Действующие лица:

1. Соскинс Эпикуреец
2. Жвачкинс Киник
3. Глоткинс Пифагореец
4. Столп Этрускер Антикварий
5. Миссис Сверлинг
6. Газ Пламинг
7. Угол Тупинг
8. Безмен Законодатель
9. Тилли Лалли Прихлебалли
10. Арадобо Декан Марокканский
11. Мисс Нервинг
12. Миссис Нанни Весёлый Горшок
13. Сестра Агатист
14. Болтушка Гэбл (жена Газа Пламинга)
15. Маленький Рамкинс

[Стр. 1] Глава первая. [О Вольтере]

На Луне рядом огромным материком есть остров, имеющий некоторое сходство с Англией, и что ещё более удивительно, народ этого маленького острова так похож на англичан, а их язык так напоминает английский, что вы подумаете, — а не оказались ли вы среди своих знакомых?

На этом острове живут три философа: Соскинс Эпикуреец[1], Жвачкинс Киник[2] и Глоткинс Пифагореец[3]. Я стану каждый раз называть здесь совершенно устаревшие наименования философских сект, к которым они принадлежат, но секты эти и до сих пор существуют, а их представители всё так же полны тщеславия.

Однажды эти три философа собрались вместе и стали думать ни о чём. К ним присоединился Столп Этрускер Антикварий[4], и после кучи бессмысленных вопросов, сел с ними рядом и стал о чём-то говорить, но никто его не слушал. Так они занимали себя, когда слегка «под мухой» явилась миссис Сверлинг[5]. Уголки её рта, я не знаю каким образом, но они были совершенно перекошены, — будто она надеялась, что вы не думаете о ней ничего дурного, — и они, казалось, твердили: «Воистину, все мы несчастные создания!» Итак, миссис Сверлинг присела и сделала вид, что с напряжённым вниманием слушает Антиквария, который с притворным увлечением рассуждал, как казалось, о целомудренных котах. Но это было не совсем так: она только думала о том, какое впечатление на окружающих производят её глаза и рот, а Антикварий думал исключительно о своей вечной славе. Три философа в это время пытались замаскировать смех, вызванный (не видом миссис Сверлинг, не болтовнёй Антиквария, а) тем, что творилось в их воображении. Это прекрасное общество стало ещё замечательнее, когда к ним стремительно подлетел Газ Пламминг[6] — ловец воздуха. Все привстали и с преувеличенной любезностью поприветствовали его. Столп Этрускер и Газ Пламминг уставились друг на друга; их языки сыпали вопросами и ответами, но их мысли были заняты чем-то совсем иным.

— Мне не нравятся его глаза, заявил Столп Этрускер.

— Он безмозглый щенок! — ответил Газ Пламинг, осклабившись. Три философа, широко раскрыв рты, внимали сим поучительным рассуждениям, при этом Киник улыбался, Эпикуреец изучал пламя свечи, а Пифагореец дразнил кота.

— Сэр, — сказал Антикварий, — я пролистал сии труды и утверждаю, что это совершеннейшее не то. Мне кажется, это самый мерзкий, ничтожный и бесполезный хлам, который можно только себе…

— Что вы говорите? Что вы говорите? — перебил его Газ Пламинг. — Неужели? Неужели? Хотел бы я посмотреть, как бы вы сами написали.

— Сэр, — продолжал Антикварий, — вот вам моё мнение: автор — бессмысленный чурбан.

— Вы уверены? Вы уверены? — тараторил Газ Пламинг. — Неужели? Неужели? Я думаю, это отвратительно называть чурбаном человека, о котором вы ничего не знаете.

— Уверен, Сэр? — переспросил Антикварий. — Я дам вам экземпляр, чтобы вы сами убедились. Однажды, когда я прогуливался по улице, я увидел целую тучу ласточек на [крыше дома] ограде старого готического сквера. Они, казалось, уже были готовы к перелёту, как говаривал Плиний[7]. Я посмотрел наверх, и тут какой-то эксцентричный юноша дёрнул меня за рукав и закричал: «Умоляю, Сэр, скажите, чьи они?» С величайшим презрениемя я [Стр. 2] повернулся к нему и процедил сквозь зубы: «Пааашооол вооон, кретииин!» «Кретин? — завопил он, — кого вы называете кретином? Я только вежливо спросил вас». Мне не терпелось выпороть этого негодяя, но он был посильнее меня…

Тут Столп Этрускер неожиданно умолк, и Газ Пламинг задумчиво произнёс:

— А в самом деле, этот человек не кажется мне таким уж кретином; похоже, он просто проявлял любознательность к творениям природы.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Пифагореец.

— Ха-ха-ха! — эхом отозвался Газ Пламинг, сводя на нет доводы своего собеседника.

Столп Этрускер вскочил и, сжав кулаки, уже приготовился дать отпор противнику, но в это время в комнату вошёл Угол Тупинг[8]. Выворачивая на ходу карманы, из которых посыпалось множество бумажек, он вежливо поклонился, повернулся кругом, сел, вытер носовым платком вспотевший лоб и, зажмурив глаза, почесал затылок.

— Итак, джентльмены, что за ссора? — поинтересовался он. Киник ответил:

— Они спорят по-поводу Вольтера.

— Да-да, — поддержал Эпикуреец, — и немного поиздевались над ним.

— И теперь пытаются соединить свои души с плотью, — заключил Пифагореец.

Усмехнувшись, угол Тупинг заметил:

— Вольтер ни черта не смыслил в математике. Клянусь честью, человек, не понимающий математики, должен быть болваном!

Газ Пламинг резко повернулся в кресле и воскликнул:

— При чём тут математика? Он поставил множество философских вопросов.

Угол Тупинг закрыл глаза, пояснив, что с закрытыми глазами он лучше соображает, и возразил:

— Во-первых, совершенно безполезно ставить вопросы — надо решать их. Задавать вопросы может каждый дурак, но человек, имеющий достаточно здравого смысла, должен уметь на них ответить. А во-вторых…

— Во-во-во! Во-вторых — Во-Во-Вольтер дурак! — вставил Эпикуреец.

— Тьфу ты чёрт! — произнёс математик, с удвоенной энергией расчёсывая свой затылок, — по крайней мере, из-за этого не стоит ссориться.

