Из всех людей, которые прославляют себя знаменательными достижениями, наиболее почетное место отводится, кажется, законодателям и основателям государства, которые оставляют после себя систему законов и учреждений для обеспечения мира, счастья и свободы будущих поколений. Влияние полезных изобретений в искусствах и науках, возможно, может распространиться дальше, чем влияние мудрых законов, действия которых ограничены как по времени, так и по месту, но польза первых не столь заметна, как польза последних. Отвлеченные науки действительно совершенствуют ум, но это преимущество распространяется лишь на немногих, которые имеют досуг, чтобы заняться такими науками. А что касается прикладных искусств, которые увеличивают удобства и радости жизни, то хорошо известно, что счастье людей состоит не столько в обилии самих этих удобств и радостей, сколько в мире и безопасности, в которых ими владеют; а указанные блага могут проистекать только от хорошего правления. Я не говорю уже о том, что в каком бы то ни было государстве всеобщая добродетель и высокая нравственность, которые столь необходимы для счастья, никогда не могут возникнуть ни из самых утонченных наставлений философии, ни даже из самых суровых заповедей религии, но должны полностью проистекать из нравственного воспитания молодежи, а также из действия мудрых законов и учреждений. Поэтому я вынужден сделать вывод, что мое суждение по данному вопросу отличается от мнения лорда Бэкона; я вынужден считать, что античность была несколько несправедлива при распределении почестей, когда она объявила богами всех изобретателей полезных искусств, таких, как Церера, Вакх, Эскулап, и в то же время удостаивала таких законодателей, как Ромул и Тесей, лишь звания полубогов и героев.

В той же мере, в какой люди должны почитать и уважать законодателей и основателей государств, им следует презирать и ненавидеть основателей сект и фракций, потому что влияние фракций прямо противоположно влиянию законов. Фракции подрывают систему правления, делают бессильными законы и порождают самую яростную вражду среди людей одной и той же нации, которые должны оказывать помощь и предоставлять защиту друг другу. И что должно делать основателей партий еще более ненавистными, так это трудность устранения указанных сорняков, если они однажды пустили корни в каком-либо государстве. Они размножаются естественным путем в течение многих столетий, и дело редко кончается чем-либо иным, кроме полного распада той системы правления, при которой они были посеяны. Кроме того, это такие растения, которые наиболее обильно произрастают на самых богатых почвах, и, хотя абсолютистские системы правления не совсем свободны от них, следует признать, что они гораздо легче подымаются и быстрее размножаются при свободной системе правления, где они всегда заражают само законодательство, которое одно было бы в состоянии, равномерно применяя поощрения и наказания, искоренить их.

Фракции можно разделить на личные и реальные, т. е. на те, которые основаны на личной дружбе или вражде в среде лиц, составляющих соперничающие партии, и те, которые основаны на каком-либо реальном различии во мнении или интересе. Причина такого разделения очевидна, хотя я должен признать, что редко можно найти партии того пли другого вида в чистом виде, без примесей. Не так уж часто можно видеть.

чтобы какая-либо система правления делилась на фракции так, чтобы среди составляющих их членов не было реальной или предполагаемой, тривиальной или существенной разницы во взглядах. А в тех фракциях, которые основаны на самых реальных и самых существенных разногласиях, всегда наблюдается немало проявлений личной вражды или привязанности. Но, несмотря на такое смешение, любую партию можно отнести либо к разряду личных, либо к разряду реальных в соответствии с тем принципом, который является господствующим и который, как обнаруживается, имеет наибольшее влияние.

Личные фракции легче всего возникают в небольших республиках. Там любая домашняя ссора становится государственным делом. Любовь, тщеславие, соперничество, любой аффект, в том числе честолюбие и чувство обиды, порождают разделение общества. Нери и Бьянки во Флоренции, Фрегози и Адорни в Генуе, Колонези и Орсини33 в современном Риме были партиями такого рода.

Люди имеют такую склонность к разделению на личные фракции, что малейшее появление реального различия вызывает к жизни последние. Можно ли себе представить что-либо более незначительное, чем различие между одним цветом ливреи и другим на бегах? Однако это различие породило две самые устойчивые фракции в Византийской империи, Празини и Венети, которые не прекращали своей вражды, пока не разрушили это несчастное государство (government).

Мы находим в истории Рима замечательный пример раздоров между двумя трибами, Поллиа и Папириа, которые продолжались на протяжении почти трех столетий и проявлялись при голосовании на каждых выборах должностных лиц *. Эти раздоры были тем более замечательны, что они могли продолжаться в течение столь большого отрезка времени, хотя и не получили дальнейшего распространения и не вовлекли каких-либо других трибов в ссору. Если бы у людей не было сильной склонности к таким расколам, безразличие остального общества должно было бы потушить эту глупую вражду, которая не давала никакой пищи ни для новых выгод и обид, ни для общей симпатии и антипатии, каковые никогда не могут отсутствовать, если все государство разорвано на две равные фракции.

