески, сказал: «Позволение, о старица Раджиха! Возьми этого больного». И старица молвила: «Внеси его за эту занавеску». – «Внесите его!» – сказал привратник.

И Абд‑Аллаха внесли, и он взглянул на старицу, и увидел, что это его жена, которую он привёз из каменного города. Он узнал её, и она узнала его и поздоровалась с ним, и он тоже поздоровался с ней и спросил её: «Кто привёл тебя в это место?» И она молвила: «Когда я увидела, что твои братья бросили тебя в море и поспорили из‑за меня, я бросилась в море, и меня подхватил мой шейх аль‑Хыдр и принёс меня в эту келью. Он дал мне позволение лечить больных и прокричал в городе: „Всякий, в ком есть болезнь, пусть идёт к старице Раджихе“. А мне он сказал: „Оставайся в этом месте, пока не наступит время и не придёт к тебе твой муж в эту келью“. И всякого больного, что приходил ко мне, я растирала, и он становился здоровым, и слава обо мне распространилась среди людей, и люди стали приходить ко мне с приношениями, и у меня много добра, и я живу во славе и почёте, и все люди этого города просят моей молитвы». И затем она растёрла Абд‑Аллаха, и он поправился, по могуществу Аллаха великого.

А аль Хыдр – мир с ним – приходил к ней каждый вечер в пятницу, и тот вечер, когда Абд‑Аллах встретился с нею, был вечер пятницы. И когда опустилась ночь, женщина села с ним, после того как они поужинали роскошнейшими кушаньями, и они сидели и ждали прихода альХыдра. И когда они сидели, вдруг он явился к ним и унёс их из кельи и положил во дворце Абд‑Аллаха ибн Фадиля в Басре, а потом оставил их и ушёл.

И когда наступило утро, Абд‑Аллах осмотрелся во дворце и увидел, что это его дворец, и узнал его. Он услышал, что люди шумят, и, выглянув из окна, увидел своих братьев распятыми, каждого на одной палке. И причиной этого было вот что.

Когда братья бросили его в море, они стали плакать и говорить: «Нашего брата унесла джинния». А потом они приготовили подарок и послали его халифу и, сообщив ему эту историю, попросили у него должность правителя Басры. И халиф послал привести их к себе и расспросил их, и они рассказали ему то, о чем мы упоминали. И халифа охватил сильный гнев, а когда наступила ночь, он совершил перед зарёй молитву в два раката, по своему обычаю, и кликнул к себе племена джиннов. И они предстали перед ним, покорные. И халиф спросил их про АбдАллаха, и джинны поклялись ему, что никто из них не причинил ему вреда, и сказали: «Мы о нем ничего не знаем». И пришла Сайда, дочь Красного Царя, и рассказала халифу о том, что было с Абд‑Аллахом, и ар‑Рашид отпустил джиннов.

А на следующий день он бросил Насира и Манёвра под побои, и они сознались во всех делах и поступках. И халиф рассердился на них и сказал: «Возьмите их в Басру и распните перед дворцом Абд‑Аллаха».

Вот то, что было с ними. Что же касается Абд‑Аллаха, то он велел похоронить своих братьев, а потом выехал и отправился в Багдад. Он рассказал халифа свою историю и сообщил ему о том, что сделали с ним братья, от начала до конца. И халиф удивился и, призвав кади и свидетелей, записал запись Абд‑Аллаха с девушкой, которую он привёз из города камней. И Абд‑Аллах вошёл к ней и прожил с ней в Басре, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. Да будет же слава живому, который не умирает!

Рассказ о Маруфе‑башмачнике (ночи 989‑1001)

Рассказывают также, о счастливый царь, что был в городе Мисре‑Охраняемом[682] один башмачник, который ставил заплатки на старые сапоги. Его имя было Маруф, и у него была жена по имени Фатима, а по прозванию ведьма, и прозвали её так потому, что она была нечестивая злодейка, бесстыдница и смутьянка.

И она властвовала над своим мужем, и каждый день ругала его и проклинала тысячу раз; а он страшился её злобы и боялся её вреда, так как он был человек умный и стыдился за свою честь. Но он был беден, и когда зарабатывал много, тратил все на неё, а когда он зарабатывал мало, жена вымещала это на его теле в ту же ночь, и лишала его здоровья, и делала его ночь такой же чёрной, как страница её грехов. И была она подобна той, о ком поэт сказал:

Как много я ночей проспал близ жены –

В сквернейшем состоянье провёл их!

О, если бы, когда я входил к жене,

Принёс я яду и отравил её.

В числе того, что случилось у этого человека с его женой, было вот что. Однажды она сказала ему: «О Маруф, я хочу, чтобы ты сегодня вечером принёс мне кунафу[683] с пчелиным мёдом», И Маруф молвил: «Аллах великий поможет мне заработать её цену, и я принесу тебе сегодня вечером. Клянусь Аллахом, нет у меня сегодня денег, но господь наш облегчит это дело». И Фатима воскликнула: «Я не знаю таких слов…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до девятисот девяноста

Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Маруф‑башмачник сказал своей жене: „Аллах поможет мне заработать её цену, и я принесу её тебе сегодня вечером. Клянусь Аллахом, нет у меня сегодня денег, но господь наш облегчит“. И Фатима воскликнула: „Я не знаю таких слов „облегчит“ или „не облегчит!“ Но не приходи ко мне без кунафы, я сделаю твою ночь такой же, каким было твоё счастье, когда ты на мне женился и попался мне в руки“.

«Аллах великодушен», – сказал Маруф. А потом этот человек вышел, и забота капала с его тела.

Он совершил утреннюю молитву, и открыл лавку, и сказал: «Прошу тебя, о владыка, послать мне сегодня цену этой кунафы и избавить меня от злобы этой нечестивой на сегодняшнюю ночь».

И он просидел в лавке до полудня, но работа не пришла к нему, и усилился в нем страх перед женой.

И Маруф поднялся и запер лавку, не зная, как быть с кунафой, так как ему нечем было платить за хлеб.

И он прошёл мимо лавки торговца кунафой и остановился, смущённый, и глаза его наполнились слезами. И кунафщик заметил его и сказал: «О мастер Маруф, чего ты плачешь? Расскажи мне, что тебя поразило».

Маруф рассказал ему свою историю и сказал: «Моя жена жестокосердая, и она потребовала от меня кунафы, и я просидел в лавке, пока не прошло полдня, и не пришла ко мне даже цена хлеба, и я боюсь моей жены». И кунафщик засмеялся и сказал: «С тобой не будет беды! Сколько ты хочешь купить кунафы?» – «Пять ритлей» – сказал Маруф. И кунафщик отвесил ему пять ритлей и сказал: «Топлёное масло у меня есть, но у меня нет пчелиного мёда, а есть только тростниковый мёд. Он лучше, чем пчелиный мёд, и что за беда, если кунафа будет с тростниковым мёдом?»

И Маруфу стало стыдно, так как кунафщик должен был ждать платы. И он сказал ему: «Давай кунафы с тростниковым мёдом». И кунафщик изжарил ему кунафу на масле и вымочил её в тростниковом меду, и она стала подарком для царей.

А потом кунафщик сказал: «Не нужно ли тебе хлеба и сыру?» – «Да», – сказал Маруф. И кунафщик дал ему на четыре полушки хлеба и на полушку сыра, а кунафы было на десять полушек, и сказал: «Знай, о Маруф, что за тобой будет пятнадцать полушек. Иди к своей жене и доставь себе удовольствие, а эту полушку возьми на баню; и тебе будет отсрочка – день, два или три, пока не наделит тебя Аллах. И не притесняй твоей жены, – я буду ждать, пока у тебя останутся деньги сверх расходов».

И Маруф взял кунафу, хлеб и сыр и ушёл, благословляя кунафщика, и он шёл с залеченным сердцем и говорил: «Слава тебе, о господи! Как ты великодушен!»

И потом он вошёл к своей жене, и та спросила: «Ты принёс кунафу?» И Маруф ответил: «Да». И положил её перед ней. И Фатима взглянула на кунафу и, увидев, что она с тростниковым мёдом, сказала: «Разве я не говорила тебе: принеси её с пчелиным мёдом? Ты поступаешь наперекор моему желанию и приносишь её с тростниковым мёдом».

И Маруф извинился перед ней и сказал: «Я её купил с отсрочкой уплаты». И его жена воскликнула: «Это пустые слова! Я буду есть кунафу только с пчелиным мёдом». И она рассердилась из‑за кунафы, и ударила ею Маруфа по лицу, и сказала: «Поднимайся, о сводник, принеси мне другую!» А потом она ударила его кулаком по челюсти и выбила ему один из его зубов, и кровь потекла у него по груди.

И от сильного гнева Маруф ударил жену одним лёгким ударом по голове, и тогда Фатима схватила его за бороду и стала кричать и говорить: «О мусульмане!» И соседи вошли и освободили его бороду из её руки, и напали на неё с упрёками, и начали её стыдить, говоря: «Все мы охотно едим кунафу, которая с тростниковым мёдом. Что это за жестокость с этим бедным человеком? Это позор для тебя». И они до тех пор уговаривали Фатиму, пока не помирили её с Маруфом, но после ухода людей она поклялась, что не съест этой кунафы нисколько.

А Маруфа сжигал голод, и он сказал про себя: «Она поклялась, что не будет есть кунафы, так я её съем». И начал есть, и когда Фатима увидела, что он ест, она стала говорить: «Если захочет Аллах, то, что ты съел, будет ядом и сгноит твоё тело». – «Не будет так, как ты говоришь, – сказал Маруф и ел, и смеялся, говоря: „Ты поклялась, что не будешь есть эту кунафу, но Аллах велик и великодушен, и если захочет Аллах, я завтра вечером принесу тебе кунафу с пчелиным мёдом, и ты съешь её одна“.

И он начал её успокаивать, а она его проклинала, ругала и бранила до утра. А когда наступило утро, она засучила рукава, чтобы побить Маруфа, и Маруф сказал ей: «Дай срок, и я принесу тебе другую кунафу». И он пошёл в мечеть, помолился, и отправился в лавку, и открыл её, и сел, и не успел он в ней усесться, как пришли двое от кади и сказали: «Вставай поговори с кади: твоя жена пожаловалась ему на тебя, и облик у неё такой‑то и такой‑то». И Маруф узнал, что это Фатима, и сказал: «Аллах великий да испортит ей жизнь!» А потом он пошёл с этими людьми и вошёл к кади и увидел, что его жена завязала себе руку и её покрывало выпачкано в крови, и женщина стоит, и плачет, и вытирает слезы.

И кади сказал ему: «О человек, разве ты не боишься Аллаха великого? Почему ты бьёшь эту женщину, и сломал ей руку, и выбил ей зуб, и делаешь с ней такие дела?» И Маруф воскликнул: «Если я её побил или выбил ей зуб, суди меня, как желаешь, но дело было так‑то и так‑то, и соседи помирили меня с ней!» И он рассказал кади всю историю с начала до конца. А этот кади был из добрых людей, он вынул четверть динара и сказал Маруфу: «О человек, возьми это и сделай ей кунафу с пчелиным мёдом и помирись с ней». И Маруф сказал: «Отдай деньги ей». И Фатима взяла деньги, и кади помирил их и сказал: «О женщина, слушайся твоего мужа. А ты, человек, обращайся с ней ласково».

И Маруф с Фатимой вышли, помирившись с помощью кади, и женщина пошла по одной дороге, а её муж пошёл по другой дороге, к себе в лавку, и сел.

И вдруг посланные кади пришли к нему и сказали: «Дай нам нашу плату». И Маруф воскликнул: «Кади ничего с меня не взял; наоборот, он дал мне четверть динара!» Но посланные сказали: «Нас не касается, дал тебе кади или взял с тебя, и если ты не дашь нам нашу плату, мы возьмём её у тебя силой». И они потащили его по рынку. И Маруф продал свои инструменты и дал им полдинара, и они отступились от него, а Маруф приложил руку к щеке и сидел печальный, так как у него не было инструментов, чтобы работать.

И когда он сидел, вдруг подошли к нему два человека, безобразные видом, и сказали: «Поднимайся, о человек, поговори с кади: твоя жена пожаловалась ему на тебя». – «Кади помирил меня с ней», – ответил Маруф. Но эти люди сказали ему: «Мы от другого кади: твоя жена пожаловалась на тебя нашему кади».

И Маруф поднялся, прося Аллаха о помощи против своей жены, и, увидев Фатиму, он сказал: «Разве мы не помирились, о дочь честного?»

И Фатима воскликнула: «Не будет между мной и тобой мира!» И тогда Маруф выступил вперёд и рассказал кади свою историю и сказал: «Кади такой‑то только что помирил нас». И кади воскликнул: «О распутница, раз вы помирились, чего же ты приходишь мне жаловаться?» – «Он ещё раз побил меня после этого», – сказала Фатима. И кади молвил: «Помиритесь; и не бей её больше, а она больше не будет тебе перечить».

И Маруф с женой помирились, и кади сказал ему: «Дай посланным их плату». И Маруф дал посланным их плату и отправился в лавку, и открыл её, сел там, и был он точно пьяный от горя, которое его постигло.

И когда он так сидел, вдруг подошёл к нему человек и сказал: «О Маруф, иди спрячься, твоя жена пожаловалась на тебя высшему двору, и к тебе идёт Абу‑Табак»[684]. И Маруф поднялся и, заперев лавку, побежал в сторону Ворот Победы. А у него осталось пять полушек серебра от платы за колоды и инструмент, и он купил на четыре полушки хлеба и на полушку сыра, убегая от Фатимы, и было это во время зимы, после полудня.

И когда Маруф вышел на свалку, на него полил дождь, точно из бурдюков, и его одежда промокла. Он вошёл в аль‑Адилию[685] и увидел разрушенное помещение, где была заброшенная кладовая без дверей, и вошёл туда, чтобы спрятаться от дождя, и его одежда была пропитана водой.

И слезы потекли из‑под его век, и он был подавлен тем, что с ним случилось, и говорил: «Куда я убегу от этой распутницы? Прошу тебя, о господь мой, пошли мне кого-нибудь, кто уведёт меня в далёкие страны, куда ко мне не будут знать дорогу».

И когда он сидел и плакал, стена вдруг расступилась, и к нему вышло из стены существо высокого роста, от вида которого волосы вставали дыбом на теле, и сказало: «О человек, почему ты потревожил меня сегодня вечером? Я живу в этом месте уже двести лет и не видел, чтобы кто‑нибудь входил сюда и делал то, что ты делаешь. Расскажи мне, каково твоё намеренье, и я исполню твою нужду, – моё сердце взяла жалость к тебе». – «Кто ты и что такое ты будешь?» – спросил Маруф. И существо ответило: «Я обитатель этого места».

И тогда Маруф рассказал ему обо всем, что случилось у него с женой, и дух спросил: «Хочешь, я доставлю тебя в страну, куда твоя жена не найдёт к тебе дороги?» – «Да», – ответил Маруф. И дух сказал: «Садись мне на спину». И Маруф сел, и дух понёс его, и летел с ним от наступления ночи до восхода зари, и опустился на вершину высокой горы…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто первая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что марид понёс Маруфа‑башмачника, и полетел с ним, и спустился на вершине высокой горы, и сказал: „О человек, спустись с этой горы, и увидишь окрестности города. Войди туда, – твоя жена не будет знать к тебе дороги, и ей невозможно до тебя добраться“.