Антикварий снова привстал, громко прокашлялся, показав силу своих лёгких, и провозгласил:

— Но, дорогой мой Сэр, Вольтер запутался в материи и смыслил только в том, что у него перед носом, как и это животное под ногами Пифагорейца, играющее с собственным хвостом.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Газ Пламинг. — Им гордилась Франция! А вот я достал бутылочку с воздухом, которая принесёт чуму.

Антикварий пожал плечами и в течение получаса, пока Газ Пламинг говорил, не проронил ни слова.

И вот, величественной поступью к ним приблизился законодатель Безмен, неся в голове очередное постановление парламента, утверждавшее, что в свободном государстве вводить постановления парламента — это великий позор. Он так углубился в свои размышления, что забыл даже поздороваться с обществом.

Уголки рта у миссис Сверлинг поползли книзу.

Примечания:

1 Последователи др. гр. философа Эпикура (341—270) развивавли атомистический материализм Левкиппа- Демокрита, и считали, что боги не вмешиваются в дела мира. В роли Соскинса (Suction = всасывание) Блейк вывул своего младшего брата Роберта.

2 Киники следовали традициям школы Антисфена (4 век до н. э.), а затем Диогена из Синопа, отрицали религию, пренебрегали богатством и благополучием, презирали общественные нормы жизни. В Жвачкиесе (Quid = жевательный табак, а также фунт стерлингов) Блейк изобразил себя.

3 Последователи Пифагора (ок. 589—500 до н. э.) считали основой и сущностью всех явлений числа, образующие космический порядок (гармонию, музыку сфер). Прообраз Глоткинса (Sipsop = проглоченный кусок) Блейк нашёл возможно в платонике Томасе Тэйлоре.

4 Антикварий — любитель древностей, его имя произведено от этрусков, господствовавших в Италии с VII по IV век до н. э.

5 У Блейка Mrs Gimblet (возможно, от Gimlet = буравчик)

6 У Блейка Inflammable Gass = воспламеняющийся газ. В этом образе выведен доктор Джозеф Пристли.

7 Плиний Старший Гай Секунд (23-79) римский писатель, автор «Естественной истории» в 37 книгах. Погиб при извержении Везувия.

8 У Блейка Obtuse Angle = тупой угол, в геометрии угол больше прямого и меньше развёрнутого.

[Стр. 3] Глава вторая. [Остальные персонажи]

Вслед за этим в комнату вошли Тилли Лалли Прихлебалли[1], Арадобо Декан Марокканский[2], мисс Нервинг[3], миссис Нанни по прозвищу Весёлый Горшок[4], сестра Агатист[5], жена Газа Пламинга болтушка Гэбл[6] и маленький Рамкинс[7].

(Если мне не удалось, хотя бы отчасти, представить вам характер каждого из них, зовите меня Ослом [или Ослиной Задницей]).

Примечания:

1 У Блейка: Tilli Lally, the Siptippidist. Till = пока, касса, пахать. Lallan = диалект южной Шотландии. Tippy = неустойчивый.

2 Aradobo, the Dean of Morocco. Возможно, от arab = арабский; adobe = саман, глиняный кирпич. Декан (Dean)= духовный сан в католической и англиканской церкви, старший после епископа.

3 Miss Gittipin. Возможно, от jitter = нервничать, трепетать.

4 Mrs Nannicantipot. Возможно, от nanny = нянюшка; canty = весёлый; pot = горшок.

5 Mrs Sistagatist. Возможно, от sister = сестра; agat = агатовый.

6 Gibble Gabble, the wife of Inflammable Gass. Gibber = тараторить; gabble = бормотать.

7 Little Scopprell. Возможно, от scope = границы, рамки, пределы.

Глава третья. [О Фебе]

На Луне, когда Феб озарил её восточные сады, Киник запел:

— О, приди ж, я песнь спою!

— Трубач наш в шляпу нафекалил, — продолжил Эпикуреец.

— И на башку себе напялил! — добавил Пифагореец.

— Нет-нет, так нельзя, — запротестовал Киник, — надо начать сначала.

«Куда ты ковыляешь, Феб-малыш?

Куда ты шею жирную влачишь?

Как брюхо ты сумел себе отъесть?»

«Ох-ох!

Не приставай, пусть будет так, как есть!»

Миссис Сверлинг посмотрела на них так, будто они имеют в виду именно её. Тилли Лалли загоготал, как огородная трещётка, а Арадобо полюбопытствовал:

— А кто такой Феб, Сэр?

— Это бог физики, живописи, перспективы, — застрекотал Угол Тупинг, — геометрии, географии, астрономии, кулинарии, химии, механики, тактики, патологии, фразеологии, теологии, мифологии, астрологии, остеологии[1], соматологии[2], — короче говоря, все искусства и науки украшают его, как бусинки его шею. — А гравирование туда входит? — спросил изумлённый Арадобо.

— Безусловно! Вы поняли меня совершенно правильно, — подтвердил Угол Тупинг. — Да-а-а! — протянул Арадобо. — Он был велик, как Чаттертон.

— Тилли Лалли обернулся к математику и осведомился:

— Кто это был велик, как Чаттертон[3]?

— А почём я знаю? — пожал плечами Угол Тупинг. — Кто это был, Арадобо?

— Ну как же, Сэр, — удивился Декан Марокканский, — этот джентльмен, о котором только что пели песню.

— Аа-а! — сокрушённо покачал головой Тилли Лалли. — Я не слышал песни. О чём там было, Угол Тупинг?

— Хм, — презрительно хмыкнул математик. — Ерунда, Нонсенс!

— М-м-м! — промычал Тилли Лалли.

— Это был Феб! — подсказал Эпикуреец.

— О да, именно этот джентльмен! — обрадовался Арадобо.

— Умоляю, Сэр, — воскликнул Тилли Лалли, — кто такой Феб?

Угол Тупинг ответил:

— У язычников в древние времена существовал культ богов, которым они поклонялись и приносили жертвы. Вы можете почитать об этом в Библии.

— Да-да! — закивал Арадобо, — кажется, я читал в Библии о Фебе.

— Арадобо, вам следует думать, прежде, чем говорить! — отрезал Угол Тупинг.

— Ха-ха-ха! — захохотал Тилли Лалли. — Он спутал его с Фараоном.

— Мне стыдно за вас, — возмутилась сестра Агатист, — вы издеваетесь над [Стр. 4] библейскими именами!