Поскольку этот факт не очень отмечается исследователями античности или политиками, я приведу его в изложении римского историка3< [. .] Кастеланн и Николлоти — это две буйные неорганизованные фракции в Венеции, которые часто дерутся друг с другом и потом вскоре забывают свои ссоры.

Нет ничего более обычного, чем то, что партии, которые возникли на основе реального различия, продолжают существовать даже после того, как данное различие утрачено. Когда люди однажды приняли чью-либо сторону, у них появляется привязанность к лицам, с которыми они объединены, и враждебность к своим противникам. И эти аффекты часто передаются их наследникам. Действительное различие между гвельфами и гибеллинами исчезло в Италии задолго до того, как эти фракции прекратили свое существование. Гвельфы поддерживали папу, гибеллины — императора; однако когда семейство Сфорца, которое было в союзе с императором, хотя и принадлежало к гвельфам, было изгнано из Милана королем * Франции при поддержке Джакомо Тривулцио и гибеллинов, то папа вошел в соглашение с последними и они образовали союз с папой против императора.

Гражданские войны, которые возникли несколько лет тому назад в Марокко между черными и белыми всего лишь из-за цвета их кожи, основаны на смехотворном различии. Мы смеемся над их участниками; но я полагаю, что если справедливо рассмотреть положение вещей, то мы предоставляем маврам гораздо больше возможностей смеяться над нами. Ибо что такое все религиозные войны, которые преобладали в этой воспитанной и образованной части света? Они, без сомнения, более абсурдны, чем гражданские войны мавров. Различие в цвете кожи есть осязаемое и реальное различие. Но спор о догмате веры, который совершенно абсурден и непонятен, является различием не во мнении, а в нескольких фразах и выражениях, которые одна сторона принимает, не понимая, а другая отказывается принимать на том же основании35.

Реальные фракции можно разделить на фракции, основанные на интересе, принципе и привязанности. Из всех фракций первые являются наиболее разумными и допустимыми. Когда две группы людей, такие, как знать и народ, имеют при какой-либо системе правления не очень точно уравновешенную и определенную самостоятельную власть, они, естественно, следуют определенному интересу; и мы не можем, рассуждая трезво, ожидать от них другого поведения, принимая во внимание ту степень эгоизма, которая присуща человеческой природе. От законодателя требуется огромное умение, чтобы предотвратить существование таких партий; и многие философы придерживаются того мнения, что этот секрет, как и великий эликсир и вечный двигатель, может изумлять людей в теории, но, вероятно, никогда не может быть практически реализован. Действительно, при деспотических системах правления часто не бывает фракций, но они тем не менее реальны или, скорее, они более реальны и вредны именно вследствие этого. Все отдельные группы людей — знать и народ, солдаты и торговцы — имеют самостоятельный интерес, но более могущественный безнаказанно угнетает более слабого, не встречая сопротивления; и это порождает кажущееся спокойствие при таких системах правления 36.

В Англии предпринималась попытка разделить земледельческую и торговую части нации, но безуспешно. Интересы этих двух групп не являются действительно различными и никогда не будут таковыми до тех пор, пока наши государственные долги не возрастут в такой степени, что станут совершенно невыносимыми и тягостными.

Партии, образовавшиеся на основе принципа, особенно принципа абстрактного и умозрительного, известны только нашему времени и, возможно, являются самым необычным и необъяснимым явлением, которое когда-либо имело место в человеческих делах. В тех случаях, когда различные принципы порождают противоположные действия, что справедливо в отношении всех отличных друг от друга политических принципов, суть дела объяснить легче. Человеку, считающему, что истинное право управлять принадлежит какому-либо одному человеку или какой-либо одной фамилии, будет^ трудно согласиться со своим согражданином, который полагает, что другой человек или другая фамилия обладают этим правом. Каждый, естественно, желает, чтобы возобладала справедливость в соответствии с его собственными понятиями о ней. Но в тех случаях, когда различие в принципе не сопровождается противоположностью действий, а каждый может следовать собственным путем, не мещая своему соседу, как случается во всех религиозных спорах, то какое безумие, какая ярость могут породить такие несчастные и такие роковые расколы?

Два человека, путешествующие по большой дороге, один на восток, а другой на запад, легко могут разойтись, если дорога достаточно широка. Но два человека, основываясь на противоположных принципах религии, не могут разойтись так легко, не столкнувшись, хотя можно было бы думать, что и в данном случае дорога достаточно широка и каждый мог бы идти дальше по собственному пути не останавливаясь. Но такова природа человеческого ума, что он всегда стремится покорить каждый ум, который к нему приближается, и в той же мере, в какой его изумительно укрепляет единство во мнениях, его поражает и раздражает любое противоречие. Отсюда тот пыл, который большинство людей проявляет в спорах; отсюда их нетерпимость к возражениям даже в самых отвлеченных и беспристрастных вопросах.