И он оставил его и исчез; и Маруф сидел озадаченный и смущённый, пока не взошло солнце, и тогда он сказал себе: «Встану и спущусь туда, в город, – в том, чтобы сидеть здесь, нет никакой пользы».

И он спустился к подножию горы и увидел город с высокими стенами и дворцами, уходящими ввысь, и богато украшенными строениями, и этот город был усладой смотрящих.

И Маруф вошёл в городские ворота и увидел, что этот город веселит опечаленное сердце. И когда он шёл по рынку, люди смотрели на него и разглядывали его, и они все собрались вокруг Маруфа, дивясь на его одежду, так как его одежда не была похожа на их одежду. И один человек из жителей города спросил его: «О человек, ты чужеземец?» И Маруф ответил: «Да». – «Из какой ты страны?», – спросил этот человек. И Маруф ответил: «Из города Мисра‑счастливого». И тот человек спросил: «Давно ли ты его покинул?» – «Вчера после полудня», – ответил Маруф. И человек засмеялся и сказал: «О люди, пойдите посмотрите на него и послушайте, что он говорит!» – «А что он говорит?» – спросили люди. И тот человек сказал: «Он утверждает, будто он из Мисра и вышел оттуда вчера после полудня».

И все засмеялись, и люди собрались вокруг Маруфа и сказали: «О человек, ты бесноватый, если говоришь такие слова. Как ты утверждаешь, будто покинул Миср вчера после полудня, а утром оказался здесь? Дело в том, что между нашим городом и Мисром расстояние целого года пути». – «Нет бесноватых, кроме вас, – сказал Маруф, – а что до меня, то я правдив в моих словах. Вот хлеб из Мисра, он ещё свежий». И он показал людям хлеб, и все начали его разглядывать, дивясь на него, так как он не был похож на хлеб их страны.

И люди во множестве столпились вокруг Маруфа и стали говорить друг другу: «Вот хлеб из Мисра, посмотрите на него». И Маруф стал знаменит в этом городе, и некоторые люди верили ему, а некоторые не верили и смеялись над ним.

И когда это было так, вдруг подъехал к ним верхом на муле купец, сзади которого было два раба, и он рассеял толпу и сказал: «О люди, разве вам не стыдно, что вы собрались около этого чужеземца и издеваетесь над ним и смеётесь? Что вам за дело до него?» И он до тех пор ругал людей, пока не прогнал их от Маруфа, и никто не мог дать ему ответа. А потом он сказал: «Пойди сюда, о брат мой! Тебе не будет зла от этих людей, у которых нет стыда». И он взял Маруфа, и привёл его в просторный и разукрашенный дом, и посадил на царственное сиденье, а потом он отдал приказ рабам, и те открыли сундуки и вынули одежду купца‑тысячника, и купец одел Маруфа в эту одежду. А Маруф был человек видный, и стал он подобен начальнику купцов.

Потом этот купец потребовал скатерть, и перед ними разложили скатерть со всевозможными роскошными блюдами из всяких кушаний, и они с Маруфом поели и попили. А затем купец спросил Маруфа: «О брат мой, как твоё имя?» И Маруф ответил: «Моё имя Маруф, а по ремеслу я башмачник и кладу заплатки на старые сапоги». – «Из какой ты страны?» – спросил купец. И Маруф ответил: «Из Мисра». – «Из какого квартала?» – спросил купец. «Разве ты знаешь Миср?» – спросил в свою очередь Маруф. И купец ответил: «Я из его уроженцев». И тогда Маруф сказал: «Я с Красной улицы». – «А кого ты знаешь на Красной улице?» – спросил купец. И Маруф оказал: «Такого‑то и такого‑то», – и перечислил ему много людей.

И тогда купец спросил: «Знаешь ли ты шейха Ахмеда, москательщика?» И Маруф ответил: «Это мой сосед, стеной к стене». – «Что он, здоров?» – спросил купец. И Маруф ответил: «Да». Тогда купец опять спросил: «А сколь ко у него детей?» – «Трое: Мустафа, Мухаммед и Али», – ответил Маруф. И купец спросил: «Что сделал Аллах с его детьми?» – «Мустафа, – ответил Маруф, – здоров, и он учёный, преподаватель, а Мухаммед – москательщик, и он открыл себе лавку рядом с лавкой своего отца, после того как женился и жена родила ему сына по имени Ха сан». – «Да порадует и тебя Аллах благой вестью!» – воскликнул купец, И Маруф продолжал: «Что же касается Али, то он был мне товарищем, когда мы были маленькие, и я постоянно играл с ним. Мы ходили в одежде христианских детей и входили в церковь, и воровали книги христиан, и продавали их, а на вырученные деньги покупали себе еду; и как то раз случилось, что христиане увидели нас, и схватили с книгой, и пожаловались нашим родным, и сказали отцу Али: „Если ты не удержишь своего сына от вреда нам, мы пожалуемся на тебя царю“. И отец Али успокоил их и задал ему порку, и по этой причине Али убежал, и с того времени отец не знал к нему дороги. Он исчез двадцать лет назад, и никто не знает о нем вестей».

«Это я – Али, сын шейха Ахмеда, москательщика, а ты – мой товарищ, о Маруф!» – воскликнул купец. И они приветствовали друг друга. А после приветствия купец сказал: «О Маруф, расскажи мне о причине твоего прихода из Мисра в этот город». И Маруф рассказал ему о своей жене Фатиме, ведьме, и о том, что она с ним сделала, и сказал: «Когда её обиды стали для меня слишком тяжкими, я убежал от неё в страну Ворот Победы, и на меня полил дождь, и я вошёл в заброшенную кладовую в альАдилии и сидел там и плакал, и вышел ко мне обитатель того места, – а это ифрит из джиннов, – и спросил меня, что со мной, и я рассказал ему о моем положении, и тогда он посадил меня к себе на спину и всю ночь летел со мной между небом и землёй, а потом поставил меня на гору и рассказал мне про этот город. И я спустился с горы и вошёл в город, и люди собрались вокруг меня и стали меня расспрашивать. И я сказал им: „Я вчера вышел из Мисра“. И они мне не поверили, и пришёл ты, и отогнал от меня людей, и привёл меня в этот дом. Вот причина моего ухода из Мисры. А ты – какова причина твоего прихода сюда?»

И купец отвечал ему: «Меня одолело безрассудство, когда мне было восемь лет, и с того времени я ходил из селения в селение и из города в город, пока не пришёл в этот город, и называется он Ихтиян аль‑Хатан. Я увидел, что его жители – благородные и великодушные люди и у них есть жалость, и узнал, что они доверяют бедняку и дают ему в долг и верят всему, что он говорит. И тогда я сказал им» «Я купец, и я определил мою поклажу, и мне нужно место, куда сложить поклажу». И они поверили мне и освободили мне место. И я сказал им: «Найдётся ли среди вас кто‑нибудь, кто бы мне одолжил тысячу динаров, пока не придёт моя поклажа, и тогда я верну ему то, что у него взял, – мне нужны некоторые вещи до прибытия моей поклажи». И они дали мне сколько я хотел, и я пошёл на рынок купцов, и увидел там некоторые товары, и купил их, а на следующий день я их продал и нажил пятьдесят динаров и купил других вещей. И я начал дружить с людьми и оказывать им уважение, и они полюбили меня, и я продавал и покупал, и мои деньги умножились. Знай, о брат мой, что говорит сказавший поговорку: «Вся земная жизнь – бахвальство и хитрости, и в стране, где тебя никто не знает, делай что хочешь». Если ты будешь говорить всякому, кто тебя спросит: «По ремеслу я башмачник, и я бедняк, и убежал от моей жены, и вчера ушёл из Мисра», – тебе не поверят, и ты будешь для людей посмешищем, пока останешься в этом городе. А если ты скажешь: «Меня принёс ифрит», – все от тебя разбегутся, и никто к тебе не подойдёт. И люди будут говорить: «Этот человек одержим ифритом, и со всяким, кто к нему приблизится, случится беда». И такая слава будет дурной для тебя и для меня, так как они знают, что я из Мисра».

«Что же мне делать?» – спросил Маруф. И купец сказал ему: «Я научу тебя, как сделать, если захочет великий Аллах. Я дам тебе завтра тысячу динаров и мула, чтобы ездить на нем, и раба, который пойдёт впереди тебя и доведёт тебя до ворот рынка купцов. Войди к ним, а я буду сидеть среди купцов, и когда я тебя увижу, я встану и поздороваюсь с тобой, и поцелую тебе руку, и буду возвеличивать твой сан. И всякий раз, как я тебя спрошу о какомнибудь сорте ткани и скажу тебе: „Привёз ли ты с собой сколько‑нибудь такого‑то сорта?“, ты говори: „Много“. А если меня о тебе будут спрашивать, я стану тебя расхваливать и возвеличивать в их глазах, а потом скажу: „Наймите ему амбар и лавку“, и припишу тебе изобилие богатств и щедрость. Когда же подойдёт к тебе нищий, дай ему сколько придётся, – и люди поверят моим словам, и убедятся в твоём величии и щедрости, и полюбят тебя.

А потом я тебя приглашу и приглашу ради тебя всех купцов и сведу тебя с ними, чтобы они все тебя знали и ты бы их знал…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто вторая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что купец Али говорил Маруфу: „Я приглашу тебя и приглашу ради тебя всех купцов и сведу тебя с ними, чтобы они все тебя знали и ты бы их знал, для продажи и покупки, и брал у них, и отдавал. И не пройдёт долгий срок, как ты уже станешь обладателем богатства“.

И когда наступило утро, купец Али дал Маруфу тысячу динаров, одел его в платье и посадил на мула, и дал ему раба, и сказал: «Да освободит тебя Аллах от ответственности за все это, так как ты мой друг и мне обязательно оказать тебе уважение. Не обременяй себя заботой и брось думать о том, что было у тебя с твоей женой, и не говори о ней никому». И Маруф воскликнул: «Да воздаст тебе Аллах благом!» – а потом он сел на мула, и раб шёл перед ним, пока не довёл его до ворот рынка купцов, и все купцы сидели там, и купец Али сидел среди них.

И, увидев Маруфа, он поднялся, и бросился к нему, и сказал: «Благословенный день, о купец Маруф, о обладатель блага и милости!» А потом он поцеловал ему руку перед купцами и сказал: «О братья, купец Маруф обрадовал нас своим приходом». И все купцы приветствовали его, и Али делал им знаки, чтобы они выразили ему уважение, а Маруф стал великим в их глазах; а затем Али свёл его со спины мула, и купцы приветствовали его, и Али уединялся то с одним, то с другим из них и расхваливал Маруфа.

И его спрашивали: «Это купец?» И он говорил: «Да. Вернее – это самый большой из купцов, и не найдётся никого богаче, так как его богатства и богатства его отца и предков знамениты среди купцов Мисра. У него есть товарищи в Индии, Синде и Йемене, и в отношение щедрости он стоит на великой ступени. Знайте же его сан, возвышайте его место и служите ему. Да будет вам известно, что он прибыл в этот город не для торговли, и у него нет другой цели, как посмотреть на чужие страны, – ему не нужно ездить на чужбину для прибыли и наживы, так как у него столько денег, что их не пожрут огни, и я – один из его слуг».

И Али до тех пор расхваливал Маруфа, пока купцы не вознесли его выше головы и не стали рассказывать друг другу его достоинствах. А затем они собрались подле него и начали предлагать ему угощения и напитки, и даже начальник купцов подошёл к нему и приветствовал его.

И купец Али говорил Маруфу в присутствии других купцов: «О господин, может быть, ты привёз с собой сколько‑нибудь такой‑то ткани?» И Маруф отвечал: «Много!»

(А в эти дни Али показал ему всякие драгоценные ткани и научил его названиям тканей, дорогих и дешёвых.) И один купец спросил Маруфа: «О господин мой, ты привёз жёлтого сукна?» И Маруф ответил: «Много!» И купец спросил: «А красного, как кровь газели?» И Маруф ответил: «Много!» И всякий раз, как он спрашивал его о чем‑нибудь, Маруф отвечал: «Много!»

И тогда этот купец сказал: «О купец Али, если бы твой земляк захотел привезти тысячу тюков дорогих тканей, он бы привёз их?» И Али ответил: «Он бы привёз их из одной кладовой в числе своих кладовых, и там бы ничего не уменьшилось».

И когда они сидели, вдруг стал обходить купцов нищий, и одни подали ему серебряную полушку, а другие подали джедид, но большинство из них не дало ему ничего.

А когда нищий дошёл до Маруфа, тот захватил горсть золота и дал её нищему, и нищий пожелал ему блага и ушёл; и купцы удивились и сказали: «Это подарок царей, – он ведь дал нищему золота без счета, и если бы он не был из людей с большим состоянием и у него не было бы всего много, он не подал бы нищему горсть золота».

А через некоторое время подошла к Маруфу бедная женщина, и он захватил горсть золота и дал ей, и она ушла, благословляя его, и рассказала об этом другим беднякам, и они стали подходить к нему один за другим, и всякий раз, как они к нему подходили, Маруф брал горсть золота и подавал, пока не израсходовал всю тысячу динаров.

А после этого он ударил рукой об руку и воскликнул: «Достаточно с нас Аллаха, и благой он промыслитель!» И начальник купцов спросил его: «Что с тобой, о купец Маруф?» И Маруф сказал: «Похоже, что большинство жителей этого города – бедняки и нищие. Если бы я знал, что это так, я бы привёз в седельном мешке немного денег и подарил бы их бедным. Я боюсь, что моё пребывание на чужбине продлится, а мне свойственно не отказывать нищему. Но у меня не осталось золота, и когда подойдёт ко мне бедняк, что я ему скажу?» – «Скажи ему: „Аллах тебя наделит“, – молвил начальник купцов. И Маруф воскликнул: „Не таков мой обычай, и одолели меня по этой причине заботы. Я хотел бы иметь тысячу динаров, чтобы подавать милостыню, пока не придёт моя поклажа“.

И начальник купцов сказал: «Не беда!» И послал когото из своих слуг, и тот принёс ему тысячу динаров, и он отдал их Маруфу. И Маруф подавал каждому, кто проходил мимо него из бедных, пока не раздался призыв к полуденной молитве. И люди вошли в мечеть и совершили полуденную молитв, и то, что у него осталось от тысячи динаров, Маруф разбросал над головами молящихся, и тогда люди обратили на него внимание и стали его благословлять, а купцы дивились его великой щедрости и тароватости.

И потом Маруф обратился к другому купцу и, взяв у него тысячу динаров, роздал их, а купец Али смотрел на его поступки и не мог ничего сказать.

И Маруф делал так, пока не раздался призыв к предзакатной молитве, и тогда он вошёл в мечеть, и помолился, и роздал остаток денег. И не заперли ещё ворот рынка, как он уже взял пять тысяч динаров и роздал их, и всякому, у кого он что‑нибудь брал, он говорил: «Когда придёт моя поклажа, если ты захочешь золота, я тебе дам, а если захочешь тканей, я тебе дам, – у меня много».

А к вечеру купец Али пригласил Маруфа к себе и пригласил с ним всех купцов и посадил его на почётное место, и тот разговаривал только о тканях или драгоценных камнях, и всякий раз, когда ему что‑нибудь называли, он отвечал: «У меня этого много».

А на следующий день Маруф отправился на рынок и стал обращаться к купцам, и брать у них деньги и раздавать их беднякам, и он поступил таким образом двадцать дней, пока не взял у людей шестьдесят тысяч динаров, – и к нему не пришла ни поклажа, ни жгучая чума[686].