— Должен вам заметить, миссис Рогатист[4], я не думаю, что это причиняет им хоть какой-нибудь вред, — заявил Тилли Лалли.

— Нет-нет! — вступил в беседу Газ Пламинг. — У меня дома есть камера обскура[5]. О чём это вы говорили?

— А действительно, — пролепетел Тилли Лалли, — что нам теперь далать с Фараоном?

— Фу, чушь какая! — фыркнул Пифагореец Глоткинс, — можете вздёрнуть своего Фараона и всё воинство его! Жвачкинс, давай-ка споём ещё!

И Киник запел:

Я у богов не клянчу награды,

Гений и слава — вот всё что мне надо!

Остальные философы хором подхватили:

Всё что мне надо!

Всё что мне надо![6]

Арадобо пришлось проглотить и эту пилюлю.

Примечания:

1 Остеология — учение о костях.

2 Соматология — учение о телесной субстанции.

3 Томас Чаттертон (1752-1770) — сын бристольского священника, автор имитаций средневековой поэзии и шексп. драмы. Когда выяснилось, что его творчество всего лишь литературная мистификация, он впал в нужду и покончил с собой.

4 У Блейка здесь Mrs Sinagain = снова согрешила.

5 Камера обскура — ящик с небольшим отверстием, через которое на противоположную стенку из матого стекла проецируется перевёрнутое изображение предмета.

6 «Я у богов не клянчу награды…» — пародия на песню из «Дафниса и Амарилиса» (1762) Джеймса Харриса.

Глава четвёртая. [О религии]

— К чёрту имена! — загремел Пифагореец. Чем Фараон лучше Феба или Феб лучше Фараона?

— К чёрту их обоих! — поддержал его Киник.

— Не богохульствуйте! — пискнула сестра Агатист.

— Ну что вы, — возразила ей Нанни Весёлый Горшок. — Мне кажется, нет ничего богохульного в том, чтобы сказать: «К чёрту Фараона!»

— О! — негодующе воскликнула сестра Рогатист. — Вам следует покрепче держать язык за зубами, никогда не судить о Священном Писании и не отговаривать вашего мужа ходить в церковь.

— Ха-ха! — засмеялся Газ Пламинг, — Что я слышу! Вы не любите ходить в церковь?

— Но, мне кажется, человеку может быть хорошо и дома, — ответила миссис Нанни.

— Если бы кто-нибудь вздумал силком затащить меня в церковь, — сказал Газ Пламинг, — я передушил бы всех священников — это скопище лжи…

— О! — закричала сестра Агатист, — если бы не церкви да храмы, я бы не прожила так долго. Однажды, когда я была ещё девочкой, проповедь продолжалась до четырёх утра. Тело моё пылало, и мне хотелось прыгать, как дьяволёнок. Я готова была упасть на землю, но всё-таки стояла и смотрела, как преподобный Грозошляпкинс в порыве невероятной страсти пнул подножие кафедры, оторвал рукава от своей рясы, сунул парик в огонь, а затем швырнул его в толпу. Он кричал, топал ногами, бил себя в грудь, пот катил с него градом — и всё это ради спасения душ своей паствы.

— Я уверена, он был отъявленный мошенник и негодяй, — заявила миссис Нанни Весёлый Горшок. — Вот сладострастная скотина! Да была бы я мужчиной, подкараулила бы его у кафедры, намылила б ему шею, и концы в воду!

— Ах ты дрянь! Подлая шлюха! Это тебе надо хорошенько надавать по шее! Хотела бы я посмотреть, как святые отцы тебя отдубасят.

— Ах, вот как проявляется ваша религиозность! — не растерялась её [стр. 5] собеседница.

Тут мистер Пламинг внезапно подлетел к камину, сунул голову в огонь и, когда пламя охватило его волосы, стал метаться по комнате или, нет… нет, он ничего этого не сделал — я просто вас дурачу.

Примечания

1 У Блейка Mr. Haffcap от huff = угрожать и cap = шляпка.

Глава пятая. [О Чаттертоне]

Угол Тупинг принимал мистера Рамкинса, Арадобо и Тилли Лалли в своём рабочем кабинете. Арадобо спросил:

— Скажите пожалуйста, Чаттертон тоже был математиком?

— Какой же вы идиот, Арадобо, если так думаете! — воскликнул Угол Тупинг.

— О, я вовсе так не думаю, я просто спросил, — пояснил Арадобо.

— Как можно не думать, что он был и, тем не менее, спрашивать, был ли он?

— О нет, сэр, я думал, что он был до того, как вы ответили мне, но потом я подумал, что он не был.

— Сначала вы думали, что он был, — повторил Угол Тупинг, — однако, после того, как я сказал вам, что это не так, вы подумали, что он не был. На каком основании вы…

— О нет, сэр, — перебил Арадобо, — я думал, что он не был, но спросил, чтобы знать, был ли он.

— Как это может быть! — возмутился Угол Тупинг. — Как можно спрашивать, был ли он, и думать, что он не был?

— Почему-то мне пришло в голову, что он не был, — оправдывался Арадобо.

— Почему же вы сказали тогда, что он был? — не отступал Угол Тупинг.

— Я так сказал? Неужели? Мне кажется, я так не говорил.

— Говорил он так?

— Да, подтвердил Рамкинс.

— Но я имел в ви-виду, — начал заикаться Арадобо, — я-я-я не мог так ду-думать. Че-че-чесное слово! Сэр, я думал, что вы с-с-сами скажете мне, как это б-б-было.

Тогда Угол Тупинг почесал подбородок и сказал:

— Всякий раз, когда вы думаете, Арадобо, думайте про себя.

— Про кого, сэр? — переспросил Арадобо. — Всякий раз, когда я думаю, я должен думать про меня? Я так и делаю! — заулыбался он. — Первым делом, когда я думаю, я…

— Тьфу ты, дьявол! — не выдержал Угол Тупинг. — Не будьте дураком!

В этот момент Тилли Лалли взял со стола квадрант[1] и спросил:

— Для чего эта хитрая штука? Это, случайно, не солнечные часы?

— Да, — ответил Рамкинс, — но они сломаны.

И тут в кабинет медленно вошли три философа и, с угрюмым видом заговорщиков, окружили компанию.