Этот принцип, каким бы незначительным он ни казался, явился, кажется, источником всех религиозных войн и расколов. Но так как данный принцип повсеместно свойствен человеческой природе, его действия не были бы ограничены одним веком и одной сектой религии, если бы он не оказывался связан там с другими, более второстепенными (accidental) причинами, которые поднимают его на такую высоту, что вызывают величайшие страдания и разрушения. Большинство религий древнего мира возникло в тот период правления,

о котором ничего не известно, когда люди были все еще непросвещенными варварами и монарх, как и крестьянин, был склонен принимать со слепой верой каждую вымышленную благочестивую сказку, которую ему предлагали. Правитель принимал религию народа и, всем сердцем заботясь о священных делах, естественно, приобретал авторитет в этих делах и соединял церковную власть со светской. Но христианская религия возникает в то время, когда принципы, прямо противоположные ей, были прочно утверждены в цивилизованной части света, презиравшей ту нацию, которая первой Ввела данное новшество; не удивительно, что при таких обстоятельствах гражданские правители слабо ее поощряли и что священникам было позволено захватить всю власть в новой секте. Они так злоупотребляли этой властью даже в те давние времена, что первые преследования можно, наверное, отчасти * отнести за счет неистовства, внушенного ими своим последователям. И те же самые принципы правления священников

Я говорю отчасти, ибо грубой ошибкой было бы воображать, что в античные времена люди были такими же большими друзьями веротерпимости, какими являются англичане или голландцы в наше время. Среди римлян законы против иноземных религиозных суеверий существовали еще со времен двенадцати таблиц; и евреи, а также христиане иногда получали наказание в соответствии с ними, хотя, вообще говоря, эти законы не выполнялись строго. Сразу же после завоевания Галлии римляне запретили посвящать в религию друидов всех, кроме местных жителей; и это было своего рода преследованием. Спустя примерно сто лет после упомянутого завоевания [император Клавдий] полностью ликвидировал это суеверие при помощи суровых законов, что явилось бы очень жестоким преследованием, если бы подражание римским обычаям не отучило ранее галлов от их древних суеверий (Sueton. in vita Claudii). Плиний приписывает уничтожение суеверий друидов Тиберию, может быть, потому, что этот император предпринял некоторые шаги для их ограничения (lib. XXX, cap. I). Это пример обычной осторожности и умеренности римлян в таких случаях, и он очень резко отличается от их насильственного и кровавого способа обращения с христианами. Отсюда мы можем вынести подозрение, что лютые преследования христианства происходили в некоторой степени благодаря опрометчивому рвению и фанатизму первых проповедников данной гекты; и история церкви дает нам немало доводов, подтверждающих это подозрение.

продолжали существовать после того, как христианство стало установленной религией; они породили дух преследования, который с того времени постоянно отравлял человеческое общество и был источником появления самых непримиримых фракций при каждой системе правления. Поэтому в отношении народа такие группировки можно справедливо назвать фракциями, основанными на принципе; в отношении же священников, которые являются их главными инициаторами, они суть в действительности фракции, основанные на интересе.

Существует еще одна причина (не считая власти священников и разделения церковной и светской власти), которая содействовала превращению христианства в арену религиозных войн и расколов. Религии, которые возникают в абсолютно невежественные и варварские времена, состоят большей частью из традиционных сказок и вымыслов, которые могут быть различными в каждой секте, не противореча друг другу; и, даже если они противоречат друг другу, каждый [из сектантов] придерживается традиции собственной секты без особых размышлений или сомнений. Но поскольку в то время, когда возникло христианство, во Всем мире широко распространилась философия, учители новой секты должны были вырабатывать систему отвлеченных понятий, разграничивать с известной точностью свои догматы веры и объяснять, толковать. опровергать и защищать их со всей утонченностью аргументации и научной манеры. Отсюда, естественно, возник полемический накал в диспутах, когда христианская религия оказалась разделена новыми расколами и ересями. И этот накал помог священникам в их политике разжигания взаимной ненависти и вражды среди своих обманутых последователей. В древнем мире секты философии были более ревностными, чем религиозные партии; но в наше время религиозные партии более неистовы и бешены, чем самые жестокие фракции, которые когда-либо возникали на основе интереса и честолюбия.

Я упомянул партии, основанные на привязанности, как один из видов реальных партий наряду с партиями, основанными на интересе и принципе. Под партиями, основанными на привязанности, я понимаю те, чьим основанием является различного рода приверженность людей к определенным семействам и лицам, которых они хотели бы видеть своими правителями. Эти фракции часто являются очень буйными, хотя, должен признаться, может показаться необъяснимым, почему люди должны так сильно привязываться к лицам, с которыми они совершенно незнакомы, которых они, возможно, никогда не видели и от которых они никогда не получали и не имеют никакой надежды получить какие-либо благодеяния. Однако мы видим, что дело часто обстоит именно так и притом даже с такими людьми, которые в других случаях не проявляют большого великодушия и которых, как обнаруживается, даже дружба с трудом выводит за пределы их собственного интереса. Мы склонны думать, что отношения между нами и нашим монархом очень тесные и интимные. Блеск величия и власти придает какое-то значение судьбам даже одного лица. И когда добрая часть человеческой природы не доставляет ему указанного воображаемого интереса, то это делает злая часть его природы по злобе и из чувства противоречия лицам, мнения которых отличаются от его собственных.