И люди стали шуметь о своих деньгах и сказали: «Не пришла поклажа купца Маруфа! До каких же пор он будет брать у людей деньги и отдавать их нищим?» И один из купцов сказал: «Правильно будет нам поговорить с его земляком, купцом Али». И они пришли к нему и сказали: «О купец Али, поклажа купца Маруфа не пришла». И Али сказал: «Подождите, она обязательно скоро придёт». А потом он остался наедине с Маруфом и сказал ему: «О Маруф, что это за дела? Что я тебе говорил: „подрумянь хлеб“ или „сожги его?“ Купцы шумят о своих деньгах, и они мне сказали, что им с тебя следует шестьдесят тысяч динаров, которые ты взял и роздал нищим. Чем же ты заплатишь долги людям, когда ты не продаёшь и не покупаешь?» – «А что такое случилось, – сказал Маруф, – и что за количество – шестьдесят тысяч динаров? Когда поклажа придёт, я им отдам; если они хотят – тканями, а если хотят – золотом и серебром». – «Аллах велик! – воскликнул купец Али. – Разве у тебя есть поклажа?» – «Много!» – отвечал Маруф. И Али воскликнул: «Аллах и его приспешники пусть воздадут тебе за твою мерзость! Разве я учил тебя этим словам, чтобы ты говорил их мне? Я расскажу о тебе людям!» – «Ступай без долгих разговоров, – сказал Маруф. – Разве я бедняк? В моей поклаже всего много, и когда она придёт, они возьмут свои вещи, за динар‑два, и я в них не нуждаюсь».

И тогда купец Али рассердился и воскликнул: «О маловоспитанный, я тебе покажу, как мне врать, не стыдясь!» И Маруф сказал: «Что сумеешь, то и сделай, а они подождут, пока придёт моя поклажа, и получат своё добро с избытком».

И купец Али оставил его и ушёл, говоря в душе: «Я раньше его расхваливал, и если я теперь стану его хулить, то окажусь лгунам, и ко мне подойдут слова сказавшего: „Кто похвалил, а потом осудил, тот солгал два раза“.

И купец Али рассердился и не знал, что делать. А потом купцы пришли к нему и спросили: «О купец Али, ты с ним разговаривал?» И он сказал им: «О люди, мне перед ним стыдно! У него тысяча динаров моих денег, и я не могу с ним о них говорить. А когда вы ему давали, вы не советовались со мной, и мне нечего о нем с вами разговаривать. Требуйте с него, а если он вам не отдаст, пожалуйтесь на него царю этого города и скажите ему: это плут, который сплутовал с нами, – и царь освободит вас от него».

И купцы пошли к царю и рассказали ему о том, что случилось, и сказали: «О царь времени, мы не знаем, что нам делать с этим купцом, щедрость которого так велика. Он делает то‑то и то‑то и все, что берет, раздаёт беднякам горстями. Если бы он имел мало, его душа не позволяла бы ему брать золото горстями и раздавать его бедным, а если бы он был из людей богатых, правдивость его стала бы нам ясна с приходом его поклажи. Но мы не видим у него поклажи, хотя он утверждает, будто у него есть поклажа, которую он опередил, и всякий раз, как мы называем ему какой‑нибудь сорт из сортов материи, он говорит: „Его у меня много!“ Прошёл уже долгий срок, а об его поклаже нет никаких вестей, и нам с нею следует шестьдесят тысяч динаров, и все это он роздал беднякам». И они стали расхваливать Маруфа и прославлять его щедрость.

А этот царь был жадюга, жаднее Ашаба[687], и когда он услышал о великодушии и щедрости Маруфа, им овладела жадность, и он сказал: «Если бы у этого купца не было много денег, он бы не проявил всей этой щедрости. Его поклажа обязательно прибудет! И эти купцы соберутся у него, и он раздаст им много денег. Я имею больше прав, чем они, на эти деньги, и я хочу завязать с ним дружбу и подружиться с ним, пока не пришла его поклажа. И то, что взяли бы от него эти купцы, возьму я. Я женю его на моей дочери и присоединю его деньги к моим деньгам».

И везирь царя сказал ему: «О царь времени, я думаю, что он плут, а плут разрушает дом жадного…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто третья ночь

Когда же настала девятьсот девяносто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь царя сказал ему: „Я думаю, что он плут, а плут разрушает дом жадного“, – и царь молвил: „О везирь, я его испытаю и узнаю, плут ли он, или говорит правду, и воспитан ли он в богатстве, или нет“. – „Чем же ты его испытаешь?“ – спросил везирь; и царь сказал: „У меня есть драгоценный камень. Я пошлю за этим купцом и призову его к себе, и когда он сядет, окажу ему уважение и дам ему этот камень: и если он узнает, какой это камень и узнает его цену – значиг, он обладатель благ и богатства; а если он его не узнает – то он плут и выскочка, и я убью его наихудшим образом“.

И затем царь послал за Маруфом и призвал его к себе, и Маруф, войдя, приветствовал его, и царь возвратил ему приветствие, и посадил его с собой рядом, и спросил: «Ты ли купец Маруф?» – «Да», – ответил Маруф. И царь молвил: «Купцы утверждают, будто им с тебя следует шестьдесят тысяч динаров. Правда ли то, что они говорят?» – «Да», – ответил Маруф. И царь опросил: «Почему же ты не отдаёшь им деньги?» – «Они подождут, пока прибудет моя поклажа, и я отдам им за один динар – два, и если они захотят золота – я им дам, и если захотят серебра – я им дам, и если захотят товаров – я тоже им дам, – ответил Маруф. – Кому следует тысяча, я дам две, – за то, что он защитил мою честь перед бедняками; у меня всего много».

А потом царь сказал ему: «О купец, возьми этот камень и посмотри, какого он сорта и какая ему цена». И он дал ему камень величиной с орешек (а царь купил его за тысячу динаров, и у него не было другого такого камня, и он дорожил им). И Маруф взял его в руку, и сжал большим и указательным пальцем, и сломал, – так как драгоценный камень тонок и не выносит давления.

«Зачем ты сломал этот драгоценный камень?» – спросил его царь. И Маруф засмеялся и сказал: «О царь времени, это не драгоценный камень – это кусок металла, который стоит тысячу динаров. Как же ты говоришь про него, что это драгоценный камень? Драгоценному камню цена семьдесят тысяч динаров, а это называется: кусок металла. Драгоценные камни, которые не будут величиной с лесной орех, не имеют для меня цены, и я ими не занимаюсь. Как ты можешь быть царём и называть это драгоценным камнем, когда это кусок металла, которому цена тысяча динаров? Но вам простительно: вы бедняки, и у вас нет сокровищ, имеющих цену». – «О купец, – спросил его царь, – а у тебя есть драгоценные камни, про которые ты рассказываешь?»

«Много», – отвечал Маруф. И царя одолела жадность, и он спросил: «А ты дашь мне настоящих драгоценных камней?» – «Когда придёт моя поклажа, – ответил Маруф, – я дам тебе много, и чего бы ты ни потребовал, у меня много и я дам тебе все бесплатно». И царь обрадовался и сказал купцам: «Уходи своей дорогой и подождите, пока не придёт его поклажа, И тогда приходите и возьмите ваши деньги от меня». И купцы ушли.

Вот что было с Маруфом и купцами. Что же касается царя, то он обратился к везирю и сказал ему: «Обласкай купца Маруфа, и завяжи с ним разговор, и скажи ему яро мою дочь, чтобы он на ней женился и мы бы заполучили все блага, которые у него есть». – «О царь времени, – отвечал везирь, – поведение этого человека мне не нравится, и я думаю, что он плут и лгун. Брось же эти слова, чтобы твоя дочь не пропала ни за что».

А этот везирь раньше просил царя женить его на своей дочери, и царь хотел выдать её за него замуж, но когда это дошло до царевны, она не согласилась.

И царь сказал везирю: «О обманщик, ты не хочешь мне добра, потому что ты раньше сватался к моей дочери и она не согласилась выйти за тебя замуж, и теперь ты пресекаешь путь к её замужеству и хочешь, чтобы моя дочь осталась, как земля под паром, и ты взял бы её сам. Выслушай же от меня такое слово: нет тебе касательства к этим делам. Как он может быть плутом и лгуном, когда он узнал цену этого драгоценного камня – ту, за которую я его купил, и сломал его, так как он ему не понравился? У него много драгоценных камней, и когда он войдёт к моей дочери, то увидит, что она красива, и она отнимет у него разум, и он полюбит её и даст ей драгоценных камней и сокровищ. А ты желаешь лишить мою дочь и меня этих благ».

И везирь промолчал, боясь гнева царя, и сказал в душе: «Натравливай собак на быков!» А затем он обратился к купцу Маруфу и сказал ему: «Его величество царь полюбил тебя, и у него есть дочь, красивая и прелестная, на которой он хочет тебя женить. Что ты скажешь?» – «Это недурно, – отвечал Маруф, – но пусть он подождёт, пока придёт моя поклажа: приданое за царских дочерей обильно, и сан их таков, что за них дают только приданое, подходящее к их положению. А сейчас у меня нет дням. Пусть же царь подождёт, пода придёт моя поклажа, – у меня добра много. Я обязательно должен раздать за невесту милостыни пять тысяч мешков денег, и мне нужно тысячу мешков, чтобы раздать их нищим и беднякам в вечер, когда я к ней войду, и тысячу мешков, чтобы раздать тем, кто будет идти в шествии, и тысячу мешков, чтобы сделать угощение для военных и для других. Мне нужно сто драгоценных камней, чтобы дать их царевне на утро после свадьбы, и сто драгоценных камней, которые я раздам невольницам и евнухам, – я дам каждому из них камень, чтобы возвысить сан невесты. Мне нужно одеть тысячу голых из бедняков, и не обойтись мне без подаяния, – а все это возможно только тогда, когда придёт моя поклажа, у меня ведь всего много, тогда я и думать не стану обо всех этих расходах».

И везирь пошёл и рассказал царю о том, что говорил Маруф, и царь сказал: «Если он этого хочет, как же ты говоришь про него, что он плут и лгун?» – «Я продолжаю это говорить», – сказал везирь. И царь выругал его, и выбранил, и сказал: «Клянусь жизнью моей головы, если ты не оставишь этих речей, я тебя убью! Возвращайся к нему и приведи его ко мне, и я с ним устроюсь».

И везирь пошёл к Маруфу и сказал: «Пойди поговори с царём». И Маруф ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И затем он пришёл к царю, и тот сказал ему: «Не оправдывайся этими оправданиями! Моя казна полна, возьми ключи себе и расходуй все, что тебе нужно. Давай сколько хочешь, одевай бедных и делай что хочешь, – и тебе ничего не будет от дочери и её невольниц, а когда придёт твоя поклажа, сделай своей жене какое хочешь уважение. Мы будем ждать её приданого, пока не придёт твоя поклажа, и между мной и тобой нет никакого различия».

И затем он приказал шейх‑аль‑исламу написать брачную запись, и тот написал запись царевны с купцом Маруфом, и царь принялся устраивать свадьбу. Он приказал украсить город, и забили в барабаны, и поставили кушанья всевозможных родов, и пришли забавники. А купец Маруф сидел на скамеечке в брачном зале, и к нему приходили забавники, фокусники и плясуны, и мастера диковинных движений и удивительных развлечений, – и он приказывал казначею и говорил: «Принеси золото и серебро! И тот приносил золото и серебро, и Маруф обходил смотрящих, подавал каждому, кто играл, горсть, и он благодетельствовал беднякам и нищим и одевал голых, и была эта свадьба шумная.

И казначей не успевал приносить из казны деньги, а сердце везиря чуть не лопалось от злости, но он не мог ничего сказать.

А купец Али удивлялся, что расходуются такие деньги, и говорил купцу Маруфу: «Аллах и его приспешники пусть отомстят твоей голове. Тебе не довольно, что ты погубил деньги купцов, и ты губишь деньги царя». И купец Маруф отвечал ему: «Это тебя не касается. Когда придёт поклажа, я все возмещу».

И он начал разбрасывать деньги и говорил про себя: «Жгучая чума![688] Что будет то будет, и от того, что предопределено, не убежишь!»

И свадьба продолжалась сорок дней, а на сорок первый день устроили шествие невесты, и перед ней шли все эмиры и военные, и когда её привели, Маруф стал рассыпать золото над головами людей. И царевне устроили великолепное шествие, и Маруф истратил очень значительные деньги, и его ввели к царевне, и он сел на высокое кресло. И опустили занавески, и заперли двери, и все вышли и оставили его у невесты, и тогда он начал бить рукой об руку и просидел некоторое время печальный, ударяя ладонью об ладонь и говоря: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого». – «О господин мой, да будешь ты здоров, почему это ты озабочен?» – спросила царевна. И Маруф сказал: «Как мне не быть озабоченным, когда твой отец меня расстроил и сделал со мной такое дело, как будто сжёг зелёный посев». – «А что с тобой сделал мой отец, скажи мне?» – спросила царевна. И Маруф ответил: «Он ввёл меня к тебе раньше, чем прибыла моя поклажа, а я хотел иметь самое меньшее сто драгоценных камней, чтобы раздать их твоим невольницам, каждой по одному камню, чтобы они радовались и говорили: „Мой господин дал мне камешек в ночь, когда вошёл к своей госпоже“. И этот поступок служил бы для возвышения твоего сана и увеличения почёта тебе. Я не перестаю раздавать камни, так как у меня их много».

«Не заботься об этом и не огорчайся по этой причине, – сказала царевна. – Что касается меня, то тебе от меня ничего не будет плохого, так как я подожду, пока придёт твоя поклажа, а что касается невольниц, то тебе от них тоже ничего не будет. Вставай, сними с себя одежду и доставь себе наслаждение, а когда придёт твоя поклажа, мы получим эти камни и другое».

И Маруф поднялся и, сняв с себя одежду, сел на постель, и принялся дразнить жену, и начались заигрыванья, и он положил ей руку на ногу, а она села к нему на колени и вложила губы ему в рот, и был это тот час, когда забывает человек отца и мать.

И Маруф обнял жену, и прижал её к себе, я стал мять её в объятьях, и прижал её к груди, и сосал ей губы, пока из них не потёк мёд. Он положил ей руку под левую подмышку, и её члены, как и его члены устремились к сближению, и тогда он ударил её между грудями, и она оказалась меж его бёдрами, и он опоясал её ногами, и испробовал оба способа, и закричал: «О отец двух покрывал!» И он вложил заряд, и зажёг фитиль, и, нацелившись по компасу, приложил огонь, и сбил башню со всех четырех столбов, и была это загадка, о которой не спрашивают, и девушка вскрикнула криком, который неизбежен…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда девушка вскрикнула криком, который неизбежен, купец Маруф уничтожил её девственность, я была это ночь, которая не идёт в счёт ночей жизни, так как она заключает сближение с прекрасными, объятия, и игры, и сосанье, и пронзание до утра.

А потом Маруф сходил в баню и надел платье из платьев царей и, выйдя из бани, пришёл в диван царя, и те, кто был там, встали ради него на ноги и встретили его с уважением и почётом, поздравляя его, и призывали на него благословение.