— Ну что, — мрачно произнёс Эпикуреец. — Может, выпьем рома с водой и удавим этих математиков? Эй, Арадобо, скажи что-нибудь!

И Арадобо забормотал:

— Ко-когда я только начал ду-думать, я сперва решил, что Чаттертон был знамя-нитий ломанист, ведунист, пистоник, пустоник, эрограф, перемограф, физограф, свинограф, шляпограф, и всё такое… Первым делом я подумал, что он ел очень мало, а это опасно. Он спал очень мало, а потому его свалила чихотка и эта, как она называется? Корячка, что ли? Ну, в общем, он заболел и умер.

Постепенно кабинет заполнялся остальными персонажами этой книги, и никто ничего не мог добавить к вышесказанному.

Примечания:

1 Квадрант — астрономический инструмент для определения высот светил.

[Стр. 6] Глава шестая. [О хирургии]

Все разошлись по домам, в кабинете остались только философы. Соскинс спросил:

— Как по-вашему, стихи Пиндара[1] лучше, чем живопись Джотто [2]?

— У Плутарха[3] нет ничего о Джотто, — ответил Глоткинс.

— Конечно нет, — воскликнул Жвачкинс, — ведь он же был итальянец!

— Прекрасно, но это ничего не доказывает, — заметил Соскинс.

— Плутарх был мерзкий и невежественный молокосос, — заявил Жвачкинс. — Ненавижу ваших подлых мошенников. Вот Арадобо через какие-нибудь десять или двенадцать лет станет гораздо более гениальной личностью.

— О да, — согласился Пифагореец, — Арадобо обещает быть неглупым малым.

— Я вообще считаю, — продолжал Жвачкинс, — что из любого набитого дурака можно сделать умника, если только правильно его воспитывать.

— Катитесь ко всем чертям с вашими рассуждениями! — воскликнул Эпикуреец. — Терпеть не могу рассуждения и всегда полагаюсь только на тнтуицию.

— И всё же, — добавил Глоткинс, — хотел бы я видеть, как Джек Потрошиттер[4] вспарывает кишки этому Плутарху. Джек понимает в анатомии получше любого грека. Он одним махом всаживает свой хирургический нож по самую рукоятку, потом четверть часа копается руками во внутренностях. Он не обращает внимания на вопли пациентов, хотя кричат они изрядно. Он чертыхается, запускает руки всё глубже и глубже, и грозит переломать все кости, если они не будут лежать спокойно. Какого дьявола эти бездельники валяются в госпитале и не дают ему спокойно работать!

— Пускай повесится этот твой Джек, — сказал Соскинс, — давайте лучше споём.

И Жвачкинс запел:

1.

«Когда шагает старый хрыч

По пыльной мостовой,

К нему спешат на плотский клич

Распутницы толпой…

2.

И вот, родятся от хрыча

Уродцы-малыши,

И хрыч бормочет, хохоча:

«Ребятки хороши!»

3.

И на кровавый стол кладёт

Детей своих ничком,

И заливает детский рот

Кровавым молочком,

4.

И достаёт кровавый нож

Всбесившийся злодей,

И шепчет матери: «Умрёшь

Ты от руки моей!»

5.

Но вожделеет лиходей

От материнских губ,

И мерзкой похотью своей

Бесчестит хладный труп.

6.

Из чрева смрадного на свет

Цинга и тиф ползут;

Папаша рад: «Открыт секрет,

Неоценим мой труд!»

7.

Теперь подробно чертенят

Я изучить смогу»,

И — с головы до самых пят

Забинтовал Цингу.

8.

Цинга распухла, как бурдюк,

И закричал старик:

«Вот вам ещё один недуг —

Водянку я постиг!»

9.

Когда же с Тифа срезал он

Гнилушек кругляшки,

То поползли со всех сторон

Вонючие кишки».[5]

— Ах, вздохнул Глоткинс, — вы считаете нас, пифагорейцев, шарлатанами, а мы вас, киников, мошенниками. Я занимаюсь тем, что мне нравится, и кому какое дело до этого! Но при этом я всегда чувствую себя несчастным. Когда я думаю о хирургии, я теряюсь в сомнения. Я люблю оперировать, и потому взялся за это дело. Мой отец, например, делает то, что ему хочется — и я такой же! Однако, боюсь, что придётся мне это дело оставить. Когда одной женщине удляли саркому, она так визжала, что я почувствовал себя совершенно больным.

[— Спокойной ночи! — пробормотал Глоткинс.

— Приятных сновидений! – ответили ему два других философа.][6]

Примечания:

1 Пиндар (ок. 518 до н. э. — 442(438) до н. э.) — древнегреческий поэт-лирик.

2 Джотто (1266 или 1276—1337) — итальянский художник и архитектор эпохи Возрождения.

3 Плутарх из Херонеи (ок. 46 — ок. 126) — древнегреческий писатель, автор «Сравнительных жизнеописаний».

4 Потрошиттер — у Блейка Tearguts от tear = рвать, guts = кишки. Зачёркнуто: “Hunter” — Джон Хантер (1728–1793) — знаменитый анатом и хирург госпиталя св. Георгия.

5 Навеяно стихотворением Джона Гэя (1685-1732) «По поводу Кадрили»: «Когда коррупция умирает и оставляет страну в покое… Сатана думает, чем бы их заразить, и посылает своего духа по имени Кадриль». Как сатира на современную медицину, вероятно, навеяно пьесой «Дьявол на двух костылях», шедшей тогда на сцене. Это также пародия на родословную Греха и Смерти из «Потерянного Рая» Мильтона (Глава 2).

6 Блейк поместил это в начало следующей Седьмой главы.

Глава Седьмая [О литературе и живописи]

Когда Глоткинс ушёл, Жвачкинс сказал Соскинсу:

— Гомер мне кажется черезчур напыщенным, Шекспир слишком неотёсанным, а Мильтон недостаточно эмоциональным — их легко обскакать. Чаттертон никогда не был автором этих поэм! Кучка болванов, рыщущих по Бристолю! Если бы я туда поехал, я бы понял это в один момент, но я понял это и так.

— А пусть меня повесят, если в следующем году на Выставке я не заткну их всех за пояс! — заявил вдруг Соскинс. — К чёрту философию! Я не дам за неё и полушки. Кому она нужна?! Надо доходить до всего интуицией. Клянусь дьяволом, завтра я встану в четыре утра и покажу этому сэру Джошуа [1] где раки зимуют.

