1.

…Так старый Тириэль стоял у врат своих пышных чертогов,
Где с Миратаной, королевой западных владений,
Когда-то правил он. Теперь его ослепли вежды,
И близок королевы смертный час. И глас вознёс он
Так, что услышали сыны у врат своих далёких:

«Проклятый Тириэлев род, сыны мои, придите,
Взгляните на отца, на мать, что родила вас в муках,
На ту, что я принёс к вам в немощных руках своих.
Сюда, проклятые, близка смерть нашей Миратаны!»

Ворота распахнув, сыны на зов его сбежались,
И Тириэля старший сын вознёс могучий голос:

«Старик, ты недостоин быть отцом своих потомков!
Морщина каждая твоя и каждый белый волос
Страшны, как смерть, мучительны, как пламя преисподней.
Кому теперь какое дело до твоих проклятий?
Мы не рабы твои с тех пор, как свергли Тириэля,
Чья милость, как жестокий бич, чей гнев – благословенье!»

Старик, взывая к небесам, взмахнул одной рукою,
Другой обвил свою жену, истерзанную болью,
Глазницы полые разверз и грозный поднял голос:

«Не сыновья, а змеи вы, что вкруг меня обвиты,
Вы – черви смерти, что пьяны родительскою кровью!
Пред вами стонет ваша мать – не муки родовые
Её томят, как при рожденьи Гексоса и Ювы, –
Нет, змеи, это корчи смерти, это корчи смерти!
Вас, змей, вскормили молоком, заботами, слезами.
В глаза взгляните вы мои поблекшие, как скалы,
На облысевший череп мой – внемлите старцу, змеи!
О, Миратана, о жена, душа моя, о горе!
О, Миратана, ты жива? О, змеи, посмотритрите –
Тот кубок, что вас породил, вы, змеи, осушили!
Так будьте ж прокляты! Не вам закрыть её землёю!»

Так молвив, стал могилу рыть он дряхлыми руками,
Но сына Зазеля позвал ему в подмогу Гексос.

«Старик жестокий, за тебя мы выроем могилу.
Отверг ты нашу доброту, отверг питьё и пищу,
Одежды наши и дома, что мы тебе воздвигли,
И, словно Зазеля сыны ты бродишь по пустыне.
Мы прокляты? Но разве сам ты не сражён проклятьем?
Ты проклял Зазеля сынов и сделал их рабами?
Но сам ты раб теперь! Копай, и мы тебе поможем!»

«Берите тело, но пускай зальёт вас небо гневом,
И чёрный северный туман задушит вас в объятьях!
Чтоб вы валялись на земле, как дохлые собыки,
Чтоб пыль от ваших потрохов летела над землёю,
Людей пугая и зверей, чтобы истлели кости,
И не осталось никого, кто бы о вас вспомянул.
Тогда пускай туда идут могильщики с Востока –
Они и праха не найдут потомства Тириэля!
Вы в силах мать похоронить, но не моё проклятье», –

Так молвив, мрачно зашагал по бездорожью к скалам.

2.

Он брёл и день, и ночь – и день, как ночь, ему был мраком.
Он чуял солнце, но луну увидеть был не в силах.
По кручам шёл слепой старик, через долины скорби,
Пока тропа не привела его в долины Хара.

Хар с Хевой, прыгали, как дети, пол огромным Дубом,
А Мнета поджидала их с едою и одеждой,
И, словно призраки, забыв о возрасте почтенном,
Они резвились меж цветов, за птицами гонялись,
А по ночам им снились сны чудесные, как в детстве.

Когда в весёлые сады вступил безглазый путник,
Они заплакали, дрожа, к кормилице прижались.

«Мир вам, – сказал слепой старик, – мир этим добрым стенам!
Не бойтесь, бедный Тириэль вас обижать не станет.
Где я? Поведайте, друзья, чей это сад волшебный?»

«В долины Хара ты пришёл, – ему сказала Мнета, –
Кто ты, слепец, и почему взял имя Тириэля,
Владыки Запада всего? Моё же имя – Мнета,
А эти, что дрожат, ко мне прижавшись, Хар и Хева».

«Я знаю, Тириэль – король на Западе счастливый.
Неважно, кто я, Мнета. Если можешь, дай мне пищи,
А то стоять я не могу, – ведь путь мой был далёкий».