И Маруф сел рядом с царём и спросил: «Где казначей?» И ему оказали: «Вот он, перед тобой». И Маруф молвил: «Подай почётные одежды и одень всех везирей, и эмиров, и обладателей должностей!» И казначей принёс ему все, что он потребовал, и Маруф сидел, и давал каждому, кто к нему приходил, и одаривал всякого человека, смотря по его сану.

И он провёл таким образом двадцать дней, и у него не обнаружилось ни поклажи, ни чего‑нибудь другого, и казначей почувствовал из‑за него величайшее стеснение.

И он вошёл к царю в отсутствие Маруфа (а царь сидел с одним только везирем, больше ни с кем), и поцеловал перед ним землю и сказал: «О царь времени, я тебе кое‑что расскажу, так как ты, может быть, будешь меня упрекать за то, что я тебе этого не рассказал. Знай же, что казна опустела, и там не осталось денег, кроме малого количества, я через десять дней мы её запрём пустой». – «О везирь, – сказал царь, – поклажа моего зятя задержалась, и о ней нет вестей». И везирь захохотал и сказал: «Да будет Аллах к тебе милостив, о царь времени! Ты слишком прост для дел этого плута и лгуна! Клянусь жизнью твоей головы, у него нет ни поклажи, ни чумы, которая освободила бы нас от него, и он с тобой плутовал, пока не погубил твои деньги и не женился на твоей дочери даром. До каких пор ты будешь беспечен с этим лгуном?» – «О везирь, – сказал царь, – как сделать, чтобы узнать истинное положение дел?» И везирь сказал: «О царь времени, не проведает тайны мужчины никто, кроме его жены. Пошли за твоей дочерью, чтобы она пришла за занавеску, и я спрошу её об истинном положении. Пусть она расспросит Маруфа и осведомит нас об его обстоятельствах». – «В этом нет дурного, – сказал царь, – клянусь жизнью моей головы, если будет установлено, что он плут и лгун, я убью его наихудшим образом».

И затем он взял везиря и, придя с ним в приёмную комнату, послал за своей дочерью, и она пришла за занавеску (а это было в отсутствие её мужа) и, придя, сказала: «О батюшка, что ты хочешь?» – «Поговори с везирем», – сказал царь. И царевна спросила: «О везирь, что тебе?» И везирь молвил: «О госпожа, знай, что твой муж погубил деньги твоего отца и женился на тебе без приданого. Он все время обещает нам и не исполняет обещаний, и об его поклаже не обнаружилось сведений, а в общем мы хотим, чтобы ты рассказала нам про него».

И царевна сказала: «Его речи многочисленны, и он все время приходит и обещает мне драгоценные камни, сокровища и дорогие материи, но я ничего этого не вижу». – «О госпожа, – спросил везирь, – можешь ли ты сегодня ночью завязать с ним разговор и сказать ему: „Расскажи мне правду и не бойся ничего. Ты стал моим мужем, и я не допущу с тобой неосторожности. Расскажи мне истину об этом деле, и я придумаю для тебя план, который тебя спасёт“. И затем отдаляйся и приближайся к нему в разговоре, покажи ему любовь и допроси его, а после этого расскажи нам истину о его деле».

«О батюшка, – ответила царевна, – я знаю, как мне его испытать».

И затем она ушла, а после ужина к ней, по обычаю, вошёл её муж Маруф, и она поднялась к нему, и взяла его под мышки, и стала его обманывать великими обманами (а достаточно с тебя обманов женщин, когда у них есть до мужчин какая‑нибудь нужда, которую они хотят исполнить!), и до тех пор обманывала его и ласкала словами слаще мёда, пока не украла его разума.

И когда она увидела, что Маруф склонился к ней вполне, она сказала: «О прохлада моего глаза, о плод моей души, да не заставит меня Аллах тосковать без тебя и да не разлучит время нас с тобою. Любовь к тебе поселилась в моем сердце, и огонь страсти к тебе сжёг мою печень, я не будет никогда с тобой допущена крайность. Я хочу, чтобы ты рассказал мне истину, так как ухищрения лжи бесполезны и не все время удаются. До каких пор будешь ты плутовать и лгать моему отцу? Я боюсь, что твоё дело станет ему ясно, прежде чем мы придумаем для него хитрость, и он тебя схватит. Расскажи же мне правду, и тебе будет лишь то, что тебя радует. Когда ты расскажешь мне истину об этом деле, не бойся ничего дурного. Сколько ты ещё будешь утверждать, что ты купец и обладатель денег и у тебя есть поклажа? Прошло уже долгое время, как ты говоришь: „Моя поклажа, моя поклажа“, – и нет о твоей поклаже вестей, и на твоём липе видна забота по этой причине. Если в твоих словах нет правды, расскажи мне, и я придумаю тебе план, который тебя освободит, если захочет Аллах». – «О госпожа, – ответил Маруф, – я расскажу тебе правду, и что желаешь, то и сделай». – «Говори и будь правдив, – сказала царевна, – ибо правда – корабль спасения, и берегись лжи, ибо ложь позорит солгавшего. От Аллаха дар того, кто сказал:

Правдивым будь, хотя б тебя истина

Сожгла потом огнями горящими.

Ищи Аллаха милости. Всех глупей

Гневящий бога, чтоб угодить рабам».

«О госпожа, – сказал Маруф, – знай, что я не купец и нет у меня ни поклажи, ни жгучей чумы. Я был в моей стране башмачником, и у меня есть жена по имени Фатима, ведьма, и у меня с ней случилось то‑то и то‑то».

И он рассказал ей всю историю с начала до конца, и царевна засмеялась и сказала: «Ты искусен в ремесле лжи и плутовства». – «О госпожа, – сказал Маруф, – да сохранит тебя Аллах великий, чтобы прикрывать пороки и рассеивать горести». И царевна молвила: «Знай, что ты сплутовал с моим отцом и обманул его своим великим бахвальством, так что он выдал меня за тебя из жадности, а затем ты погубил его деньги, и везирь подозревает тебя из‑за этого. Сколько раз он разговаривал о тебе с моим отцом и говорил ему: „Это плут и лгун“. Но отец не слушался его в том, что он ему говорил, по той причине, что везирь за меня посватался, но я не согласилась, чтобы он был мне мужем, а я была его женой. Но затем время продлилось, и мой отец почувствовал стеснение и сказал мне: „Допроси его“. И я тебя допросила, и открылось закрытое. Мой отец твёрдо решил повредить тебе по этой причине, но ты стал моим мужем, и я не допущу с тобой неосторожности. Если я расскажу моему отцу эту историю, он утвердится в мнении, что ты плут и лгун, и сплутовал с царской дочерью, и погубил его деньги. Твой грех у него не будет прощён, и он убьёт тебя без сомнения, – и среди людей распространится молва, что я вышла замуж за плута и лгуна, и это будет позором для моего достоинства. А когда мой отец убьёт тебя, ему, может быть, понадобится выдать меня за другого, а это дело, на которое я не соглашусь, хотя бы я умерла. Но, однако, вставай теперь и надень одежду невольника и возьми с собой пятьдесят тысяч динаров из моих денег. Садись на коня и поезжай в страну, где власть моего отца не действует, и сделайся там купцом. Напиши мне письмо и пришли его с гонцом, который придёт ко мне тайно, чтобы я знала, в какой ты стране, и могла бы посылать тебе все, до чего достанет моя рука, и твоё богатство бы увеличилось. Если мой отец умрёт, я пошлю за тобой, и ты приедешь во славе и почёте, а если умрёшь ты или умру я и буду взята к милости Аллаха великого, то воскресение из мёртвых соединит нас, – и вот правильное решение. Пока ты здоров и я здорова, я не лишу тебя писем и денег. Поднимись же, прежде чем взойдёт день, и ты будешь в затруднении, и окружит тебя гибель».

«О госпожа, – сказал Маруф, – я под твоим покровительством и хочу, чтобы ты простилась со мной сближением». – «Это неплохо», – сказала царевна. И Маруф сблизился с ней, а потом совершил омовение и, надев одежду невольника, приказал конюхам оседлать коня из резвых коней. И ему оседлали коня, и тогда он простился с царевной, и вышел из города в конце ночи, и поехал, и всякий, кто его видел, думал, что это невольник из невольников султана, который едет, чтобы исполнить какоенибудь дело.

А когда наступило утро, отец девушки вместе с везирем пришёл в комнату, где сидят, и отец девушки послал за ней и, когда она пришла за занавеску, спросил её: «О дочка, что скажешь?» И царевна ответила: «Я скажу: да очернит Аллах лицо твоего везиря, – у него было желание очернить моё лицо перед мужем». – «А как так?» – спросил царь. И она сказала: «Мой муж пришёл ко мне вчера, и, раньше чем я сказала ему эти слова, вдруг вошёл ко мне Фарадж‑евнух с письмом в руке и сказал: „Десять невольников стоят под окном дворца, и они мне дали это письмо и сказали: «Поцелуй за нас руки Сиди Маруфа, купца, и отдай ему это письмо. Мы из невольников, которые идут с его поклажей, и до нас дошло, что он женился на царевне, и мы пришли ему рассказать, что с нами случилось по дороге“.

И я взяла письмо, и прочитала его, и увидела в нем: «От пятисот невольников к его достоинству, нашему господину, купцу Маруфу. А затем – вот о чем мы осведомляем тебя: после того как ты от нас уехал, на нас напали кочевники и вступили с нами в бой, и их было тысячи две всадников, а нас – пятьсот невольников. У нас произошёл с кочевниками великий бой, и они не дали нам идти по дороге, и прошло тридцать дней, и мы все воюем с ними. Вот причина нашей задержки…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто пятая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царевна говорила своему отцу: „Моему мужу пришло письмо от его слуг такого содержания: кочевники не дали нам идти по дороге. Вот причина пашей задержки. Они отняли у нас двести тюков тканей из поклажи и убили из нас пятьдесят невольников“.

И когда до Маруфа дошла эта весть, он воскликнул: «Да обманет их Аллах! Как это они сражаются с кочевниками из‑за двухсот тюков товаров, и что значат двести тюков? Им не следовало задерживаться из‑за этого: ведь цена двухсот тюков – семь тысяч динаров. Но мне следует отправиться к ним и поторопить их, а то, что взяли кочевники, не уменьшит моей поклажи, и это нисколько на меня не действует. Я буду считать, что подал им это как милостыню».

И потом он ушёл от меня, смеясь, и не огорчился из‑за того, что его имущество пропало и его невольники убиты; и когда он ушёл, я посмотрела из окна дворца, и увидела, что те десять невольников, которые принесли ему письмо, подобны лунам, и каждый из них одет в платье, стоящее две тысячи динаров, и у моего отца нет невольника, похожего на кого‑нибудь из них.

И затем мой муж отправился с невольниками, которые принесли ему письмо, чтобы привезти свою поклажу, и хвала Аллаху, который не дал мне ничего сказать ему из тех слов, что ты мне велел сказать: он бы стал смеяться надо мной и над тобой и, может быть, посмотрел бы на меня взором унижения и возненавидел бы меня. Но ведь весь позор – от твоего везиря, который говорил о моем муже слова неподобающие».

«О дочка, – сказал царь, – богатства твоего мужа обильны, и он не подумает об этом, и с того дня, как он вступил в наш город, он раздаёт бедным милостыню. Если захочет Аллах, он скоро приедет со своей поклажей, и достанется нам от него великое благо». И он начал успокаивать свою дочь и ругать везиря, и хитрость с ним удалась.

Вот то, что было с царём. Что же касается купца Маруфа, то он сел на коня и поехал по безлюдной пустыне, и он был в недоумении и не знал, в какую страну направиться.

И он начал плакать от мук разлуки, и испытывал волнение и страсть и произнёс такие стихи:

«Обмануло время сближение, и расстались мы,

И растаяла от суровости и горит душа.

Око слезы точит, покинувши возлюбленных;

Теперь – разлука; когда же будет встреча вновь?

О лик луны светящей, это я был тем,

Кто в страсти к вам оставил сердце истерзанным.

О, если б я ни часа не видал тебя –

После радости единения я печаль вкусил.

Всегда Маруф влюблённым в Дунью был, всегда;

Если он умрёт от любви своей, то любовь вечна.

О блеск сияющего солнца, помоги

Ты сердцу, страстью явною сожжённому.

Увидим ли, что время вновь нас сблизило,

И получим ли от встречи с ней отраду мы?

Сведёт ли нас дворец любимой в радости,

Сожму ли я в объятьях тесных ветвь песков?

О лик луны светящей, пусть лицо твоё,

Как солнце, красотою вечно светит нам.

Готов я страсть терпеть и её горести,

Ведь счастье страсти – в нем самом несчастие».

А окончив стихи, он заплакал сильным плачем, и все дороги были перед ним закрыты, и он предпочитал смерть жизни.

И он пошёл, точно пьяный, от великой нерешительности, и шёл не переставая до времени полудня, и, наконец, дойдя до маленькой деревушки, он увидя неподалёку от неё пахаря, который пахал на паре быков.

Маруфа мучил сильный голод, и он подошёл к пахарю и сказал ему: «Мир с вами!» И пахарь возвратил ему приветствие и сказал: «Добро тебе пожаловать, о господин! Ты из невольников султана?» – «Да», – отвечал Маруф. И человек сказал: «Остановись у меня для угощения». И Маруф понял, что он из числа щедрых. «О брат мой, – сказал он ему, – я не вижу у тебя ничего, чем бы ты меня накормил, как же ты меня приглашаешь?» – «О господин, – ответил пахарь, – добро найдётся. Сойди здесь с коня, а селение – вот оно, близко, и я пойду и принесу тебе обед и корм твоему коню». – «Если селение близко, – сказал Маруф, – то я дойду до него во столько же времени, во сколько дойдёшь до него ты, и куплю то, что хочу, на рынке и поем». – «О господин, – сказал пахарь, – это селение – маленькая деревушка, и там нет ни рынка, ни купли, ни продажи. Прошу тебя, ради Аллаха, остановись у меня и залечи моё сердце, а я схожу туда и быстро вернусь к тебе!»

И Маруф сошёл с коня, а пахарь оставил его и ушёл в селение, чтобы принести ему обед.

И Маруф сел его дожидаться и сказал в душе: «Я отвлёк этого бедного человека от работы, но я поднимусь и буду пахать за него, пока он не придёт, чтобы возместить то, что он из‑за меня потерял».

И он взял плуг, и погнал быков, и попахал немного, и плуг задел за что‑то, и животные остановились, и Маруф погнал их, но они не могли идти. И Маруф посмотрел на плуг и увидел, что он задел за золотое кольцо. И тогда он снял с кольца землю и увидел, что оно находится посреди мраморной плиты, величиной с мельничный жёрнов.

И Маруф старался над плитой, пока не сорвал её с места, и из‑под неё показалось подземелье с лестницей. И Маруф спустился по этой лестнице и увидел помещение вроде бани, с четырьмя портиками, и один портик был наполнен от земли до потолка золотом, а второй портик был наполнен изумрудами, жемчугом и кораллами от земли до потолка, а третий портик был наполнен яхонтами, бадахшанскими рубинами и бирюзой, а четвёртый портик был наполнен алмазами, и дорогими металлами, и драгоценными камнями всех видов. И посредине этого помещения стоял сундук из прозрачного хрусталя, наполненный бесподобными драгоценными камнями, каждый из которых был величиной с лесной орех, и на этом сундуке стояла маленькая коробочка размером с лимон, и она была из золота.