— Не пройдёт и десяти лет, — продолжал гнуть своё Жвачкинс, — и я переплюну этих чёртовых сосунков, [Стр. 8] это скопище бездарей!

И они отправились спать.

Примечания:

1 Джошуа Рейндольс (1723-92) английский живописец, основатель Лондонской Академии художеств, автор «Рассуждений о живописи», критически проштудированных Блейком.

Глава Восьмая [О счастье и женщинах]

Законодатель Безмен сидел за столом и выписывал цитаты из «Кладбищенских размышлений» Гервея[1], а также «Ночных дум» Янга[2].

— «Худшее, что он может мне сделать — это назначить меня констеблем[3] или отобрать мой приход». Ха-Ха!

[«О что за сцена, что за маскарад!»]

«Мой урожай — лишь поле сорняков!»[4]

Как говаливал Иероним[5]: «Счастье не для нас, бедных рептилий, ползающих по земле». Все говорят: счастье, счастье — такой вещи не существует, хотя каждый и представляет себе счастье, как нечто реальное.

Был горд моряк, когда ветра подули,

Корма и парус в море потонули.

Слаб человек! Но знаешь ли, о Боже,

Что Тэйлор Джон[6] великий грешник тоже?

Если бы я заботился только о себе, я вскоре стал бы выглядеть так же глупо, как парочка слонов за филигранной работой. Надеюсь, доживу до того, чтобы увидеть:

«Развал материи и смерть миров»,

как говаривал Янг[7].

В комнату вошёл Угол Тупинг.

— Что нового, мистер Безмен?

— Читаю «Терона и Аспазио»[8], — ответил тот.

Угол Тупинг перебрал на столе все тома один за другим.

— Этой книги что-то я здесь не вижу, — удивился он.

— Да-да! — устало проговорил Безмен, это я так, размышляю вслух.

Угол Тупинг раскрыл наугад какой-то том и стал громко читать, пока вконец не замучил Безмена.

Тут вошли мистер Рамкинс и мисс Нервинг. Рамкинс тоже взял книгу и прочёл следующее:

— «Лёгкость жужжащего рассудка», соч. Жана Лукье из Гента…[9]

— Джона Локка, джентльмена, — поправил Угол Тупинг.

— Конечно, Джина Лука, — повторил Рамкинс. — О чём там бишь в этой книжке?

— О, таких господ, как эти, не сыщешь в целом свете! — возмутилась мисс Нервинг. — Каждый только и знает, что о своих книжках болтает! Я и сама непрочь поболтать, но лучше при этом гулять с дружком любезным, и сочетать приятное с полезным. Я вам вот что скажу, — я так мало нахожу в этой жизни радости — в ней столько гадости! Мне говорили девочки из «Парочки слонов», а они на этот счёт — будь здоров! И говорила мне мисс Филигрань, а она вам — не всякая дрянь! И её служанки — настоящие южанки! И Снабженкинсы, и Баллоны-Шляпкинсы [10], и Юнген-Вертерсы [11], и Что-Ни- -День-Перчаткинсы, и Робинсоны [12], и Бобинсоны, и фрау Пусси из Берлина, и Болтушка Гэбл, моя кузина! Все мне говорили наперебой, что мой нрав — ой-ой-ой! И что веду я себя, как монашки, а у них всех другие замашки! Им бы всем поскорей катить в Воксхолл и Ренлей [13]. А я раньше не ездила далеко, а только к мосье [Стр. 9] ДжекО [14]. А он понимает толк в верховой езде, и его жена бывала везде. Вы же знаете, как у неё подвешен язык, да и сам острить он привык. Он стал уж большой компаньончик, и заработал себе миллиончик. У него и его супруги, есть флигель для чёрной прислуги. А комнат у них двадцать шесть, и окон в доме не счесть! Он мне сам это сказал, и я ему верю, — не то что этому сэру, лгунишке Жвачкинсу, который просто ему завидует…

— Хватит! Хватит! Замолчите! Довольно! — вскричал законодатель.

Это вконец рассердило миссис Нервинг, — её оборвали на самом интересном месте, и она разразилась самой гневной речью, на которую была способна. Безмен выслушал её, будто он больше не законодатель, а святой великомученик, и затем торжественно обратился к компании со следующими словами:

— Говорят, женщина — хрупкий сосуд, но мне кажется, что это сосуд прочнейший. Женщины с детства более языкасты, чем мужчины. Я видел одну малышку ростом не более куста крапивы, но язык у неё был, как у городского приказчика; а мальчуган, который не глупее её, не знал бы, что и возразить, и если бы его спросили, молчал бы, словно он воды в рот набрал или проглотил язык. Можете не сомневаться, что эта женская особенность доставляет мне мало удовольствия. Столько же удовольствия она, по всей вероятности, доставляет и всем вам. Я должен стоять и, как чурбан, выслушивать все эти дурацкие оскорбления. Да если б я остался с ней наедине, я бы ей нос оторвал!

По сему поводу Рамкинс заметил:

— Мне кажется, мистер Безмен, ваши рассуждения о дамах во многих отношениях правильнее того, что можно прочесть в самых умных книжках, и таким образом, я несколько поправил своё образование.

— Мистер Рамкинс! — воскликнула мисс Нервинг. — А знакомы ли вы с песенкой о Фебе и Медузе?

— Нет, мисс, — ответил Рамкинс.

И пока Безмен ходил по комнате из угла в угол, она пропела такую песенку:

Феб оделся королевой,

А Медуза юной девой;

И ягнята, и народ

Понеслись в зелёный грот.

Все танцуют, все ликуют,

Парни девушек целуют;

Засмеялись Джо и Бет,

Сделав сложный пируэт.

Хохот громче, радость шире —

Нет людей счастливей в мире;

Путник в шляпе и с клюкой,

Улыбнись и ты со мной!

— В самом деле, прелестная песенка, мисс, — сказал Рамкинс.

И тут всех позвали на вечеринку в дом одного из философов.

Примечания:

1 Преподобный Джемс Гервей (1714—1758) автор «Размышлений» (Meditations and Contemplations).