Хар молвил: «Мнета, мать моя, к нему не приближайся,
Ведь он – король гнилых гробов, король костей могильных,
Слепой бродяга, он проходит сквозь любые стены,
В любые двери. О, старик, ты не обидишь Мнету?»

«Я путник, дайте мне поесть, – я плакать уж не в силах,
Вот наземь посох мой упал – товарищ мой дорожный.
Я на коленях вам клянусь, вреда не причиню вам».

Сказала Мнета: «Хева, Хар, пойдём к нему скорее,
Ведь он – беспомощный старик, слепой, голодный странник!»

Хар встал, и тёплая ладонь коснуласт Тириэля.

«Благослови, Господь, твой лоб и впалые глазницы,
Пучки всклокоченных волос, морщинистые щёки,
Мы все должны поцеловать тебя, беззубый старец!
О, Хева, поцелуй его, чтоб нас он не обидел!»

И Хева тронула его ладонью материнской.

«Благослови, Господь, отца слепого Тириэля!
Ведь это ты – я узнаю глубокие морщины
И сладкой смоквы аромат так хорошо знакомый.
Но как утратил ты глаза? Благослови их, Боже!»

Сказала Мнета: «Встань, старик, и правду нам поведай,
Зачем таишься ты от нас? Ты связан с нами плотью».

«О нет, я не из этих мест, – сказал старик поспешно, –
В далёком северном краю живут мои потомки
Неблагодарные; они изгнали старика,
С тех пор скитаюсь я один, и вот – ослеп от горя!
Мне больше нечего сказать, не спрашивайте больше».

«Мой Бог, – сказала Мнета, – я не знала, что на свете
Есть, кроме Хара сыновей, потомство человечье!»

«Есть, – отвечал ей Тириэль, – но их уже немного,
И я – последний среди них. Но я охрип от жажды!»

И Мнета вынесла плоды и молоко для старца.

3.

На Тириэля глядя, Хар и Хева улыбались.

«Ты, видно, очень стар, старик, но я тебя древнее.
О как черно лицо твоё, чело – без волосинки,
Мои же локоны длинны, и борода – по пояс.
Благословен будь Тириэль! Не сможет даже Мнета
Твои морщины сосчитать, о сын мой, Тириэль!»

«Мне лишь однажды довелось увидеть Тириэля,
Он пригласил меня за стол, был весел, щедр и ласков,
Но очень скоро мне пришлось чертог его покинуть».

«Ты и от нас вот так уйдёшь? – проговорила Хева. –
Не уходи, и для тебя споём мы и и сыграем,
А после трапезы пойдём туда, где клетка Хара,
И будем вместе птиц ловить, и рвать с деревьев вишни.
Не уходи же, и для нас ты станешь Тириэлем!»

«Не уходи же, – вторил Хар, – не будь так безрассуден,
Я точно так же, как и ты, жестоко покинут сыновьями!».

«О нет, – воскликнул Тириэль, – не растравляй мне раны,
И о сынах не спрашивай, иначе я оставлю
Твой дом, – ведь сыновья мои твоих сынов коварней!»

Сказала Хева: «Погоди, ты птиц ещё не слышал,
И Хара в клетке не слыхал, не спал ты на перине.
Не уходи, ты мне напомнил сына Тириэля,
Хотя лицо твоё подобно выжженной пустыне».

«Благословен будь этот кров, – сказал, поднявшись, старец, –
По кручам должен я шагать – не в ласковых долинах,
Не знать ни отдыха, ни сна от страха и безумья».

Сказала Мнета: «Но зачем ты одинокий бродишь?
Останься с нами, и тебе мы будем зорким оком,
Поить мы станем и кормить тебя до самой смерти».

Воскликнул грозно Тириэль: «Что, разве непрнятно?
Пока безумие и страх моим владеют сердцем,
Сквозь чащу должен я шагать, на посох опираясь!»

В испуге Мнета подала ему корявый посох,
Благословила, и ушёл старик своей дорогой.

Когда он скрылся в чаще, Хар и Хева зарыдали
У Мнеты на груди, но время слёзы осушило.

4.