И Маруф, увидев все это, удивился, и обрадовался сильной радостью, и сказал: «Посмотрим‑ка, что такое в этой коробочке?» И затем он открыл её и увидел в ней золотой перстень, на котором были написаны имена и талисманы, подобно следам муравьёв.

И он потёр этот перстень, и вдруг чей‑то голос сказал: «Я здесь, я здесь, о господин! Требуй – получишь. Хочешь ли ты построить селение, или разрушить город, или убить царя, или прорыть канал, или сделать что‑нибудь вроде этого? Что бы ты ни потребовал, это уже свершилось по изволению владыки всевластного, творца ночи и дня». – «О создание моего господа, кто ты и что ты будешь?» – спросил Маруф. И говоривший ответил: «Я слуга этого перстня, исполняющий службу его владельцу. Какое бы желание он мне ни изъявил, я его исполню, и нет мне отговорки в том, что он мне прикажет. Я владыка телохранителей из джиннов, и число моего войска – семьдесят два племени, а число бойцов каждого племени – семьдесят две тысячи, и каждый из тысячи властвует над тысячей маридов, а каждый марид властвует над тысячей помощников, а каждый помощник властвует над тысячей шайтанов, а каждый шайтан властвует над тысячей джиннов, и все они покорны мне и не могут меня ослушаться. А я приколдован к этому перстню и не могу ослушаться того, кто им владеет, и вот ты им овладел, и я стал твоим слугой. Требуй же чего хочешь, я послушен твоим словам и повинуюсь твоему приказу. Если я тебе понадоблюсь в какое‑нибудь время, на суше или на мэре, потри перстень и найдёшь меня возле себя; но берегись потереть перстень два раза подряд: ты сожжёшь меня огнём этих имён, и лишишься меня, и будешь жалеть обо мне после этого. Я осведомил тебя о моем положении, и конец!..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто шестая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда слуга перстня рассказал Маруфу о своём положении, Маруф спросил его: „Как твоё имя?“ И марид ответил: „Моё имя Абу‑с‑Саадат“. И Маруф сказал: „О Абу‑с‑Саадат, что это за помещение и кто приколдовал тебя к этой коробочке?“ – „О господин, – ответил марид, – это помещение – сокровищница, которая называется сокровищница Шеддала, сына Ада, что построил Ирем многостолбный, подобного которому не сотворено в мире. Я был ему слугой при его жизни, и это его перстень. Шеддад положил его в свою сокровищницу, но теперь он – твоя доля!“ – „Можешь ли ты вынести то, что в этой сокровищнице, на поверхность земли?“ – спросил Маруф. И марид ответил: „Да! Эир самое лёгкое дело“. И тогда Маруф сказал: „Вынеси все, что в ней есть, и не оставляй ничего“.

И Абу‑с‑Саадат показал рукой на землю, и земля расступилась, и он опустился я исчез на короткое время, и вдруг вышли из‑под земли изящные юноши с прекрасными лицами, которые несли золотые корзины, и эти корзины были наполнены золотом. Они опорожнили их и ушли, и принесли другие, и все время переносили золото и драгоценные камни, – и не прошло ещё часу, как они сказали: «В сокровищнице не осталось ничего».

А затем появился перед Маруфом Абу‑с‑Саадат и сказал ему: «О господин мой, все, что было в сокровищнице, мы перенесли». И Маруф спросил его: «Что это за прекрасные юноши?» И марид ответил: «Это мои дети. Для этой работы мне не стоило собирать моих помощников, и мои дети исполнили твою нужду и почтили себя службой тебе. Требуй же, чего ты хочешь, кроме этого?» – «Можете ли вы привезти мулов и сундуки и сложить эти богатства в сундуки и погрузить сундуки на мулов?» – спросил Маруф. И марид ответил: «Это самое лёгкое дело!» И затем он издал великий крик, и его дети явились к нему, а их было восемь сотен.

«Пусть часть из вас примет облик мулов, а часть – облик прекрасных невольников, ничтожнейшему из которых не найдётся подобного у какого‑нибудь царя, а часть из вас пусть примет облик погонщиков, а часть – облик слуг», – сказал он им. И они сделали то, что он им приказал, и семьсот из них превратились в грузовых мулов, а оставшиеся сто приняли облик слуг. А потом марид крикнул своих помощников, и они предстали перед ним, и тогда он велел части из них принять облик коней, осёдланных золотыми сёдлами и украшенных драгоценными камнями.

И когда Маруф увидел это, он спросил: «Где сундуки?» И их принесли ему, и он сказал: «Складывайте золото и драгоценные металлы, каждый сорт отдельно». И они сложили и погрузили на триста мулов.

И тогда Маруф спросил: «О Абу‑с‑Саадат, ты можешь принести мне тюки дорогих тканей?» – «Хочешь ли ты тканей египетских, или сирийских, или персидских, или индийских, или румских?» – спросил марид. И Маруф сказал: «Принеси материи каждой страны по сто тюков на ста мулах». – «О господин мой, – сказал марид, – дай мне срок, чтобы я мог назначить для этого моих помощников, я прикажу каждому отряду из них отправиться в какую‑нибудь страну и принести сто тюков её тканей, и мои помощники примут облик мулов и придут, неся эти тюки». – «А какова величина времени отсрочки?» – спросил Маруф. И марид сказал: «То время, пока черна ночь. Не встанет день, как у тебя будет все что ты хочешь!» – «Я даю тебе эту отсрочку», – сказал Маруф. И затем он приказал им поставить палатку, и её поставили, и он сел, и ему принесли трапезу, и Абу‑с‑Саадат сказал ему: «О господин мой, сядь в палатке, и эти мои сыновья будут перед тобой, чтобы тебя охранять. Не бойся ничего, а я пойду соберу моих помощников и пошлю их исполнить твою нужду».

И Абу‑с‑Саадат ушёл своей дорогой, а Маруф сел и палатке, и трапеза стояла перед ним, а сыновья Абу‑с‑Саадата находились перед ним в облике невольников, слуг и челядинцев.

И когда он сидел таким образом, вдруг подошёл тот человек, пахарь, неся большую миску чечевицы и торбу, полную ячменя. Он увидел поставленную палатку и невольников, которые стояли, сложив руки на груди, и подумал, что сам султан пришёл и расположился в этом месте.

И тогда он остановился, смущённый, и сказал себе: «О, если бы я зарезал пару цыплят и подрумянил бы их на коровьем масле ради султана!»

И он хотел вернуться, чтобы зарезать цыплят и угостить ими султана, и Маруф увидел его, и закричал ему, и сказал невольникам: «Приведите его!» И невольники понесли пахаря вместе с миской чечевицы и поставили его перед Маруфом. «Что это такое?» – сказал Маруф. И пахарь ответил: «Это твой обед и корм твоему коню. Не взыщи с меня – я не думал, что султан придёт в это место, и если бы я это знал, я бы зарезал ему пару цыплят и угостил бы его хорошим угощением».

И Маруф сказал: «Султан не приехал, но я его зять и был на него сердит, и ом прислал ко мне своих невольников, которые помирили меня с ним, и теперь я хочу вернуться в город. Но ты приготовил мне угощение, не зная всего этого, и твоё угощение принято, хотя это и чечевица. Я не буду есть ничего, кроме твоего угощения».

И потом он велел ему поставить миску посреди скатерти и ел из неё, пока не насытился, а что касается пахаря, то он набил себе брюхо теми роскошными кушаньями. И потом Маруф вымыл руки и позволил невольникам есть, и они принялись за остатки трапезы и поели.

И когда миска была опорожнена, Маруф наполнил её золотом и сказал пахарю: «Отнеси её к себе домой и приходи ко мне в город, я окажу тебе уважение».

И пахарь взял миску, полную золота, и погнал своих быков, и отправился к себе в деревню, думая, что Маруф – зять царя. А Маруф провёл этот вечер в радости и веселье, и к нему пришли девушки из дев сокровища и стали играть на инструментах и плясать перед ним, и он провёл ночь, которая не идёт в счёт ночей жизни.

И наступило утро, и не успел Маруф опомниться, как пыль поднялась и взлетела и рассеялась над мулами, которые несли тюки, и их было семьсот мулов, нагруженных тканями, и вокруг них были слуги – верблюжатники, и погонщики, и светоносцы, а Абу‑с‑Саадат сидел на муле, в обличье предводителя каравана, и перед ним шли носилки с четырьмя шариками червонного золота, украшенными драгоценными камнями.

И, достигнув палатки, марид сошёл со спины мула, и поцеловал землю, и сказал: «О господин, дело сделано полностью и до конца, а вот носилки, в которых одежда из сокровищницы, – нет ей подобной среди царских одежд. Надень же её, садись в носилки и приказывай нам что хочешь». – «О Абу‑с‑Саадат, – сказал Маруф, – я хочу написать письмо, с которым ты пойдёшь в город Хитан‑альХатан и войдёшь к моему тестю, царю, но не входи к нему иначе, как в облике гонца, приятного видом». – «Слушаю и повинуюсь», – сказал марид. И Маруф написал письмо и запечатал его, и Абу‑с‑Саадат взял письмо и ушёл.

Он вошёл к царю и увидел, что тот говорит: «О везирь, моё сердце беспокоится о моем зяте, и я боюсь, что его убили кочевники. О, если бы я знал, куда он ушёл, чтобы последовать за ним с войском! О, если бы он рассказал мне об этом до своего ухода!» – «Да смилуется над тобой Аллах за твою простоту, – ответил везирь. – Клянусь жизнью твоей головы, этот человек понял, что мы его заподозрили, и побоялся позора, и убежал. Он не кто иной, как плут и лгун!»

И вдруг вошёл гонец, и поцеловал землю перед царём, и пожелал ему вечной славы, счастья в жизни.

И царь спросил его: «Кто ты и что тебе нужно?» И гонец ответил: «Я гонец, и меня прислал к тебе твой зять.

Он приближается с поклажей и прислал тебе со мной письмо. Вот оно».

И царь взял его, и прочитал, и увидел в нем такие слова после усиленных приветствий нашему дяде, славному царю: «Я прибыл с поклажей. Выступай и встречай меня с войском».

«Да очернит Аллах твоё лицо, о везирь! – воскликнул тогда царь. – Сколько ты поносил честь моего зятя и выставлял его плутом и лгуном, а он прибыл с поклажей, и ты не кто иной, как обманщик». И везирь опустил голову к земле от стыда и смущения и сказал: «О царь времени, я говорил эти слова только из‑за долгого отсутствия поклажи и боясь, что пропадут деньги, которые он истратил». – «О обманщик, – сказал царь, – что такое деньги, раз пришла его поклажа? Он нам даст вместо них много!»

И затем царь велел украсить город, и вошёл к своей дочери, и сказал ей: «Добрая весть! Твой муж скоро приедет со своей поклажей. Он прислал мне об этом письмо, и я выезжаю ему навстречу».

И девушка удивилась этому обстоятельству и сказала про себя; «Вот удивительная вещь! Разве он надо мной издевался, или смеялся надо мной, или хотел меня испытать, когда сказал мне, что он бедный? Но хвала Аллаху, что из‑за меня не произошло никакого умаления его достоинства».

Вот что было с Маруфом. Что же касается купца Али каирского, то, увидев украшение города, он спросил о причине этого, и ему сказали: «К купцу Маруфу, зятю царя, пришла его поклажа». – «Аллах велик! – воскликнул Али. – Что это за беда! Он пришёл ко мне, убегая от своей жены, и был бедняком! Откуда же пришла к нему поклажа? Но, может быть, дочь царя придумала для него хитрость, боясь позора, а ведь цари ни в чем не бессильны. Да покроет его Аллах великий и да не опозорит!..»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто седьмая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда купец Али опросил об украшении города, ему рассказали истину об этом деле, и он пожелал Маруфу счастья и сказал: „Аллах да покроет его и да не опозорит!“ А другие купцы обрадовались и развеселились из‑за того, что получат свои деньги.

И царь собрал свои войска и выступил, а Абу‑с‑Саадат вернулся к Маруфу и рассказал ему о том, что он доставил послание.

И тогда Маруф сказал: «Грузите!» И, надев одежду из сокровищницы, он сел в носилки и стал величественнее и почтеннее, чем царь, в тысячу раз.

И он дошёл до половины дороги и вдруг видит, что царь выступил ему навстречу с войском, а царь, приблизившись к Маруфу, увидел, что он одет в эту одежду и сидит в носилках. И тогда он бросился к нему, и приветствовал его, и пожелал ему мира, и все вельможи царства тоже желали ему мира, и стало ясно, что Маруф был правдив и что в нем нет лжи.

И он вступил в город в шествии, от которого лопнет жёлчный пузырь у льва, и купцы подбежали к нему и поцеловали землю перед ними, и купец Али сказал ему: «Ты устроил эту проделку, и она у тебя вышла, о шейх плотов, но ты это заслужил! Аллах великий да увеличит тебе свои милости».

И Маруф засмеялся. И, войдя во дворец, он сел на престол и сказал: «Несите тюки с золотом в казну моего дяди, царя, и подайте сюда тюки с тканями». И ему принесли их, и начали их вскрывать тюк за тюком, и вынимали то, что в них было, пока не открыли все семьсот тюков.

И Маруф отобрал из них самое лучшее и сказал: «Снесите это царевне, чтобы она раздала это своим невольницам, и возьмите этот сундук с драгоценными камнями и отнесите его ей, чтобы она раздала их невольницам и евнухам».

И он начал раздавать ткани купцам, которым был должен, в возмещение своих долгов, и тому, кому следовало тысячу, он давал ткани, стоящие две тысячи или больше, а потом он начал раздавать милостыню нищим и беднякам, и царь смотрел на него и не мог ему воспрепятствовать.

И он до тех пор давал и одарял, пока не роздал все семьсот тюков, а затем он обернулся к воинам и начал раздавать им дорогие металлы, изумруды, яхонты, жемчуг, кораллы и другое и давал драгоценные камни только горстями, без счета.

И тогда царь сказал ему: «О дитя моё, довольно раздавать – от твоей поклажи осталось уже мало». И Маруф сказал: «У меня много!» И его правдивость стала ясна, и никто не мог обвинить его во лжи, и он не задумывался, раздавая, так как слуга перстня приносил ему все, чего бы он ни требовал.

А потом казначей подошёл к царю и сказал: «О царь времени, казна наполнилась и уже не вмещает оставшихся тюков. А то, что остаётся из золота и металлов, – куда мы это положим?» И царь указал ему другое место. Когда жена Маруфа увидела эти обстоятельства, её радость усилилась, и она удивлялась и говорила про себя: «Посмотреть бы, откуда пришло к нему все это добро!» И купцы тоже радовались тому, что Маруф им дал, и желали ему счастья.

А что касается купца Али, то он удивлялся и говорил про себя: «Посмотри‑ка! Как он сплутовал и наврал, чтобы получить все эти сокровища. Если бы они были от царевны, он не раздавал бы их беднякам. Но как прекрасны слова сказавшего:

Когда царь царей одарил тебя,

То не спрашивай о причине ты.

Аллах даёт, как хочет он,

Так соблюдай же пристойность ты».