2 Эдвард Янг (1683-92) — английский поэт, автор религиозно-дидактической поэмы в девяти книгах «Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» (The Complaint, or Night Thoughts on Life, Death, and Immortality, 1742—1745), написанной под впечатлением смерти жены.

3 Констебль — низший полицейский чин в Англии.

4 «My crop of corn is but a field of tares» — строка из предсмертной Элегии Чидиока Тичборна (1558—1586) — участника заговора Энтони Бабингтона против Елизаветы I.

5 Иероним Стридонский — Евсевий Софроний Иероним (Eusebius Sophronius Hieronymus), (342— 419 или 420) — святой, писатель, переводчик Библии.

6 John Taylor (1694-1761) — сектантский проповедник и теолог, выступивший против доктрины первородного греха в своей книге «Scripture Doctrine of Original Sin» (1740).

7 Эдвард Янг — см. выше. “The wreck of matter & the crush of worlds.” На самом деле это цитата из пьесы «Катон» англ. поэта и эссеиста Джозефа Аддисона (1672 –1719).

8 Theron and Aspasio — религиозные диалоги Джемса Гервея (см. выше) в форме писем.

9 Имеется в виду «Опыт о человеческом рассудке» (1690) англ. философа Джона Локка (1632-1704).

10 Надувные женские шляпки были в моде с 1784 по 1785 год. Это и послужило основанием для датировки «Острова на Луне» этими самыми годами.

11 От названия романа Гёте «Страдания юного Вертера» (Die Leiden des jungen Werther, 1774).

12 Мэри Робинсон известная как Пердита (1758-1800), была актриса, писательница и любовница Георга IV в то время, когда тот был ещё Принцем Уэльским. Она слыла также законодательницей мод.

13 Vauxhall и Ranelagh Gardens — пригороды Лондона, теперь — районы на юге Лондона.

14 Джеко — дрессированная обезьянка, которую демонстрировали в амфитеатре Эстли в 1784 году. Здесь используется как прозвище художника Ричарда Косвея (1742—1821).

[Стр. 10] Глава Девятая [Вечеринка]

— Сегодня вечером мы все надерёмся — это я вам говорю, — закричал Соскинс. Гимн! Споём Гимн, чёрт побери!

«Мышка в небе голубом

Машет кожаным крылом,

Моргает-мигает,

Моргает-мигает,

Как доктор Джонсон[1]».

Жвачкинс:

«Воскликнул доктор Джонсон:

Эй, Сципион-Африканус[2],

Если скажешь, что я не философ,

То лягну я твой римский anus!»

Соскинс:

«Джонсон, побойся Бога, —

Сказал Сципион-Африканус,

Задери-ка мне римскую тогу

Поцелуй-ка мой римский anus!»

Большой хор:

«И спускайся за мной в погребок! »

— Ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой-ооооой, бедные мои бока! — простонал Рамкинс. — Я бы умер бы если бы жил здесь. Ой-ой-ой-ой-ой!

Два голоса:

— Хотите спички?

— Да, да, да.

— Женитесь, птички!

— Не-е-е-ет!

— Хотите спички?

— Да, да, да.

— Женитесь, птички!

— Не-е-е-ет![3]

Тут началась невообразимый переполох. Арадобо сообщил, что мальчишки на улице поют что-то милое и забавное о замужестве, или нет, о спичках.

Тогда миссис Нанни Весёлый Горшок заголосила:

«Дешёвые спички, — всего ничего!

Да здравствует Герцог, и свита его!»

Потом запел Рамкинс:

«Я у богов не клянчу награды,

Не клянчу награды…»

Теперь, мистер Законодатель, ваша песня! — крикнул Соскинс, и Безмен затянул сладким голосом:

«День был праздничен и ярок,

Я гулял по лугу майскому,

Вдруг, меж сладостных фиалок

Я узрел подругу райскую,

Меж фиалок,

Меж фиалок,

Я узрел подругу райскую».

— Пусть удавятся ваши фиалки! Хлебните лучше рому с водой.

— О да, — возник откуда-то Тилли Лалли, — однажды Джо Брэдли и я отправились в сахарный домик. Джо Брэдли разглядел, — а был он одноглазый, — разглядел кувшин с патокой. И вот, он подошёл своей слепой стороной, сунул руку в патоку по самое плечо, и завопил: «Скорее сюда, облизывай, облизывай!» Ха-ха-ха-ха-ха! А всё потому, что он был одноглазый. Ха-ха-ха! Уфффф!

Рамкинс снова запел:

«Я у богов не клянчу награды,

Не клянчу, не клянчу.

Награды, награды…»

— Миссис Нервинг, — проговорил он, — ваш голос подобен клавикордам. О будьте так благосклонны, и щедро одарите наши распахнутые уши своим чудесным пением!

И она начала:

«Ждала лягушка жениха,

Китти одна, Китти одна,

Ждала лягушка жениха

Китти, а с нею я.

«Жених принёс ей петуха,

Китти одна, Китти одна,

Он принёс ей петуха,

Китти, а с нею я.

— Очаровательно! Великолепно! Восхитительно! — восторгался Рамкинс, — и снова пел:

«Я у богов не клянчу награды…»

— К чёрту ваши серьёзные песни! — возмутился Глоткинс и заорал:

«Фа-ра со-бо-ра,

Фа-ра бо-ра,

Са-ба-ра ра-ба ра-ре ро-ро,

Са-ра-ра ра-бо-ро ро-ро,

Ра-да-ра,

Са-да-ра,

Са-ра-по-до но-фло-ро!»

— К дьяволу итальянские песни! Давайте, нашу, английскую! — предложил Жвачкинс. [Спой, математик!

Песня математика, потом поёт он:]

— Пусть не увядает англиский дух! Я начинаю:

«Привет, Супружество! Готовь

Свои врата — ведёт Любовь

Туда бесчисленное стадо:

Девиц, манящих красотой,

Вдовиц, дивящих широтой

Увесистого зада.

Привет, босое существо!

В глубинах чрева твоего

Весь род людской берёт начало.

Ты грудью выкормила нас,

И опекаешь в трудный час,

Чтоб другу полегчало.

Однако, если ты хрома,

Крива, увечна иль нема,

Глуха или подслеповата,

Но есть немного доброты,

Вздыхателя отыщешь ты, —

Хотя и трудновато.