Так одиноко брёл слепец в непроходимой чаще,
И ясный день был для него, как ночь – пустой и мрачный.
Но вот, однажды, Иджим злой с охоты возвращался
И встретил брата своего на узенькой тропинке.

«Зачем, безглазый негодяй, ты на дороге львиной?
Я вмиг разделаюсь с тобой, ты Иджима узнаешь!
Зачем, лукавый, ты надел личину Тириэля?
Сгинь, пропади, нечистый дух, меня ты не обманешь!
Не притворяйся бедняком, беспомощным бродягой!»

Встал на колени Тириэль, услышав голос брата.

«Брат Иджим, если это ты из темноты вещаешь,
Родного брата не губи, истерзанного жизнью!
Уже наказан я детьми, но если ты на брата
Подымешь руку, – на тебя обрушится проклятье!
Семь долгих лет уже прошло, как мы с тобой расстались».

«Иди за мной, поганый чёрт, не стану я мараться,
Пока не скинешь ты с себя презренную личину,
Я сразу распознал тебя, язык твой шаловливый,
На Запад отведу тебя народу на потеху!»

«Ах, братец, братец, пожалей беднягу Тириэля,
Оставь меня, дай одному мне побродить в пустыне!».

«Нет, чёрт, хитришь, пойдёшь за мной, я вижу, ты не хочешь!
Смотри же, как бы не пришлось связать тебя потуже
Лианой крепкой, и тогда рабом моим ты станешь».

Угрозу брата услыхав, умолк старик несчастный,
Он знал, что Иджим никогда слов не бросал на ветер.

И вот, бредут они вдвоём через леса и долы,
Не видя ничего вокруг, не слыша птичьих трелей,
С утра до вечера бредут, с заката до восхода,
И, обессилив, Тириэль взмолился о пощаде:

«О братец, я совсем измучен, больше не могу
Ступить ни шагу; погоди, иначе я погибну,
Дай отдохнуть, прошу, дай мне воды из родника,
Иль скоро мне придётся показать, что Тириэль из смертных,
И ты навек, любимый братец, лишишься Тириэля!»

«Бесстыдный чёрт, – рёк Иджим, – придержи болтливый свой язык!
Мой брат король! Ты Иджима впустую искушаешь,
Напейся из ручья, и полезай ко мне на спину!»

Напился старец, и взвалил его на плечи Иджим,
И брёл он целый день, пока не опустился вечер.
Он к Тириэлю во дворец вошёл и крикнул громко:

«Эй, Гексос, чёрт перед тобой, что с Иджимом лукавил,
Смотри, какая борода и белые глазищи!»

Гексос и Лото из палат бегут на зов Иджима,
И видят старого отца в руках его могучих.
Так, словно проглотив язык, стоят они покорно
Пред Иджимом – с таким никто тягаться не посмеет!

«Эй, Гексос! позови отца, развлечся хочет Иджим.
Я расскажу ему, как бес, по-львиному рычащий,
Которого я разорвал и бросил на съеденье
Голодным птицам, в то же утро тигром обернулся.
Я снова разорвал его на мелкие кусочки,
Тогда он захлестнул меня стремительным потоком.
Я мигом победил его, но стал он чёрной тучей,
Грозя мечами молний, – я и тут не растерялся!
Тогда он льстивою змеёй ко мне прокрался ночью,
И шею кольцами обвил, – я смял его в лепёшку.
Тогда, как жаба, как тритон он зашипел над ухом,
Скалою вырос на пути, колодой бурелома.
И вот, в обличье Тириэля старого, слепого,
Его поймал я! Где же брат мой, где же Миратана?»

Они молчали. Тириэль тогда воскликнул горько:

«Вы змеи, а не сыновья! Зовите ж Тириэля!
Чего стоите? поскорей зовите Миратану!
Вернулся ваш слепой отец, готовый к новым пыткам,
К насмешкам ядовитым сыновей своих проклятых!»

Тем временем со всех сторон сыны его другие
Сбежались, в страхе замерев пред Иджимом могучим.
Копьё ли, щит или кольчуга – бесполезно всё
Когда подъемлет длань взбешённый Иджим – стрелы
Отскакивают от него, и острый меч тупится.