Вот что было с ним. Что же касается царя, то он удивился до крайней степени тому, что увидел от Маруфа, и удивился его щедрости и великодушию при расходовании денег. А Маруф после этого вошёл к своей жене, и она встретила ею, улыбаясь, смеясь, и радуясь, и поцеловала ему руку, и сказала: «Разве ты надо мной смеялся или хотел меня испытать, говоря: „Я бедный и убежал от моей жены“? Слава Аллаху, что я не допустила умаления твоего достоинства. Ты мой любимый, и у меня нет никого дороже тебя, все равно, богатый ты или бедный. Я хочу, чтобы ты рассказал мне, чего ты хотел достигнуть этими словами». – «Я хотел тебя испытать, чтобы посмотреть, искренняя твоя любовь или из‑за денег и от жадности до мирских благ, – сказал Маруф, – и мне стало ясно, что твоя любовь истинна. Если ты правдива в своей любви, то добро тебе пожаловать, и сперва я узнал тебе цену».

И потом он уединился в одном месте и потёр перстень, и Абу‑с‑Саадат предстал перед ним и сказал: «Я перед тобой, требуй чего хочешь!» И Маруф молвил: «Я хочу от тебя одежду из сокровищницы для моей жены и украшений из сокровищницы, среди которых должно быть ожерелье из сорока бесподобных камней». И Абу‑с‑Саадаг отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И принёс ему то, что он приказал. И Маруф взял одежду и украшения, отпустив сначала слугу перстня, и пошёл к своей жене и положил это перед нею. «Бери, надевай, добро тебе пожаловать!» – сказал он. И когда царевна взглянула на эти вещи, её ум улетел от радости. Она увидела в числе уборов пару ножных браслетов из золота, украшенных драгоценными камнями, – изделие волхвов, – и запястье, и серьги, и пояс, стоимость которого не оценить деньгами, и надела платье и украшения и затем сказала: «О господин, я хочу спрятать это для торжеств и праздников». Но Маруф молвил: «Носи их постоянно! У меня есть ещё много других».

И когда царевна надела все это и невольницы увидели её, они обрадовались и поцеловали Маруфу руки, и Маруф оставил их и, уединившись, потёр перстень, и слуга перстня предстал перед ним.

«Принеси мне сто платьев с украшениями», – сказал Маруф. И слуга ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И принёс ему платья, и в каждом платье были завёрнуты подходящие для него украшения.

И Маруф кликнул невольниц, и когда они пришли к нему, дал каждой из них по платью, и они надели эти платья и стали подобны большеглазым гуриям, а царевна была между ними точно луна среди звёзд. И одна из невольниц рассказала об этом царю, и царь, войдя к своей дочери, увидел, что она ошеломляет тех, кто её видит, и её невольницы также, и удивился этому до крайней степени.

И затем он вышел и, призвав своего везиря, сказал ему: «О везирь, случилось то‑то и то‑то. Что ты скажешь об этом деле?» – «О царь времени, – ответил везирь, – таких поступков не совершают купцы, так как у купца куски льна лежат годами, и он продаёт их только с прибылью. Откуда у купцов щедрость, подобная его щедрости, и откуда им иметь такие деньги и драгоценности, которых найдётся у царей лишь немного? Как же могут они находиться у купцов целыми тюками? Этому обязательно должна быть причина. Но если ты меня послушаешься, я выясню для тебя истину в этом деле».

«Я тебя послушаюсь, о везирь», – сказал ему царь. И везирь молвил: «Встреться „; Маруфом, прояви к нему дружбу, и поговори с ним; и скажи: «О мой зять, я бы хоел бы пойти с тобой, с везирем, и больше ни с кем, в сад, чтобы прогуляться“. И когда мы выйдем в сад, мы разложим скатерть с вином, и я силой напою его; и когда он выпьет вина, его ум пропадёт, и рассудок исчезнет, и мы спросим его об истине в этом деле, и он нам расскажет свои тайны. Вино – предатель, и от Аллаха дар того, кто сказал:

Когда же мы выпили и влаги пробрался след

К местам, где сокрыты тайны, я закричал: «Постой!»

Боялся я, что лучи вина победят меня

И станет пирующим видна тайна скрытая.

И когда он нам расскажет истину об этом деле, мы узнаем его обстоятельства и сделаем с ним то, что захотим и пожелаем. Я боюсь для тебя последствий его поступков: может быть, его душа захочет власти, и он покроет всех воинов своей щедростью, не жалея денег, и сместит тебя, и отнимет у тебя царство».

И царь сказал ему: «Твоя правда…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто восьмая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда везирь придумал для царя этот план, царь сказал ему: „Твоя правда“. И они провели ночь, сговорившись об этом деле. Когда же наступило утро, царь вышел в зал и сел, и вдруг слуги и конюхи вошли к нему, огорчённые.

И он спросил их: «Что вас поразило?» И слуги ответили: «О царь времени, конюхи почистили коней и задали им корму – коням и мулам, которые пришли с поклажей, а утром мы увидели, что невольники украли коней и мулов. Мы обыскали все стойла и ни коней, ни мулов не нашли, и тогда мы вошли в помещение невольников и не увидели там никого, и мы не знаем, как они убежали».

И царь удивился этому, так как он не думал, что помощники Абу‑с‑Саадата были конями, мулами и невольниками, и не знал, что это помощники слуги перстня.

«О проклятые! – сказал он слугам. – Тысяча животных и пятьсот невольников и других слуг! Как же они убежали, а вы не заметили?» – «Мы не знаем, как случилось, что они убежали», – ответили слуги. И царь сказал: «Уходите, а когда ваш господин выйдет из гарема, расскажите ему об этом деле».

И слуги ушли от царя и сели, не зная, что думать об этом деле; и когда они сидели в таком состоянии, вдруг вышел из гарема Маруф. Он увидел, что они озабочены, и спросил их: «В чем дело?» И они рассказали ему, что случилось, и Маруф воскликнул: «А какая им цена, что вы из‑за них огорчаетесь? Уходите своей дорогой!»

И он сидел и смеялся, не сердясь и не огорчаясь из‑за этого дела. И царь посмотрел в лицо везирю и сказал: «Что это за человек, для которого деньги не имеют цены?» И затем они поговорили с Маруфом некоторое время, и царь сказал ему: «О мой зять, мне хочется пойти с тобой и с везирем в сад, чтобы развлечься. Что ты на это скажешь?» – «Это неплохо!» – сказал Маруф. И затем они пошли и отправились в сад, где было каждого плода по паре, и каналы были там полноводны и деревья высоки, и там пели птицы.

И они вошли во дворец в этом саду, который прогоняет печаль от сердца, и, усевшись, стали разговаривать, и везирь рассказывал диковинные истории и вспоминал смешные остроты и увеселяющие слова, и Маруф слушал его речи, пока не подали обед.

И разложили скатерть с кушаньем, и поставили кувшин с вином, и, после того как все поели и вымыли руки, везирь наполнил чашу и дал её царю, и тот выпил, и везирь наполнил вторую чашу я сказал Маруфу: «Вот чаша с напитком, уважение к которому склоняет главу разумных». – «Что это такое, о везирь?» – спросил Маруф. И везирь сказал: «Это седая – дева и девственница, засидевшаяся незамужем. Этот напиток приводит радость к сердцам, и о нем сказал поэт:

Ходили ноги отступников, давя его,

И мстит теперь головам арабов за то оно.

Неверных сын, луне подобный, подносит нам,

И глаза его – всех грехов основа крепчайшая.

И от Аллаха дар сказавшего:

Нахожу я вино и несущего сосуд с вином,

Когда он, встав, пирующим подносит,

Подобным солнцу. Оно плясало, и луна

Близнецов звездой его щеки одарила.

Оно так нежно, и тонок так состав его,

Что течёт оно, как дух течёт по телу.

А как прекрасны слова поэта:

Со мной луна полная, обнявшись, провела ночь,

А солнце на своде чаши так и не скрылось, знай.

И видел я, как огонь, которому кланялись

Все маги, мне кланялся, из кружки струясь своей.

А вот слова другого:

И оно ходило в суставах их,

Как в хворающем исцеление.

А вот слова другого:

Дивлюсь я жавшим вина: как скончались»

А нам оставили живую воду.

Но лучше этого слова Абу‑Новаса:

Оставь упрекать меня – упрёк подстрекает,

Тем самым меня лечи, что было болезнью.

О жёлтое! Горести не сходят на двор его,

Коснись оно камня, он узнал бы веселье.

Оно поднялось в кувшине – ночь была тёмная –

И в комнате засиял лучей его жемчуг.

Оно обошло мужей, которым покорён рок,

И им посылает он лишь то, что желают.

В руках оно девушки, одетой, как юноша:

В неё влюблены зараз сын Лота и блудник.

Скажи притязающим на знанье: «Запомнили

Вы нечто, но многое от вас ещё скрыто»,

Но лучше всего слова Ибн аль‑Мутазза:[689]

Аллах, напои Джезиру, где тень дерева густа,

И пусть будет Дейр‑Абдун обильным залит дождём.

Как часто меня будили к утреннему питью

На самой заре, когда рой птиц не взлетал ещё.

Молящихся голоса монахов в монастыре,

Что в рубищах чёрных плачут горестно на заре.

Как много средь них прекрасных обликов, чьи глаза

Истомой подведены и веки опущены.

Ходили они ко мне, прикрывшись рубахой тьмы

И шаг ускоряя от боязни, с опаскою.

И щеку им подстилал свою на дороге я

Униженно и влачил подол по следам своим.

И месяц блистал нам светом – чуть нас не выдал он,

Подобный обрезку, от ногтей отделённому.

И было, что было, но об этом я не скажу,

Благое предполагай, что было – не спрашивай.

От Аллаха дар того, кто сказал:

Я сделался богаче всех,

И радости себе я жду –

Я злато жидкое нашёл

И кубком меряю его.

А как прекрасны слова поэта:

Аллахом клянусь, иной алхимии не найти,

И все, что нам сказано о способах её, – ложь.

Киратом вина разбавь кинтар огорчения,

И вмиг оно превратится в радость и счастье.

А вот слова другого:

Тяжелы стаканы, когда пустыми приносят их;

Когда же их вином наполнят чистым,

Легки они и почти летают по воздуху;

Так и тела – легки от духов вышних.

А вот слова другого:

У чаши и у вина права есть великие:

Одно из их прав – чтоб права их не забыли.

Когда я умру, заройте подле лозы меня – в

Побеги её пусть поят кости мои всегда.

В пустыне меня не зарывайте – поистине,

Боюсь, что, когда умру, вина не попробую.

И он до тех пор соблазнял Маруфа выпить и говорил ему о красотах вина вещи приятные, приводя сказанные о нем стихи и тонкие рассказы, пока Маруф не согласился приложиться к краю кубка, и не осталось ему тогда ничего желать.

И везирь наполнял ему чашу, а он пил, наслаждался и ликовал, пока не исчезла для него истина и не перестал он различать ошибочное от правильного. И когда везирь понял, что опьянение его достигло предела и перешло границу, он сказал: «О купец Маруф, клянусь Аллахом, я удивляюсь! Откуда пришли к тебе эти драгоценности, подобных которым не найдёшь у царей Хосроев? Мы в жизни не видели купца, который бы имел столько денег, как ты, и никого щедрее тебя. Твои поступки – поступки царей, и это не есть дело купцов. Заклинаю тебя Аллахом, расскажи мне, чтобы я узнал твой сан и твоё место».

И он продолжал обхаживать Маруфа и обманывал его, а Маруф потерял ум, и наконец он сказал везирю: «Я не купец и не один из царей». И рассказал ему свою историю с начала до конца. И тогда везирь воскликнул: «Заклинаю тебя Аллахом, о господин мой Маруф, покажи нам эрот перстень, чтобы мы посмотрели, как он сделан». И Маруф снял перстень и, будучи в состоянии опьянения, сказал: «Возьмите посмотрите на него». И везирь взял перстень, и повернул его, и спросил: «Когда я его потру, явится слуга?» – «Да, – отвечал Маруф, – потри его, и слуга явится к тебе, и ты на него посмотришь».

И везирь потёр перстень, и вдруг чей то голос сказал: «Я перед тобой, о господин мой, потребуй и получишь! Разрушишь ли ты город, или построишь город, или убьёшь царя? Чего бы ты не потребовал, я это сделаю для тебя беспрекословно».

И везирь показал на Маруфа и сказал слуге: «Возьми этого негодяя и брось его в самую безлюдную часть пустынной земли, чтобы он не нашёл ни еды, ни питья, и погиб бы от голода, и умер бы в тоске, так чтобы о нем никто не знал». И слуга поднял Маруфа и полетел с ним между небом и землёй. И когда Маруф увидел это, он убедился в неизбежности гибели и большом затруднении, и заплакал, и сказал: «О Абу‑с‑Саадат, куда ты со мной летишь?» И слуга перстня сказал ему: «Я лечу, чтобы бросить тебя в пустынною четверть земли, о маловоспитанный. Кто владеет таким талисманом, как этот, и даёт его людям, чтобы они на него смотрели?! Ты заслужил то, что тебя постигло, и если бы я не боялся Аллаха, я бы бросил тебя с высоты тысячи сажен, и ты ещё не достиг бы земли, как уже растерзали бы тебя ветры».

И Маруф промолчал и не заговаривал с духом, пока тот не достиг с ним пустынной четверти земли, и он бросил его там и вернулся, оставив его в безлюдной земле…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот девяносто девятая ночь

Когда же настала девятьсот девяносто девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дух перстня взял Маруфа и бросил его в пустынной четверти и вернулся, оставив его там.

Вот то, что было с Маруфом. Что же касается везиря, то он, когда овладел перстнем, сказал царю: «Как ты смотришь на то, что я тебе сказал о том, что это лгун и плут, а ты мне не верил?» И царь молвил; «Истина с тобой, о везирь, Аллах да даст тебе здоровье! Дай сюда перстень, чтобы я посмотрел на него!»

И везирь с гневом обернулся к нему, и плюнул ему в лицо, и сказал: «О малоумный, как я дам его тебе и останусь твоим слугой, после того как я стал твоим господином? Но я не оставлю тебя так».

И потом он потёр перстень, и явился слуга, и везирь сказал ему: «Возьми этого маловоспитанного и брось его в том месте, в котором ты бросил его зятя плута». И слуга понёс царя и улетел с ним. И царь сказал ему: «О сотворённый моим господом, в чем мой грех?» И слуга ответил ему: «Не знаю, но мой господин приказал мне это, и я не могу прекословить тому, кто владеет перегнём этого талисмана».

И он до тех пор летел с царём, пока не бросил его в том месте, где был Маруф, а потом он вернулся, оставив его там. И царь услышал, как Маруф плачет, и подошёл к нему, и все ему рассказал, и они оба сидели и плакали о том, что их поразило, и не находили еды и питья.

Вот то, что было с ними. Что же касается до везиря, то, удалив Маруфа и царя от их жилища, он поднялся и вышел из сада, и, послав за всеми военными, собрал диван и рассказал им о том, что он сделал с Маруфом и царём, и сообщил им историю с перстнем, и сказал: «Если вы не сделаете меня над собой султаном, я прикажу слуге перстня унести вас всех и бросить в пустынной четверти земли, и вы умрёте от голода и жажды».

И все сказали ему: «Не делай с нами дурного! Мы согласны, чтобы ты был над нами султаном, и не ослушаемся твоего приказа». И затем они согласились назначить его над собой султаном, против своей воли. И везирь наградил их почётными одеждами, и он требовал от Абу‑с‑Саадата все что хотел, и слуга приносил это ему немедленно.

И затем везирь сел на престол, и подчинились ему все воины, и он послал к дочери царя, говоря ей: «Приготовься, я войду к тебе сегодня ночью, так как я стосковался по тебе».