Не сомневайся, нежный друг,

Излечит твой любой недуг —

Есть и для мёртвого припарки,

И улыбнёшься ты опять,

Начнёшь кружиться и порхать,

И петь, как птичка в парке.

Сюда, мужи! Сюда, кокетки!

Супружества златые клетки

Избавят вас от тяжких мук!»

— Пойди и удавись, мой друг! — вскричал мистер Рамкинс. — Супружество! Как не совестно играть в эти дурацкие игры!

[— Да как смеете вы, блошиное отродье! Дя я вас переброшу сейчас через это кресло! — возбудился Киник.

— Вечно этот Жвачкинс, — зароптала мисс Нервинг, — своими выходками портит хорошую компанию. Какой скандал!]

Тогда Жвачкинс попросил математика спеть песню, и Угол Тупинг, стерев пот со лба м глядя в угол потолка, запел:

«Итак, быть иль не быть?

Как жизнь свою прожить?

Как сэр Исаак Ньютон?

Как Саут или Локк,

Или старик Шерлок[4]?

А может, как Саттон[5]?

Саттон построил дом,

Чтоб люди жили в нём;

Поставил стены он

И камня и досок,

И мебелью, как смог,

Обставил дом Саттон.

Немало средств и сил

Он в этот дом вложил.

Слугу отправил он

За лучшим столяром,

За Грином-маляром —

Вот был каков Саттон!

Вот дымоход кладут,

Водопровод ведут,

Навесили балкон,

Вот выстроен забор

И весь широкий двор

Булыжником мощён.

Прожить свой надо век

Как добрый человек

По имени Саттон,

Иль всё-таки как Локк,

Как Саут иль Шерлок,

Иль сэр Исаак Ньютон?»

Законодатель слушал эту песню очень внимательно, а потом просил повторить ещё и ещё, пока вконец не замучил компанию. Тогда потребовали, чтобы он сам спел что-нибудь, и Безмен с готовностью согласился.

В стране и городе моём блистательные мэры

Блюли законы день за днём и принимали меры,

Они потягивали эль в ужасной маяте, —

Радушье Англии моей всегда на высоте!

Наряды красные надев и смоляные боты,

Они сидели, ошалев от адовой работы,

Мешая мясо и вино в набитом животе, —

Радушье Англии моей всегда на высоте!

А вы, которые сейчас сидите за столами,

Едите больше в десять раз, чем весите вы сами,

Подайте кружку и сухарь тому, кто в нищете, —

Радушье Англии моей всегда на высоте!

Тут все засуетились и стали расходиться.

Примечания:

1 Сэмюэл Джонсон (англ. Samuel Johnson, 1709—1784) — английский критик, учёный и поэт.

2 Сципион Африканский Старший Публий Корнелий (ок. 235-183 до н. э.) — римский полководец, обиженный неблагодарностью Рима, провёл остаток дней вдали от столицы.

3 У Блейка обыгрывается слово “matches”, имеющее много различных значений, в т. ч. «пари», «спортивные состязания», «спички» и «супружество».

4 Роберт Саут (1634 — 1716) — богослов, автор «Критики» (1690), в которой он нападает на другого богослова Уильяма Шерлока (1641? — 1707), автора «Практических рассуждений о Смерти» (1689).

5 Томас Саттон (ок.1532-1611) — основатель Чартерхауза и Госпиталя в Лондоне, о которых идёт речь в данной песне.

Глава Деcятая [Чумная мушка]

Вот каким образом счастливые островитяне проводили время, Но картина эта будет неполной, если мы не посетим дом ловца воздуха Газа Пламинга, где произошло следующее.

— Пойди, Пламинг, и доставь нам удовольствие, — сказала болтушка Гэбл. — Принеси сюда марионеток.

— Ай-ай-ай! — воскликнул он, — это ты про что? Какая ты глупышка! Ха-ха-ха! Она называет мои эксперименты марионетками!

Газ Пламинг поднялся по лестнице наверх и нагрузил служанку склянками, медными трубками и магическими изображениями.

— Сейчас, леди и джентльмены, — объявил он, я покажу вам вошь, блоху, бабочку, майского жука, а также чешуйку со спины одной маленькой мошки. Да, да! В этой бутылочке находится проба воздуха, которую я взял на болоте. Так, так, шарниры уже смазаны! Внимание, милая Гэбл! Тилли Лалли, будьте добры, одолжите мне Ваш носовой плоток.

Он взял платок, оказавшийся ещё грязнее, чем запылённая склянка, которую он стал протирать. Потом он достал шарниры и вставил в них увеличительные стёкла чтобы дамы могли разглядеть изображение. Он так старался, что совсем выбился из сил. Пока Тилли Лалли и Рамкинс накачивали насосом воздух, от склянки пошёл запах.

— Чёрт! — проговорил Тилли Лалли,

Газ Пламинг быстро обернулся и опрокинул стол со склянками. Бутылочка с пробой воздуха разлетелась вдребезги. Он увидел, что чумная мушка вылетела из бутылочки и закричал, [Стр. 14] выбегая из комнаты:

— Бегите, бегите! Мы заражены! Мы погибли! Наши лёгкие разрушены Флогистоном[1]. Теперь чума распространится по всему острову!

Он первый выскочил на улицу. За ним, сбившись в кучу, бежали все остальные. В особом приглашении они не нуждались.

Примечания:

1 Флогистон (от греч. phlogistos — горючий, воспламеняемый) — «огненная субстанция», якобы наполняющая все горючие вещества и высвобождающаяся из них при горении.

Глава одинадцатая [У законодателя Безмена]

Другой раз весёлая компания собралась в доме законодателя Безмена. После ужина Безмен и Угол Тупинг «накачивали» совершенно выдохшегося Газа Пламинга. Они играли в фанты и пытались любым способом его развеселить.

Мисс Нервинг обратилась к математику:

— Прошу вас, мистер Тупинг, спойте нам песню.

И он запел:

Сияют лица малышей, когда в Четверг Святой,

Одеты в розовый наряд, зелёный, голубой,

Вслед за священником седым, как зимние снега,

Они вступают в Павла храм, как Темза в берега.

О сколько лондонских цветов здесь собрано в букет,

Они идут, и с детских лиц струится чистый свет,

Как будто тысячи ягнят наполнили дворы —

Так к небу льются голоса невинной детворы.