«Так, значит правда, Гексос, что отправил ты отца
Охотится за зимним ветром? Значит, это правда?
Иль это ложь, а я – лишь древо, вырванное бурей?
Ты чёрт слепой, а эти – нечисть в логове змеином,
Обманчивом, как Мата, мрачном, как жилище Орка?
Спасайтесь, бесы, никчему вам Иджима дурачить!»

Так, мрачно Иджим произнёс и, молча повернувшись,
Ушёл в леса, и до утра бродил там одиноко.

5.

И молвил старый Тириэль: «Где грозный гром уснул?
Где гневные его сыны? Где пламенные дщери
С проворными крылами? Где пугающие космы?
Земля, я требую, восстань землетрясеньем страшным,
Потоком лавы из твоих зияющих расщелин.
Развороти плечами башни, огненными псами
Скачи из чёрной бездны, игрыгая огнь и дым!
Спеши ко мне, чума, довольно нежиться в болотах,
Расправь медлительные члены, мерзкую заразу
Лей из отравленных одежд, из облаков зловонных!
Приди, широкий этот двор усей горою трупов;
Потешься вволю над проклятым родом Тириэля!
Сюда, гроза, огонь, чума! Внемлите ж заклинанью!»

Он смолк. Угрюмая гроза над башнями нависла,
И грянул гром в ответ на заклинанье Тириэля.
Всё задрожало, из земли взметнулся к небу пламень,
И непроглядный чёрный дым окутал край злосчастный.

В чертогах был великий плач, пять дочерей в испуге
Рыдали горько и отца хаватали за одежды.

«Теперь вы прокляты навек! Как Тириэль глухи
И слепы будут все к молитвам вашим и слезам!
И звёзд вам больше не узреть! О солнце и луне
Забудьте, чёрный дым навеки скроет их от вас!
Малютка Хела, уведи меня скорей отсюда,
И пусть падёт на остальных смертельное проклятье!»

Он смолк, и Хела повела от проклятого места
Слепого старца, а сыны и дочери его
Кричали, плакали всю ночь, окованные мраком;
А утром – о ужасный вид! сто мёртвых сыновей,
Четыре дочери на мраморном полу застыли:
Одни сражённые чумой, другие – смертныс страхом,
И чада их уснули в колыбелях навсегда.
Осталось тридцать сыновей в чертогах Тириэля
Зовущих смерть, отвергнутых, безумных, безутешных.

6.

Так Хела шла со стариком, не проронив ни звука
В ночной тиши, пока вдали не засияло солнце.

«Как славно, Хела, заживём с тобой в жилище Хара,
Когда проклятие пожрёт сынов моих преступных!
Какой прямой и правый путь – я чувствую по звуку
Своих шагов. И помни, что я спас тебя от смерти, –
За послушание отцу я снял с тебя проклятье.
Пять долгих лет я с Миратаной жил на неприступных скалах,
И ждал, когда огонь с небес спалит моих потомков,
Или потоком захлестнёт их океан могучий.
Но миратана умерла, и я дождалмя мести, –
Её видала ты. Веди, и бойся ослушанья!»

«Сообщник дьявола, меня ты породил рабыней!
Но кто, скажи, просил тебя спасать меня от смерти?
Ведь небо за твою жестокость глаз тебя лишило!»

«О, Хела, бедный Тириэль теперь покинут всеми.
Жесток не я, а дети, – даже младшая из дочек
Глумится над слепым отцом, над старостью смеётся.
Но я два дня не ел. Веди меня скорее к Хару,
Не то такое на тебя обрушится проклятье,
Что ты почувствуешь, как червь впивается могильный
В твоё нутро! Я требую, идём в долину Хара!»

«О злобный! О жестокий! О бездушный! О коварный!
Ты, видно, хочешь Хара с Хевой поразить проклятьем,
О, проклятый старик, учти, они с тобой несхожи,
Они сияют добротой, они полны любовью,
Они прощают сыновьям жестокие обиды,
Иначе не было б тебя с проклятьями твоими».

«О, посмотри в глаза мои, ужель и ты ослепла? –
Они, как родники в скале, наполнились слезами.
О, если б в этих родниках таилось злое жало,
Чтоб насмерть поразить тебя, проклятая гадюка!
Что ж, смейся, смейся над отцом, отродье Тириэля,
Глумись, пока не привела меня в долину Хара!»