И царевна заплакала, так как ей было тяжело лишиться отца и мужа, и послала сказать везирю: «Дай мне отсрочку, пока пройдёт время очищения, а затем напиши мою брачную запись и войди ко мне дозволенным образом». И везирь послал сказать ей: «Я не знаю ни очищения, ни долгого срока и не нуждаюсь в записи. Я не отличаю дозволенного от недозволенного, и неизбежно мне войти к тебе сегодня вечером».

И тогда царевна послала сказать ему: «Добро тебе пожаловать и в этом нет дурного!» (А это было от неё хитростью.) И когда такой ответ пришёл к везирю, он обрадовался, и его грудь расправилась, так как он был охвачен любовью к царевне. И он велел поставить кушанья для всех людей и сказал: «Ешьте это кушанье, так как это свадебный пир: я хочу войти к царевне сегодня вечером».

И шейх‑аль‑ислам сказал ему: «Не дозволяется тебе войти к ней, пока не окончится срок очищения и ты не напишешь свою запись с нею». И везирь воскликнул: «Я не знаю очищения и срока, не затягивай же со мной разговор!»

И шейх‑аль‑ислам смолчал, испугавшись злобы везиря, и сказал воинам: «Это нечестивый, и у него нет ни веры, ни религии». А когда наступил вечер, везирь вошёл к царевне и увидел, что она одета в самое лучшее, что у неё было из одежд, и украшена прекраснейшими украшениями; и когда царевна увидела везиря, она встретила его смеясь и сказала: «Это благословенная ночь, и если бы ты убил моего отца и моего мужа, право, это было бы для меня ещё лучше». – «Я непременно убью их», – сказал везирь. И царевна посадила его и стала с ним шутить и показывать ему свою любовь, и когда она приласкала везиря и улыбнулась ему в лицо, его ум улетел. А царевна обманула его ласками, чтобы овладеть перстнем и изменить его радость на горе для его головы, и она сделала с ним эти поступки, следуя мнению того, кто сказал:

Я достиг теперь своей хитростью

И того, чего не достиг мечом.

И ныне сорвал добычу я,

Плоды которой столь сладостны.

И когда везирь увидел её ласку и улыбку, в нем взволновалась страсть, и он потребовал от царевны сближения. И когда он приблизился к ней, она отдалилась от него, и заплакала, и сказала: «О господин, разве ты не видишь человека, который смотрит на нас? Заклинаю тебя Аллахом, скрой меня от его глаз. Как же ты со мной сближаешься, когда он смотрит на нас?»

И везирь рассердился и спросил: «Где человек?» И царевна сказала: «Вот он, в гнёзда перстня, поднимает голову и смотрит на нас». И везирь подумал, что это слуга перстня смотрит на неё, и засмеялся, и сказал: «Не бойся, это слуга перстня, и он под моей властью». – «Я боюсь ифритов. Сними перстень и брось его подальше от меня», – сказала царевна. И везирь снял перстень, и положил его на подушку, и приблизился к царевне, и тогда она лягнула его ногой в сердце, и везирь упал навзничь, покрытый беспамятством, а царевна закричала своим приближённым, и они поспешно пришли к ней. И она сказала: «Схватите его!» И везиря схватили сорок невольниц, а царевна поспешила взять перстень с подушки и потеряла его. И вдруг Абу‑с‑Саадат явился, говоря: «Я перед тобой, о госпожа!» И царевна сказала: «Возьми этого нечестивого и посади его в тюрьму и отяжели его цепи».

И Абу‑с‑Саадат взял его, и посадил в тюрьму гнева, и вернулся, и сказал: «Я посадил его в тюрьму». – «Куда ты унёс моего отца и моего мужа?» – спросила его царевна.

И он сказал: «Я бросил их в пустынной четверти земли».

И тогда она молвила: «Я приказываю тебе, чтобы ты их принёс ко мне сию же минуту».

И ифрит отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И улетел от неё и летел до тех пор, пока не достиг пустынной четверти. И он спустился к царю и Маруфу и увидел, что они сидят и плачут и жалуются друг другу. И ифрит сказал им: «Не бойтесь, пришло к вам облегчение». И рассказал о том, что сделал везирь, и потом сказал: «Я заточил его своей рукою, подчиняясь царевне, и затем она приказала мне воротить вас».

И царь с Маруфом обрадовались его рассказу, и ифрит поднял их и полетел с ними, и не прошло ещё часу, как он уже ввёл их к царевне. И царевна поднялась, и приветствовала своего отца и своего мужа, и, усадив их, предложила им кушаний и сластей, и они проспали остаток ночи, а на следующий день царевна одела своего отца в роскошную одежду и одела своего мужа в роскошную одежду и сказала: «О батюшка, сиди на своём престоле царём, как было раньше, и сделай моего мужа у себя везирем правой стороны и расскажи твоим воинам о том, что случилось. Приведи твоего везиря из тюрьмы и убей его, а потом сожги, – он нечестивый и хотел войти ко мне развратно, без брака, и он засвидетельствовал о себе, что он нечестивый и что нет у него веры, которой он бы придерживался. И заботься о своём зяте, которого ты сделал у себя везирем правой стороны».

И царь ответил: «Слушаю и повинуюсь, о дочка. Но отдай мне перстень или отдай его твоему мужу». – «Он не годится ни для тебя, ни для него, – ответила царевна. – Перстень будет у меня, и, может быть, я сберегу его лучше, чем вы. Чего бы вы ни пожелали, требуйте это от меня, я потребую это для вас у слуги перстня. Не бойтесь дурного, пока я здорова, а после моей смерти делайте с перстнем что хотите». – «Вот оно, правильное мнение, о дочь моя!» – воскликнул царь, и затем он взял своего зятя и поднялся он диван.

А воины провели ночь в величайшей тоске из‑за царевны и того, что сделал с ней везирь, когда вошёл к ней для разврата, без брака, и причинил зло царю и его зятю, я они боялись, что будет опозорен закон ислама, так как им стало ясно, что везирь – нечестивец.

И они собрались в диване и стали бранить шейх‑альислама, говоря ему: «Почему ты не удержал его от входа к царевне для разврата?» И шейх‑аль‑ислам ответил: «О люди, этот человек – нечестивец, и он сделался обладателем перстня, и мы с вами не можем ничего против него сделать. Аллах великий пусть воздаст ему за его дела, а вы молчите, чтобы он вас не убил».

И когда воины собрались в диване и вели эти речи, вдруг вошёл к ним в диван царь и с ним его зять Маруф…»

И «Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала ночь, дополняющая до тысячи, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что воины в сильном гневе сидели в диване и разговаривали о везире и о том, что он сделал с царём, его зятем и его дочерью, и вдруг царь вошёл к ним в диван, и с ним был его зять Маруф.

И когда воины увидели его, они обрадовались его приходу, и встали ради него на ноги, и поцеловали перед ним землю; а затем царь сел на престол и рассказал им всю историю, и их горесть прошла.

И царь приказал украшать город и велел привести везиря из тюрьмы, и когда он проходил мимо воинов, те проклинали его, бранили и ругали, пока он не дошёл до царя.

И когда он предстал перед царём, царь велел убить его самым ужасным образом, и его убили, а потом сожгли, и он отправился в ад в наихудшем положении, и отличился тот, кто сказал о нем:

И пусть не помилует могилы его Аллах, И вечно пусть будет в ней Накир вместе с Мункаром.

И потом царь сделал Маруфа у себя везирем правой стороны, и приятно было для них время, и чисты были их радости, и они провели так пять лет. А на шестой год царь умер, и царевна сделала Маруфа султаном вместо своего отца и не отдала ему перстня.

А она в это время понесла от него и родила мальчика – дивно прекрасного, выдающегося по красоте и совершенству, и он оставайся на коленях у нянек, пока не достиг пяти лет жизни.

И тогда его мать заболела смертельной болезнью, и призвала Маруфа, и сказала ему: «Я больна». И Маруф воскликнул: «Да сохранит тебя Аллах, о любимая моего сердца!» Но царевна молвила: «Может быть, я умру, и мне не нужно поручать тебе заботится о твоём сыне, но я поручаю тебе беречь перстень, так как боюсь за тебя и за этого мальчика». – «Не будет беды с тем, кого бережёт Аллах», – сказал Маруф. И царевна сняла перстень и отдала его Маруфу, а на следующий день она преставилась к милости великого Аллаха, и Маруф остался царём и стал выносить приговоры.

И случилось, что в какой‑то день он встряхнул платком, и военные ушли от него в свои жилища, а он вошёл в комнату, где сидят, и сидел в ней, пока не прошёл день и не приблизилась ночь с её мраком. И тогда вошли к нему его собутыльники из вельмож, следуя обычаю, и провели у него время в развлечениях и удовольствиях до полуночи, а потом они попросили позволения удалиться, и Маруф разрешил им, и они разошлись от него по домам. И к Маруфу вошла невольница, которая исполняла службу у его постели, и постлала ему постель, и, сняв с него платье, одела его в одежду сна, и он лёг, а невольница растирала ему ноги, пока его не одолел сон, и тогда она вышла от него, и ушла на свою постель и заснула.

Вот то, что было с нею. Что же касается царя Маруфа, то он спал, и не успел он опомниться, как что‑то оказалось рядом с ним у него в постели. И он проснулся, испуганный, и воскликнул: «Прибегаю к Аллаху от сатаны, битого камнями!» И, открыв глаза, увидел подле себя женщину, безобразную по внешности. «Кто ты?» – спросил он её. И она сказала: «Не бойся, я твоя жена Фатима, ведьма». И тогда Маруф посмотрел на неё и узнал её по её чудовищному облику и длинным клыкам.

«Откуда ты ко мне вошла и кто принёс тебя в эту страну?» – спросил он. И Фатима молвила: «А в какой ты стране сейчас?» И Маруф сказал: «В городе Хитаналь‑Хатан. А ты когда покинула Миср?» – «Только что», – ответила Фатима. И Маруф спросил: «А как это?» И она сказала: «Знай, что, когда я с тобой повздорила и сатана подбил меня тебе повредить, я пожаловалась на тебя судьям, и они искали тебя, но не нашли, и кади расспрашивали о тебе, но никто тебя не видел. И когда прошло два дня, меня охватило раскаяние, и я поняла, что грех на мне, но раскаяние было бесполезно. Я просидела несколько дней, плача о разлуке с тобой, и уменьшилось то, что было у меня в руках, и мне пришлось просить на пропитание, и я стала просить всякого, счастливого и несчастного, и с тех пор, как ты со мной расстался, я вкушаю унижение просьбы и оказалась в наихудшем положении. И каждую ночь я сидела и плакала из‑за разлуки с тобой и из‑за того, что я испытала после твоего ухода позор, унижение, несчастье и ущерб».

И она стала рассказывать Маруфу о том, что с ней случилось, и он, изумлённый, смотрел на неё, и наконец она сказала: «А вчера я целый день ходила и просила, но никто мне ничего не дал, и когда наступила ночь, я легла спать без ужина, и меня сжигал голод, и было мне тяжело то, что я испытала. И я сидела и плакала, и вдруг передо мной появился человек и сказал: „О женщина, почему ты плачешь?“ И я молвила: „У меня был муж, который тратил на меня и исполнял мои желания, и он исчез, и я не знаю, куда он девался, и я испытала без него несчастье!“ – „А как имя твоего мужа?“ – спросил человек. И я сказала: „Его имя Маруф“. И тогда человек сказал: „Я его знаю. Знай, что твой муж теперь султан в одном городе, и если ты хочешь, чтобы я тебя доставил к нему, я это сделаю“. – „Я под твоим покровительством и прошу, чтобы ты доставил меня к нему“, – сказала я; и тот человек поднял меня и летел со мной между небом и землёй, пока не доставил меня в этот дворец. И тогда он сказал: „Войди в эту комнату и увидишь твоего мужа, который спит на ложе“. И я вошла и увидела тебя в этом жилище, а я не думала, что ты меня покинешь, раз я твоя супруга. Слава Аллаху, который соединил меня с тобой».

«Разве это я тебя покинул? Или это ты меня покинула и все время жаловалась на меня одному кади за другим? – сказал Маруф. – Ты завершила это жалобой высшему двору и напустила на меня Абу‑Табака из крепости, и я убежал против воли».

И он стал ей рассказывать о том, что с ним случилось, пока он не сделался султаном и не женился на дочери царя, и рассказал ей, что царевна умерла и он получил от неё сына, которому семь лет.

И Фатима сказала: «То, что случилось, предопределено великим Аллахом, и я раскаиваюсь и нахожусь под твоим покровительством. Не покидай меня и позволь мне есть у тебя хлеб как милостыню». И она до тех пор унижалась перед ним, пока его сердце не смягчилось, и тогда он сказал: «Раскайся во зле и живи у меня, и будет тебе лишь то, что тебя порадует, а если сделаешь чтонибудь дурное, я убью тебя, и я не боюсь никого. И пусть тебе не придёт на ум жаловаться на меня высшему двору, чтобы за мной послали Абу‑Табака из крепости: я стал султаном, и люди боятся меня, а я боюсь только великого Аллаха. У меня есть перстень со слугой, и когда я его тру, является ко мне слуга перстня, по имени Абус‑Саадат, и все, что я от него ни требую, он мне приносит. Если ты хочешь отправиться в твой город, я дам тебе столько денег, что тебе будет довольно на всю жизнь, и быстро отошлю тебя в твою страну, а если ты хочешь жить у меня, то я освобожу для тебя дом и уберу его тебе наилучшим шёлком. Я назначу тебе двадцать невольниц, которые будут тебе служить, и буду выдавать тебе прекрасные кушанья и роскошные одежды, и ты станешь царицей и будешь жить в величайшем счастье, пока не умрёшь или я не умру. Что ты скажешь на эти слова?»

И Фатима сказала: «Я хочу остаться с тобой». И затем она поцеловала Маруфу руку и раскаялась в дурном; и он отвёл ей отдельный дом, и пожаловал ей невольниц и евнухов, и она стала царицей.

И сын Маруфа стал ходить к ней и к своему отцу, и мальчик был ей противен, потому что это был не её сын; и когда он увидел от неё взгляды гнева и отвращения, он почувствовал к ней неприязнь и невзлюбил её.

А Маруф отвлёкся любовью к прекрасным невольницам и не думал о своей жене Фатиме, ведьме, так как она стала седой старухой с безобразной внешностью, плешивым существом, гаже пятнистой змеи. И к тому же она обидела его обидой, больше которой нет. И говорит сказавший поговорку: «Дурное дело пресекает корень желаний и сеет ненависть в земле сердца». От Аллаха дар того, кто сказал:

Берегись сердца потерять любимых, обидев их, –

Воротить сердца убежавшие – дело трудное.

Ведь, поистине, убежит коль дружба из двух сердец –

Как стекло они, – разбивши их, не склеишь.

А ведь Маруф приютил её не из‑за какого‑нибудь похвального качества в ней, он оказал ей это великодушие, желая угодить великому Аллаху…»

И Дуньязада сказала своей сестре Шахразаде: «Как прекрасны эти слова, которые захватывают сердце сильнее, чем колдовские взгляды, и как хороши эти диковинные повести и удивительные рассказы».

И Шахразада воскликнула: «О, куда этому до того, что я расскажу вам в следующую ночь, если буду жить и царь пощадит меня!»