Как бурный вихрь они летят, и вторят им грома,

И возвращаются с небес в священные дома,

Где учат мудрые отцы, защитники сирот:

«Пусть ангел от твоих дверей голодным не уйдёт!» [1]

На четверть часа все погрузились в молчание, и затем [сестра Агатист] миссис Нанни Весёлый Горшок сказала:

— Это мне напомнило песню, которую пела моя [бабушка] мама:

Когда смех детворы долетает с горы

И песня звенит над рекой,

Я тоже пою, и в душу мою

Вливаются свет и покой.

«Уже на леса, опустилась роса,

И солнце уже за горой

Домой вам пора, а завтра с утра

Своей насладитесь игрой!»

Но дети в ответ: «Нет, мамочка, нет,

Не хочется в дальний нам путь,

Букашки не спят, барашки не спят —

Дай нам порезвиться чуть-чуть!»

«Ну, ладно, играйте, пока не погас

Последний солнечный луч!»

И песня звучит, и хохот звенит,

И эхо слетает с круч.[2]

Потом запел [-а Нервинг] [Тилли Лалли] [Жвачкинс] Жвачкинс:

Отче, отче, где ты родимый?

О погоди, не спеши!

Иль без тебя в непроходимой

Я пропаду глуши.

Сырой от росы идёт он вперёд —

Кругом не видать ни зги,

И слёзы льёт, и отца зовёт,

А болота так глубоки! [3]

После него никто не мог вспомнить ни одной песни, пока Тилли Лалли не осенило вдохновение и он не запел:

«Приятель Джо,

Сдавай шары!

Прощай, дружок, —

Конец игры.

Это что там за игрок

Мечет шар в крапиву,

А сморкаться в мой платок

Просто некрасиво.

Ты зачем, бездельник Билл,

Левый глаз мне засветил?

Уподобил Билли биту

Лошадиному копыту.

Бережёт свои ботинки,

Босиком шагает Билл

И, свернув с прямой тропинки,

На колючку наступил.

Все засмеялись, но тут запела мисс Нервинг:

О позволь вдвоём с печалью

Провести остаток дней,

В дух бесплотный превратиться,

Раствориться средь теней. [Стр. 15]

Если в лес зайдёшь случайно,

На нехоженой тропе

Тень мою найдёшь во мраке,

Стон услышишь на ветру.

Законодатель был очень рад видеть своих гостей в таком серьёзном настроении.

— Мистер Рамкинс, — сказал он, вы, должно быть, знаете немало песен.

— Ох, дорогой сэр! Ох-ох-ох, но я не певец. Лучше давайте попросим одну из этих очаровательных барышень спеть вместо меня.

Однако все отказались, и он вынужден был спеть сам:

Доктор Губошлёп

И сеньёр Фа-ля-соль-ля,

Каждый денежек пригрёб,

Став богаче короля.

Фа-ми-лясоль, ля-ми-фа-соль

[Так поют чёрные мавры, шлёпая толстыми губами]

А — малый, Б — большой,

Болтая сальности,

Ходят, бродят стороной

От тональности

Фа-ми-лясоль, ля-ми-фа-соль

Пару неплохих ушей

Музыканту бы иметь,

Пальцы тоньше и сильней,

И проворней, чем медведь

Фа-ми-лясоль, ля-ми-фа-соль

Джентльмен, джентльмен,

Стук-стук-стук,

Скрип-скрип-скрип,

Хлоп-хлоп-хлоп,

Фа-ми-лясоль, ля-ми-фа-соль.

— Хм, — произнёс законодатель, — смешных песен достаточно! Давайте теперь грянем генделевскую «Музыку на воде»! [4]

И тогда запел Глоткинс:

Король в броне

На боевом коне

Под гром и фанфары

Сквозь дым и пожары

Летит окрылённо

К подножию трона,

Полыхают знамёна

И кричат легионы

«Победа, победа, Это Вильгельм Оранский!» [5]

[В этом месте утерян лист или несколько листов рукописи.]

— Вот, к примеру, иллюминированный манускрипт.

— А-а-а! — сказала она. — Это должно быть превосходно.

— Таким образом, — продолжал он, — всё написанное будет у меня награвировано, а не набрано в типографии и, отпечатав каждый лист в отдельности, я составлю из них три тома in folio [6], и продам по сто фунтов за штуку. И я напечатаю две тысячи экземпляров.

— И тот, кто их не купит, — сказала она, — будет невеждой и болваном, который непонятно зачем на свет явился.

— Вам не кажется, что в моём лице есть что-то козлиное? — спросил он.

— Вылитый козёл! — ответила она.

— А Ваше лицо, — сказал он, — своим благородством напоминает мне тигра. О, я был у Живодёрингов[7] и рассказал о своих планах, но их злобные сердца, чёрт подери, переполнились завистью. Они завидуют моему таланту так же, как все женщины завидуют Вашим достоинствам.

— Дорогой мой, эти подонки и мерзавцы ненавидят людей превосходящих их. Но Вы не смущайтесь, и пусть все увидят на что Вы способны.

— Теперь, я думаю, нам следует посетить мистера Фемалинга[8], и мы с Вами вдвоём совершим столько добрых дел, сколько будет в наших силах. Вы захватили и покорили меня, и я буду страстнолюбить Вас. Я буду кричать, топать ногами, перепугаю всех, но я покажу им, что есть истина!

И тут вошёл Угол Тупинг.

— О, я рад, что Вы пришли, — сказал Жвачнкинс.

(Перевод закончен 19 июля 1982, Сухуми. Ред. 2007, Сент-Олбанс)

Примечания:

1 Черновой вариант стихотворения «Святой Четверг» из «Песен Невинности».

2 Черновой вариант «Песни няни» из «Песен Невинности».

3 Черновой вариант стихотворения «Потерянный мальчик» из «Песен Невинности».

4 «Музыка на воде» Г. Ф. Генделя (1685-1759) для оркестра написана в 1715-17 для праздничного королевского кортежа на Темзе.

5 Вильгельм III Оранский — голландский штатгальтер, ставший английским королём в 1688 г.

6 In folio — формат в половину печатного листа.

7 У Блейка Sicknackers (вероятно, от sick = больной и knacker = скупщик, живодёр).

8 У Блейка Femalitys от female = женщина.

Пер. Дмитрия Смирнова-Садовского