«О замолчи, злодей, детей беспомощных убийца!
Я не боюсь твоих угроз, идём в долину Хара!
Пусть Хар и Хева проклянут тебя, старик жестокий,
Пусть казнь придумают тебе – страшнее всяких казней,
Пускай могильный червь пожрёт язык твой злоречивый!»

«О Хела, дочь моя, внимай проклятьям Тириэля!
За осмеянье слёз отцовских, я взываю к небу –
Да покарает пусть оно тебя ужасным страхом,
Пускай меж локонов твоих совьют гнездо гадюки!»

Он замолчал, и в тот же миг крик услыхал истошный,
Когда у Хелы на челе возник клубок змеиный.

«Что, каково тебе теперь? Чего ты испугалась?
Чего кричишь, и почему отца не проклинаешь?
Ты не избавишься от них, пока к жилищу Хара
Мы не придём. Откажешься – терзаться будешь вечно!»

7.

Рыдая, Хела шла с отцом по кручам и оврагам,
Пока вдали не показались Зазеля пещеры.

Сам старый Зазель с сыновьями вышел им навcтречу,
И увидал: тиран слепой идёт с безумной дочкой.

Раздался смех, и камни полетели в Тириэля,
Но грозно крикнул Тириэль, и все бежалт в страхе.
Лишь Зазель с места не сошёл, и процедил сквозь зубы:

«Плешивый, сморщенный слепец, перед тобою Зазель
Трясёт цепями, – это ты их нацепил на брата.
Кричи, безумное дитя, – напев твой слаще мёда!
Куда спешите вы? А то – ко мне, на угощенье!
Где ты корону обронил? Так может солнце выжечь
Весь ум из лысины твоей, и станешь глуп, как Зазель».

Слепец от гнева задрожал и, в грудь ударив брата,
Пошёл за дочкой. Им вослед летели комья грязи.
Пока не скрыл их дикий лес, где воющая Хела
Искала смерть, но крик её пугал свирепых тигров.

Всю ночь свозь чащу шли они, когда ж настало утро,
Они взошли на светлый холм перед долиной Хара.

От крика Хелы встрепенулись мирные шатры,
Лишь Хар и Хева сладко спали, словно в колыбели.
Тут Мнета выбежала в сад и вдалеке узрела
Двух одичавших странников, бредущих к дому Хара.
Она схватило стрелы, лук, и ринулась навстречу.

8.

К воротам сада подбежав, сказала Мнета: «Стойте,
Не то придётся мне стрелой пронзить вас смертоносной!»

И молвил Тириэль: «Чей нежный глас мне угрожает?
Я – Запада владыка! Я – Тириэль! Где Хар, отец мой?»

В палаты Хара повела их Мнета. Хар и Хева
К порогу подошли. Слепец стопы отца ощупал
И рёк: «Беспомощный отец строптивых сыновей,
Закон твой, Хар, и мудрость Тириэля ждёт один конец.
Зачем один закон для Льва и для тупых Волов?
Зачем, скитаясь, человек ползёт десятки зим,
Как омерзительный червяк по этой пыльной тверди?
Зачем рождается дитя? Зачем отец ревниво
Следит за ним, пока жена на брачном ложе с псом играет
И молодую грудь, ещё негодную для доли материнской,
От плачущего отрывает рта? С тоской и страхом
Дитя, раскрыв глаза и растопырив ноздри,
Взирает на отцовский кнут, который не пробудит
ленивый ум, но умертвит невинные мечты.
Тогда беспомощный юнец, оставив кров, уходит
В пустынный край
И, ползая на брюхе, словно трутень,
Находит чёрные плоды отравленного древа. Так Тириэль
Был принуждён молиться злу, чтоб дух принизить бессмертный,
И, словно змий коварный, в райские сады прокравшись,
Он всё пожрал – цветы, деревья, птиц и насекомых –
И Рай утратил свой! И вновь пустынная равнина
Передо мной, и я к отцу в последний путь пустился,
Чтоб прошипеть ему своё предсмертное проклятье».

Он смолк, и перед Харом с Хевой мёртвый распростёрся.

Пер. Д. Смирнова-Садовского