И когда наступило утро, и засияло светом, и заблистало, у царя расправилась грудь, и он стал ожидать конца рассказа и говорил про себя: «Клянусь Аллахом, я не убью её, пока не услышу остаток её рассказа». И затем он вышел в место своего суда, и везирь явился, по обычаю, с саваном под мышкой.

И царь провёл в суде весь день, а потом он ушёл в гарем и вошёл к своей жене Шахразаде, дочери везиря, по своему обычаю…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, первая после тысячи и последняя в книге

Когда же настала ночь, первая после тысячи и последняя в книге, царь ушёл в гарем и вошёл к своей жене Шахразаде, дочери везиря.

И её сестра Дуньязада сказала ей: «Закончи нам рассказ о Маруфе».

И Шахразада ответила: «С любовью и охотой, если позволит царь рассказывать».

И царь молвил: «Я позволю тебе рассказывать, так как стремлюсь услышать конец рассказа».

И Шахразада сказала: «Дошло до меня, о царь, что царь Маруф не заботился о своей жене ради совокупления, а кормил её, только стремясь к лику великого Аллаха. И когда она увидела, что он воздерживается от сближения с нею и занят другими женщинами, она возненавидела его, и одолела её ревность. И Иблис нашептал ей, чтобы она взяла у него перстень, и убила бы его, и сделалась бы царицей вместо него. И в одну ночь из ночей она вышла и пошла из своего дворца, направляясь в тот дворец, где был её муж, царь Маруф. И случилось, по предопределённому делу и предначертанной судьбе, что Маруф лежал с одной из своих любимиц, красивой и прекрасной, стройной и соразмерной. А от великого благочестия он снимал с пальца перстень, когда хотел совокупиться, из уважения к благородным именам, на нем написанным, и надевал его только будучи чистым. И его жена Фатима, ведьма, вышла из своего помещения после того, как узнала, что Маруф, когда совокупляется, снимает перстень и оставляет его на подушке, пока не станет чистым. И у него был обычай: после того как совокупится, приказывать наложнице уйти от него, так как он боялся за перстень. А когда он входил в баню, то запирал дверь своего дворца, а вернувшись из бани, он брал перстень и надевал его, и после этого всякий входил во дворец без запрета.

И Фатима узнала все это и вышла ночью, чтобы войти во дворец к Маруфу, когда он будет погружён в сон, и украсть перстень так, чтобы он её не видел. А когда она вышла, сын царя в ту самую минуту входил в дом отдохновения, чтобы исполнить нужду, без огня, и он сел в темноте на доски в доме отдохновения и оставил дверь открытой. И когда Фатима вышла из своего дворца, он увидел, что она торопливо идёт ко дворцу его отца, и сказал в душе: «Посмотреть бы, для чего эта колдунья вышла из своего дворца во мраке ночи? Я вижу, что она направляется во дворец моего отца. Этому делу непременно должна быть причина».

И он вышел и пошёл сзади Фатимы, идя за ней следом, так что она его не видела. А у него был короткий меч из стали, и он всегда входил в диван своего отца, подпоясанный этим мечом, так как он дорожил им; и когда его отец видел его, он смеялся над ним и говорил: «Воля Аллаха! Поистине, твой меч большой, о дитя моё, но ты не ходил с ним на войну и не отрубал им голову!» И его сын говорил ему: «Я непременно отрублю голову, которая будет заслуживать отсечения». И его отец смеялся, слыша его слова.

И когда мальчик пошёл за женой своего отца, он вытащил меч из ножен и следовал за нею, пока она не вошла во дворец. И тогда он остановился, поджидая её у дверей дворца, и стал на неё смотреть. И увидев, что она ищет и говорит: «Куда это он положил перстень», он понял, что Фатима ищет перстень. И выждал до тех пор, пока она нашла перстень и воскликнула: «Вот он!» И, подняв его, хотела выйти.

И тогда он спрятался за дверями, а Фатима, выйдя из дверей, посмотрела на перстень, повернула его в руке и хотела его потереть, но тут мальчик поднял руку с мечом и ударил её по шее, и Фатима вскрикнула единым криком и упала убитая.

И Маруф проснулся, и увидел, что его жена лежит и её кровь течёт, а его сын стоит с обнажённым мечом в руке, и спросил: «Что это, о дитя моё?» И мальчик ответил: «О батюшка, сколько раз ты мне говорил: „Твой меч большой, но ты не ходил с ним на войну и не отрубал им голову“. А я говорил тебе: „Я непременно отрублю им голову, заслуживающую отсечения“. И вот теперь отрубил им для тебя голову, заслуживающую отсечения».

И он рассказал ему историю с Фатимой, и Маруф стал искать перстень, но не увидел его, и он до тех пор лежал на теле Фатимы, пока не увидел, что её рука сжимает перстень. И тогда он взял перстень из её руки и сказал мальчику: «Ты мой сын, без сомнения и наверное! Да избавит тебя Аллах от беды в здешней жизни и в будущей, как ты избавил меня от этой скверной женщины. Её старания привели её к гибели, и от Аллаха дар того, кто сказал:

Коль помощь Аллаха мужа будет поддерживать,

Достигнет желанного во всех он делах своих.

А если Аллаха помощь юноше не дана,

То первое, что вредит ему, это труд его.

Потом царь Маруф крикнул своих приближённых, и они поспешно пришли к нему, и тогда он рассказал им о том, что сделала его жена Фатима, ведьма, и приказал им взять её и положить в какое‑нибудь место до утра, – и они сделали так, как он им приказал.

А потом Маруф поручил её нескольким слугам, и они обмыли её, и завернули в саван, и ей сделали могилу и похоронили её, и её прибытие из Мисра привело её прямо в могилу. От Аллаха дар того, кто сказал:

Прошли мы путём, начертанным нам от века,

А тот, кому начертан путь, пройдёт им.

Кто смерть найдёт в стране определённой,

Тот умереть в другой стране не может.

А как прекрасны слова поэта:

Не знаю я, когда направлюсь в землю,

Желая блага, что меня постигнет

Добро ль, к которому стремлюсь упорно,

Иль зло, которое ко мне стремится.

И затем царь Маруф послал отыскать того человека, пахаря, у которого он был гостем, когда убежал; и когда пахарь явился, он сделал его везирем правой стороны и своим советником. И он узнал, что у пахаря есть дочь, редкостно красивая и прекрасная, благородная по качествам, почтённого происхождения и высокого рода, и женился на ней, а через некоторое время он женил своего сына, и они прожили некий срок в приятнейшей жизни, и время их было безоблачно, и приятны были им радости, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, опустошающая населённые дома и делающая сиротами сыновей и дочерей. Хвала же живому, который не умирает и в чьей руке ключи видимого и невидимого царства».

Рассказ о царе Шахрияре и Шахразаде (заключение)

Шахразада за это время родила от царя трех детей мужеского пола, и когда она кончила этот рассказ, она поднялась на ноги и, поцеловав землю, сказала: «О царь времени, единый в веках и столетиях, я – твоя рабыня, и вот уже тысяча ночей и одна ночь, как я передаю тебе рассказы о прежде бывших людях и назидания древних. Есть ли у меня право перед твоим величеством, чтобы я могла пожелать от тебя желание?»

И царь сказал ей: «Пожелай, получишь, о Шахразада».

И тогда она кликнула нянек и евнухов и сказала им: «Принесите моих детей».

И они поспешно принесли их, и было их трое сыновей, один из которых ходил, другой ползал, а третий сосал грудь. И когда их принесли, Шахразада взяла их и поставила перед царём и, поцеловав землю, сказала: «О царь времени, это твои сыновья, и я желаю от тебя, чтобы ты освободил меня от убиения ради этих детей. Если ты меня убьёшь, эти дети останутся без матери и не найдут женщины, которая хорошо их воспитает!»

И тут царь заплакал, и прижал детей к груди, и сказал: «О Шахразада, клянусь Аллахом, я помиловал тебя прежде, чем появились эти дети, так как я увидел, что ты целомудренна, чиста, благородна и богобоязненна. Да благословит Аллах тебя, твоего отца, твою мать, твой корень и твою ветвь. Призываю Аллаха в свидетели, что я освободил тебя от всего, что может тебе повредить».

И Шахразада поцеловала царю руки и ноги, и обрадовалась великой радости, и воскликнула: «Да продлит Аллах твою жизнь, и да увеличит твоё достоинство и величие».

И распространилась во дворце царя радость, и неслась она по городу, и была это ночь, которую не считают в числе ночей жизни, и цвет её был белее лица дня. А наутро царь был радостен и преисполнен добра, и он послал за всеми воинами, и когда они явились, наградил своего везиря, отца Шахразады, драгоценной и великолепной одеждой и сказал ему: «Да защитит тебя Аллах за то, что ты женил меня на твоей благородной дочери, которая была причиной того, что я раскаялся в убиении чужих дочерей. Я увидел, что она благородна, чиста, целомудренна и непорочна, и Аллах наделил меня от неё тремя сыновьями. Да будет же хвала Аллаху за это великое благодеяние».

И затем он наградил почётными одеждами всех везирей, эмиров и вельмож правления и приказал украшать город в течение тридцати дней, не заставляя никого из жителей расходовать что‑нибудь из денег, – напротив, все расходы и траты делались из казны царя.

И город украсили великолепным украшением, подобного которому раньше не было, и забили барабаны, и засвистели флейты, и заиграли все игрецы, и царь наделил их дарами и подарками, и роздал милостыню нищим и беднякам, и объял своей щедростью всех подданных и жителей царства. И он жил вместе со своими придворными в счастии, радости, и наслаждении, и благоденствии, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. Хвала же тому, кого не уничтожают превратности времени и не поражают никакие перемены, кого не отвлекает одно дело от другого и кто одинок по совершенству своих качеств. Молитва и мир над имамом его величия, избранным среди творений его, господином нашим Мухаммедом, господином всех людей, через которого мы молим Аллаха о счастливом окончании наших дел.

Примечания

[646] То есть войти в компанию с феллахом, у которого есть баран, и разделить с ним приплод овцы.

[647] Открывание невесты перед женихом – один из обрядов мусульманской свадьбы.

[648] Намёк на господствовавшее в средние века учение Гиппократа и Галена о четырех элементах, входящих в состав человеческого тела.

[649] Абу‑Сирхан – прозвище волка, которое значит «отец зари». Первые лучи зари арабы иногда называют «волчий хвост».

[650] Этими словами Вирд‑хан как бы назначил мальчика своим везирем.

[651] Харадж – поземельная подать, её собирали наместники халифа во всех областях страны.

[652] Рассказчик плохо рассчитал. Если Абу Сир, беря по одной полушке и по две лепёшки с каждого клиента, собрал тридцать лепёшек, значит он побрил пятнадцать человек и должен был получить пятнадцать, а не тридцать полушек.

[653] Мункар и Накир – имена ангелов, которые, по арабскому поверью, учиняют допрос покойному, а если он не мусульманин, подвергают его жестоким пыткам.

[654] Особый хлеб – название сорта хлеба из лучшей белой муки, который считался в средневековом Египте лакомством.

[655] Ад и Самуд – мифические племена, которые Аллах, как говорится в Коране, истребил за неповиновение пророкам.

[656] Абд‑Аллах – раб Аллаха.

[657] Ат‑Таииба (благая) – один из многочисленных эпитетов города Медины, где похоронен пророк Мухаммед.

[658] Дандан – (перс.) зуб. Рыбы с таким названием не существует; так рассказчик окрестил мифических подводных чудовищ, похожих якобы на зубастых рыб.

[659] Абу‑Новас – знаменитый порт VIII века. Абу‑Дулафаль‑Иджли – полководец, умерший, вероятно, в 942 году.

[660] Аль‑Карх – торговая часть средневекового Багдада, располагалась в юго‑восточной части столицы. Сначала альКарх был самостоятельным городом, и лишь со временем, по мере разрастания Багдада, вошёл в его пределы.

[661] Мечеть, названная в честь её строителя, второго аббасидского халифа аль‑Мансура (годы правления 754–775), находилась в древнейшей, центральной части Багдада.

[662] Эта фраза означает, что Ибрахим, смотря на пляску Джамилы, от восторга забыл обо всём.

[663] Аль‑Мутадид биллах – абассидский халиф (правил с 892 по 902 годы).

[664] Ибн Хамдун – везирь этого халифа.

[665] Аль‑Мутаваккиль‑ала‑Ллах правил с 847 по 861 год. АльМутадид был внуком аль‑Муваффака биллаха, который приходился братом пятнадцатому аббасидскому халифу аль‑Мутадиду (870–871).

[666] Аль‑Мутазз биллах (годы правления 866–869), – тринадцатый халиф из династии Аббасидов, мать которого, греческую невольницу, на самом деле звали Кабиха.

[667] Ахмед ибн Абу‑Дауд – главный судья в царство ванне халифа аль‑Мутавакьиля.

[668] Аль‑Мунтасир биллах вступил на престол в 861 году, после убийства своего отца аль‑Мутаваккиля, павшего жертвой заговора турецких наёмников, и правил всего полгода.

[669] Аль‑Мустаин – преемник аль Мунтасира, правил до 866 года. Упоминание о междоусобной войне между аль Мунтасиром и аль Мустаином не совсем справедливо – противником альМустаина был не аль Мунтасир, а аль Мутазэ биллах, сменивший аль Мустаина на престоле.

[670] То есть серп луны, видимый в последний вечер месяца рамадана, в течение которого мусульмане должны соблюдать пост. С рождением новой луны пост считается оконченным, и начинается так называемый «праздник розговенья».

[671] В подлиннике игра на созвучьях «лу‑лу» (жемчуг), «лили» (мне, мне) и «ля‑ля» (нет, нет).

[672] Слегка изменённая цитата из Корана (глава XXVIII, стих 42), где сказано: «В тот день, когда обнажится нога» – то есть как объясняют комментаторы Корана, когда разразится бедствие над нечестивыми в день страшного суда.

[673] В оригинале игра слов: «авашик» (бабки) как прилагательное означает также влюблённые.

[674] Игра слов, основанная на терминах арабской грамматики. Тенвин – полное окончание падежей в словах, не определённых последующим словом, стоящим в родительном падеже (по‑арабски – «в понижении»). При наличии определения тенвин отбрасывается.

[675] Аль‑Ариш – местечко на границе Сирии и Египта; в средние века – крупный торговый центр.

[676] Месяц (луна) времени – перевод имени Камар‑аз‑Заман.

[677] Шейх‑аль‑ислам (наставник в исламе) – почётный титул верховного судьи.

[678] Рождество (по‑арабски – маулид) – праздник, справляемый в день, считающийся днём рождения Мухаммеда.

[679] Фадиль – в переводе значит остающийся.

[680] Аль‑Махди (правил с 775 по 785 г.) был третьим, а не пятым халифом из династии Аббасидов.

[681] Харун ар‑Рашид был пятым, а не шестым аббасидским халифом.

[682] Ииср – одно из названий средневекового Каира.

[683] Кунафа – лепёшка на масле из лучшей пшеничной муки, сдобренная мёдом.

[684] «Высший двор», или «высшие врата» – в данном случае означает высший суд. Абу‑Табак (буквально: отец порки) – начальник тюрьмы.

[685] Аль‑Адилия – мечеть в Каире.

[686] То есть ни поклажа, ни смерть.

[687] Ашаб – легендарный персонаж арабской повествовательной литературы, отличался непомерной жадностью.

[688] Жгучая чума – здесь: беззлобное ругательство.

[689] Ибиаль‑Мутаз – крупный арабский поэт и теоретик литературы, жил в IX веке.